— Стой спокойно! — кричала она, когда ребенок отшатывался. — Хочешь, чтобы мамочка учуяла, как ты воняешь?

Ленни в детстве тоже постоянно укачивало в машине по дороге в Бедфорд. Одри приходилось тормозить на промежуточной стоянке, отмывать его с головы до ног и переодевать в чистую одежду. Прочие путешествия на автомобиле он переносил прекрасно; его тошнило от напряжения перед встречей с матерью. А потом он сидел в комнате для свиданий, подобрав под себя ноги, издавая запах желчи, и снова и снова расспрашивал Сьюзан о том, как ее поймали, какой роковой промах привел к ее аресту. Когда звонок оповещал об окончании часового свидания, он цеплялся за нее, плакал и умолял вместе с ним поехать домой.

— Почему ты не сбежишь отсюда? — спросил он однажды. — Вылези в окно. Если будешь быстро бежать, тебя не догонят.

Одри с трудом высиживала эти визиты, ее терзала обида, почти невыносимая. Почему, злилась она, весь пыл сыновней любви достается Сьюзан, если это она, Одри, надрывается в соляных шахтах материнства: читает мальчику книжки, поет колыбельные, вытирает его рвоту? Что Сьюзан вообще сделала для ребенка? Разве что нанимала ему нянек-идиоток, перед тем как отправиться играть в городскую герилью.

Ворота открылись, и посетители вытянулись в очередь для досмотра. Продукты и одежду, предназначенные заключенным, оставляли в специальном окошке, на котором висело от руки написанное объявление: «Стринги, бикини и сетчатые трусики запрещены. Кружевные и прозрачные бюстгальтеры запрещены». Одри с Ленни прошли через металлический детектор и направились по коридору в просторную комнату, напоминающую кафетерий, с торговыми автоматами вдоль стены. Сьюзан уже сидела за столиком. Увидев их, она расплылась в широкой улыбке и нежно протянула: «Э-эй».

Затем встала и, стиснув сына в медвежьих объятиях, несколько томительных секунд раскачивалась из стороны в сторону. При этом у Ленни, злорадно отметила Одри, выражение лица было каменным.

Все трое уселись: Сьюзан с одной стороны стола, Ленни и Одри — с другой.

— Рада тебя видеть, чувак. — Взяв сына за руку, Сьюзан проникновенно заглядывала ему в глаза.

В своей подпольной организации Сьюзан пользовалась репутацией зверь-бабы. Она ходила в мужских комбинезонах, а волосы стригла под горшок в стиле разбойников эпохи Плантагенетов. В подошве ботинка у нее был спрятан нож, «чтобы резать свиней». Сразу после ареста Чарльза Мэнсона и его свиты Сьюзан сочинила печально известное «коммюнике Конга», в котором Мэнсон провозглашался «братом и соратником в борьбе против буржуазной Америки». Но длительная отсидка вкупе с преклонным возрастом смягчили ее нрав. Волосы она отрастила, и теперь они седыми прядями окутывали ее плечи, работая на образ пророчицы, столь полюбившийся стареющим фолк-певицам. Прежняя риторика забоя свиней сменилась душеспасительным речитативом об исцелении и примирении. За годы, проведенные в Бедфорде, она придумала несколько образовательных программ для сотоварищей-зэков, включая профилактику СПИДа и самую интересную — служившую Одри поводом для нескончаемых издевок — «о родительских навыках». Программа Сьюзан по обучению грамоте, в которой заключенным предлагалось писать и разыгрывать пьесы на сюжеты из собственной жизни, была столь благосклонно встречена начальством, что ее размножили и разослали по тюрьмам страны в качестве образца для подражания.

— Что у тебя новенького, чувак? — спросила Сьюзан. — Как твоя группа? Вы все еще играете?

— Почти нет, — отозвался Ленни.

— Эй, сынок, не забрасывай музыку.

Одри отвернулась, пряча усмешку. Группы как таковой у Ленни никогда и не было, просто двое-трое парней под кайфом и с гитарами примерно раз в месяц импровизировали на мелкую бытовую тематику, получая на выходе лишенные мелодии, ироничные песенки. Их коронным номером — гимном, можно сказать, — была пародийная песнь во славу кошки ударника:

Революционерка Сьюзан всегда старалась придать вялым начинаниям Ленни серьезный, общественно-полезный оттенок. Если Ленни устраивался в ресторан, значит, он «врубается в стряпню», и это здорово, потому что кормить людей — почетное занятие. Когда Ленни отправлялся в Марокко за счет какого-нибудь богатенького, вечно обдолбанного приятеля, он «изучал арабскую культуру», что являлось «просто зашибенным», ибо молодые люди обязаны противостоять американской узколобости и чванству. Одри упивалась этими фантазиями как доказательством неадекватности Сьюзан.

— Ну а что еще у тебя происходит? — допытывалась Сьюзан. — Как вообще дела?

— Мы в основном заняты Джоелом, — ответил Ленни. — Но об этом пусть лучше Одри тебе расскажет. (Из уважения к чувствам Сьюзан при ней он никогда не называл приемных родителей мамой и папой.)

Сьюзан развернулась к Одри:

— Как он?

Одри кисло посмотрела на нее. Она всегда чувствовала, что Сьюзан ее не уважает. Подчеркнутая вежливость Сьюзан была не только вынужденной уступкой обстоятельствам, но и намеком на трудности в общении с такой сугубо обычной женщиной, как Одри. «Ты — очень простая домохозяйка, — звучало в ее тоне, — я же — бесстрашная диссидентка, но, видишь, я стараюсь изо всех сил, чтобы найти хоть какие-нибудь точки соприкосновения». Одри чуть на стенку не лезла.

— Какая наглость! — нередко жаловалась она Джоелу. — Эта женщина запорола ограбление банка, не сумела собрать ни одной исправной бомбы и десять лет не пользовалась дезодорантом. И на этих долбаных основаниях она возомнила, будто может мною помыкать! Тоже мне Александра Коллонтай.

— У Джоела дела обстоят неплохо, — сказала Одри. — Он перенес несколько инфекций, но все обошлось благополучно…

— Да, Джоел — крепкий старый хрен, — обронила Сьюзан.

Ноздри Одри раздулись, как у коня-качалки. Право непочтительно отзываться о Джоеле она зарезервировала исключительно за собой и очень узким кругом лиц, в число которых Сьюзан, уж конечно, не входила. И между прочим, Одри еще не закончила отчет о медицинских показателях Джоела.

— А как ты сама? — спросила Сьюзан. — Держишься?

— Угу. — Одри сунула руки в карманы в качестве превентивной меры на тот случай, если Сьюзан вздумает ухватить одну из них. — У нас все хорошо, правда. Лен?

Сьюзан улыбнулась сыну:

— Точно? Ты в порядке?

Ленни кивнул.

Оглядевшись по сторонам, Сьюзан сообщила:

— Я получила письмо от Черил.

Черил была молодой пуэрториканкой, заключенной, с которой у Сьюзан несколько лет назад возникла романтическая связь. Освободившись, пуэрториканка вернулась к своему сожителю, но продолжала переписываться с любимой подругой. Сьюзан посвящала ей любовные стихи собственного сочинения, причем некоторые из них зачитывала Ленни.

— Она учится на консультанта по СПИДу, — продолжила Сьюзан. — Я так горжусь ею.

Одри прикрыла глаза. У этой женщины ни стыда ни совести. В три предложения разделавшись в Джоелом, она перешла к обсуждению своей убогой лесбийской влюбленности. Джоел утверждал, что несправедливо упрекать заключенных с длительным сроком за то, что они зацикливаются на себе. Мир за стенами тюрьмы неизбежно превращается для них в абстракцию, они теряют чувство реальности. Но Одри твердо стояла на своем: Сьюзан всегда была нарциссом в обличье альтруистки.

Незадолго до окончания свидания Сьюзан попросила Ленни купить ей содовой в автомате. Когда тот удалился на значительное расстояние, она впилась глазами в Одри:

— Он в порядке?

— Все прекрасно.

— Он ведь не подсел опять на наркоту?

— Нет, — отрезала Одри. — С чего ты взяла?

— Не знаю. Он какой-то апатичный сегодня. И не очень хорошо выглядит…

— Это потому, что он не побрился. А так с ним все хорошо.

— Ты уверена?

Одри сложила руки на груди: