— Так что король не мог отказать, да и фамилия древняя, известная, со времен короля Ричарда они в Нортумберленде обосновались. Главное, — что земли уже есть, — он поднял голову и сказал: «Кто-то по лестнице бежит, слышишь?»

Марфа перегнулась через перила и крикнула: «Джон! А ну быстрей сюда! А то не успеешь!

— Иди, иди, — подтолкнул его Питер, — и помни, — если дочка, то мальчик у вас еще будет, обязательно!

Джон перекрестился, и, поспешив вслед за Марфой, на ходу спросил: «Бабушка, а почему так внезапно?»

— Дети не спрашивают, дорогой мой, — бросила через плечо женщина. «Но все хорошо, все хорошо, не волнуйся».

Он толкнул дверь и, увидев распущенные по спине, светлые волосы, бросился к ней. «Ты тут, — выдохнула Энни, и, вцепившись в его руку, — до боли, — простонала: «Матушка!»

— Ну, еще чуть-чуть, милая, — Мэри подняла голову и Джон подумал: «Вместо свадебного обеда вот что получилось».

— Я здесь, я с тобой, — шептал он жене, обнимая ее, держа за плечи, зажмурив глаза.

Энни закричала, — отчаянно, протяжно и он услышал какой-то другой голос — жадный, захлебывающийся, сильный.

— Молодец, — миссис Стэнли завернула ребенка в салфетку. «Ну, откройте глаза-то, муж с женой, посмотрите, кто у вас родился».

— Мальчик, — сказала Энни, плача. «Сэр Роберт Пули. Бабушка, мама — мальчик». Джон, едва дыша, принял сына — он был светловолосый, красненький, со сморщенным, недовольным лицом. Мальчик поерзал, и, оказавшись в руках у матери, еще покричав — вдруг успокоился».

— Иди, милый, — Мэри обняла его. «Иди, Джон Гудзон, у вас сын — здоровый и крепкий». Он поцеловал жену в щеку, шепнув: «Я люблю тебя», и, не видя, куда идет, шатаясь, — нажал на бронзовую ручку двери.

— Выпей-ка, — раздался голос дяди. Джон взял серебряный бокал, и, выпив залпом обжигающую жидкость, закашлявшись, спросил: «Это что?»

— Женевер, от адмирала, — Питер подтолкнул его к лестнице. «Пошли, там дядя Джованни из дворца вернулся — расскажет тебе, как они с матушкой титул для вашего сына получили. И вообще, — он посмотрел на Джона, — мы там бутылку бургундского распиваем, так что — милости прошу, капитан Джон».

— Я еще не капитан, — смущенно сказал юноша.

— Ну, значит, скоро будешь, — отозвался Питер, легко сбегая вниз по лестнице.

Марфа приняла поднос из рук миссис Стэнли и тихо спросила: «Как они там?»

— Джон ее бульоном с ложечки кормит, — так же тихо отозвалась акушерка. «А Роберт лежит на кровати, спит, и они все время повторяют: «Какой хорошенький!»

— Ну, пусть одни пока побудут, — рассмеялась Марфа, и, отдав поднос домоправительнице, попросила: «Майкл, открой-ка еще бутылку, а то две свадьбы и роды, и все в один и тот же день — даже для меня многовато».

— Какой это правнук, матушка? — рассмеялась Мэри. Виллем потянулся за лежащей на столе Библией и ответил: «Вот, записали только что. Восьмой. А внуков — он прищурился, — семнадцать».

— Чтобы восемнадцатый был следующим летом, — шепнула Марфа на ухо дочери. Та только покраснела, и, накладывая себе устриц, сказала: «Так хорошо, когда дети спят. А дядя Джованни, когда Констанцу и Николаса в усадьбу отвезет — сразу на корабль после этого?»

— Да, в Данциг, а оттуда — в Варшаву, ко двору короля Сигизмунда, — ответила мать, вздохнув.

«Может, хоть что-то о Теодоре с Лизой узнать удастся».

— Ну, как мой новый внучатый племянник? — раздался из передней голос Питера. «Не ешьте все устрицы, я сейчас помою руки и сяду ужинать».

— Так тут две сотни, мистер Питер, — отозвалась мистрис Мак-Дугал, — на всех хватит. Белого вам налить?

— А как же, — мужчина зашел в столовую, и, вытирая руки шелковой салфеткой, достал из-за камзола письмо: «Вам, матушка, сегодня в контору пришло, из Амстердама. Только рука не Мирьям, незнакомая какая-то, — он нахмурился. «Не от штатгальтера ли?»

— Штатгальтер, — ядовито сказала Марфа, потянувшись за конвертом, — вряд ли станет слать почту в контору «Клюге и Кроу», дорогой мой. У нас с ним другие способы переписки.

Она бросила один взгляд на конверт и, распечатав его, не глядя, положила руку поверх руки Виллема. «Я ее один раз такой видел, — вспомнил адмирал, — там, в Угличе, ночью, когда она в меня из пистолета целилась. Господи, какая она бледная».

Марфа отложила листок и тихо сказала, вскинув прозрачные, зеленые глаза: «Теодор и Лиза в Амстердаме, с детьми. Господи, — женщина перекрестилась, — спасибо тебе».

За столом повисло молчание, и Питер вдруг подумал: «Он меня на санках катал, там в Угличе. И снежную крепость со мной и Митенькой строил».

Он поднялся и сказал: «Я тогда вернусь в контору, велю, чтобы вам оставили каюты на первом завтрашнем корабле, матушка. Вы и Виллем?»

— Мы тоже поедем, — Волк допил вино. «Все равно — уже в Париж надо. Мэри, ты тогда собирайся, — сказал он жене. Та кивнула и попросила: «Питер, ты тут тогда за Джоном и Энни присмотри, пусть после Рождества, как дитя подрастет, в Нортумберленд едут».

Виллем посмотрел на жену, и, поднеся ее руку к губам, тихо сказал: «Видишь, я же говорил тебе — дети возвращаются домой. Все закончилось».

— О нет, — Марфа взглянула на сумрачное, серое, осеннее небо Лондона. «Все только начинается, Виллем, поверь мне».

Пролог

Мон-Сен-Мартен, ноябрь 1613 года

Карета прогромыхала по каменному мосту через быструю, горную реку и остановилась на выметенном дворе таверны. Федор спешился и сказал сыну: «Ну, вот мы и приехали». Он бросил поводья слуге и спросил: «Что, хозяин здесь?»

— А как же, месье! — раздался голос из дверей. «Чего изволите? Комнаты, обед?»

— И то, и другое, — хохотнул Федор, и, сладко потянувшись, добавил: «Я смотрю, дороги у вас тут лучше стали».

— Месье бывал в наших краях? — подобострастно спросил трактирщик, про себя подумав:

«Вот кого надо Арденнским вепрем называть, не человек, а гора какая-то, таким кулаком можно запросто голову разбить».

— А как же, — согласился Федор. «Больше, чем три десятка лет назад, ну, да я тогда еще мальчишкой был. Там у меня дамы в карете, — он отдернул бархатную шторку и ласково сказал: «Просыпайтесь, мы уже тут».

Марья подняла растрепанную, каштановую голову с шелковой подушки, и, зевнув, потерев глаза, закуталась в соболью шубку: «Холодно как».

— Во всех комнатах камины растоплены, — торопливо сказал трактирщик. «Сами понимаете, горы, да и осень нынче зябкая, сырая».

— А тогда снег лежал, — вспомнил Федор, подав руку жене, помогая ей выйти из кареты. «Мы с матушкой под медвежьей шкурой спали, очень холодная зима была».

Лиза посмотрела на рыжую, золотую листву деревьев, на низкое, серое небо и тихо спросила мужа: «Так это вон, тот замок, на холме?»

Тот кивнул и повернулся к трактирщику: «А что, в Мон-Сен-Мартене не живет никто?»

— Да что вы! — махнул рукой мужчина, помогая вознице снять сундуки, притороченные к запяткам кареты. «Хозяин, адмирал де ла Марк, давно в Англию переехал, сын у него моряком стал, так что, — трактирщик поудобнее подхватил багаж, — замок разваливается потихоньку. А жаль, — он вздохнул, — де ла Марки нашими сеньорами с незапамятных времен были. Ну да вы, если хотите, прогуляйтесь потом, посмотрите, он, хоть и безлюдный сейчас, но все равно — величественный».

— Да, — тихо ответил Федор, — я вижу. Вы вот что, — велел он Лизе, — сейчас пообедаем, примите ванну, и спать отправляйтесь, устали ведь, да и вечереет.

— Конечно, — Лиза улыбнулась и подогнала Марью: «Пойдем, доченька, еще вещи разложить надо, все ведь помялось».

— Как будто тут есть перед кем щеголять, — пробурчала себе под нос девочка, — десяток домов и церковь, не Амстердам ведь.

Лиза рассмеялась, и, поцеловав дочь в затылок, велела трактирщику: «Потом в комнаты нам горячей воды принесите. А что на обед?»

— Свинью третьего дня закололи, мадам, — поспешил ответить мужчина, — колбаски и окорок, с пюре из овощей».