Именно такое отношение к живописи было созвучно художнику-маринисту, и, словно вторя этим словам, Айвазовский создает в 1841 году невероятное по своей мощи полотно «Хаос. Сотворение мира». Иван Константинович, неизменно совершенствуясь в своем мастерстве, постоянно искал свежие темы для морских пейзажей, новые оттенки для воды и неба, но большинство его полотен носили все же романтический характер. И вдруг его мастерство взорвалось мощным аккордом в нетипичном для него мистическом жанре. «Хаос» – это неукротимое движение первобытной мрачной стихии, которую озаряет комета. Громадная туча над «безвидной и пустой землей» складывается в могучую фигуру, олицетворяющую очертание божественного облика Саваофа. В основу идеи Айвазовский взял слова из Книги Бытия: «Земля же была безвидна и пуста и тьма над бездною, и Дух Божий носился над водою». Айвазовский, идя по стопам К. П. Брюллова, создал грандиозное по своей выразительности творение, изображающее противоборство и одновременно взаимосвязь двух первозданных стихий – неба и воды, которые, пронзая и объединяя их, озаряет божественный свет.

Картина привлекла внимание папы Григория XVI. Он пожелал увидеть художника, но прежде творение Айвазовского было внимательно и придирчиво осмотрено многими прелатами и кардиналами, которые целой комиссией явились в его мастерскую. И даже при всем предубеждении к русскому искусству они не нашли изъянов. Папа Григорий XVI приобрел полотно для картинной галереи Ватикана и наградил художника золотой медалью. После такого признания картина окончательно была признана чудом искусства. Она стала и неопровержимым свидетельством умения Айвазовского мыслить широкими художественными обобщениями. В настоящее время «Хаос» хранится в Музее армянской конгрегации мхитаристов в Венеции.

Позже, по возвращении в Рим, Гоголь, Панаев и Боткин устроили пиршество, в разгар которого Николай Васильевич сказал, обращаясь к Айвазовскому: «Исполать тебе, Ваня! Пришел ты, маленький человек, с берегов далекой Невы в Рим и сразу поднял «Хаос» в Ватикане!». И закончил речь с присущим ему юмором: «И ведь что обидно, подыми я в Ватикане хаос, мне бы в шею за это дали, писаке, а Ване Айвазовскому дали золотую медаль…» Лучшей похвалы и большего признания Ивану Константиновичу и не требовалось. Но шло время, и он все сильнее нуждался в любви.

Первая любовь

«Заграничная командировка, предоставленная академией Айвазовскому, радовала его не только возможностью побывать в Италии и прикоснуться к нетленному искусству признанных мастеров. Ивана Константиновича влекло в далекую страну прекрасное и светлое чувство первой любви. Он надеялся встретить ту единственную, о которой мечтал вот уже несколько лет. Эта романтическая история началась в промозглом Петербурге в 1839 году.

В один из дней, когда Иван в задумчивости возвращался к себе из академии, его чуть не сбила мчавшая вскачь упряжка. Потеряв равновесие, он едва не упал, но когда поднял глаза на грациозную незнакомку под белой вуалью, сидящую в экипаже, забыл обо всем. Женщина, что-то испуганно говорившая по-французски, усадила его в свою карету, чтобы отвезти до дома. А он, даже не вслушиваясь в ее слова, непрерывно твердил: «Не беспокойтесь, не беспокойтесь. Минуты вашего драгоценного внимания хватило бы, чтобы возместить и куда большие несчастья». Самое интересное, что Иван на прощание представился, а вот как величают красавицу, спросить не решился.

С той минуты он грезил только о ней и как-то мало вслушивался в огорченные разговоры приятелей, которые так и не смогли достать билеты на «Сильфиду» с несравненной итальянской балериной, а с 1828 года – ведущей солисткой Парижской оперы, Марией Тальони, гастролировавшей в Петербурге. Каково же было его изумление, когда посыльный вручил ему надушенный конверт с несколькими билетами этот на балет. Молодые люди, взяв напрокат фраки, отправились в театр и громче всех аплодировали великой кудеснице на пуантах. Затем они бросились к артистическому подъезду, чтобы вблизи увидеть легконогую балерину, и даже сдерживали напирающую толпу поклонников, чтобы Тальони благополучно добралась до кареты. И вдруг женщина оглянулась, окликнула Ивана: «Мсье Гайвазовский?!» – и бросила ему букет роз. Балетоманы с изумлением смотрели на ошеломленного юношу, который только теперь понял, от кого получил билеты и кому только что рукоплескал в театре. Это была его прекрасная незнакомка. Экипаж уехал, а к Айвазовскому бросились поклонники Тальони, предлагая деньги за каждый цветок. Иван, прижимая к груди букет, бросился бежать, а вслед ему неслось завистливое: «Везунчик!»

Им больше не пришлось встретиться, хотя балерина провела в России пять сезонов, а Иван остался жить мечтами о возможной встрече. Но когда он приехал в Венецию, Тальони в городе не было. Чтобы не бродить в тоске под окнами ее дома, Айвазовский погрузился в живопись и уже через несколько месяцев о нем заговорили, его картины пользовались спросом. А потом был оглушительный успех «Хаоса»… И вдруг художнику сказали, что несколько его полотен приобрела сама Тальони. И только Иван стал размышлять, какой бы найти предлог для встречи, как снова появился посыльный с билетами на «Сильфиду». И вновь балерина, которую современники считали идеалом грации и танца, которая совершила революцию в балете, первой поднявшись на пуанты, порхала по сцене, и вновь Иван ждал ее у артистического подъезда, дорожка от которого к гондоле была усыпанной цветами… И свершилось чудо – Мария оглянулась и позвала художника за собой.

Всю ночь они катались по венецианским каналам и не могли наговориться. Иван уже этому был безмерно рад, а когда по предложению Тальони он переселился из гостиницы в ее удобный для работы дом, то для него настали счастливейшие дни. С утра художник работал у мольберта, прислушиваясь к звукам музыки из апартаментов Марии, где она репетировала. Потом они встречались за завтраком, общались, а затем катались или бродили по прекрасному городу, но – только как друзья, как люди, близкие по духу и отношению к искусству. Иван, с одной стороны, мечтал, чтобы это продолжалось вечно, а с другой – торопил события: он признался в любви Тальони и попросил ее стать его женой. Балерина ответила отказом. Она была старше художника на 13 лет, и от брака с графом Воазеном у нее были дочь и сын. Правда, граф растратил не только собственное состояние, но и часть имущества жены, и в 1835 году Тальони вынуждена была разойтись с мужем. Свою дочь при посещении Петербурга она выдала замуж за князя Трубецкого и теперь жила только искусством, а Иван ссорился с ней из-за ее занятости и ревновал ее даже к балету.

Тальони сделала, как тогда ей казалось, правильный выбор между семьей и искусством. Она предпочла балет, подарив на память Айвазовскому розовую балетную туфельку со словами: «Вот этот башмачок растоптал мою любовь! Возьмите его на память и возвращайтесь в Россию. Там ваша жизнь, а свою женщину вы еще встретите». Она лгала себе, говоря, что не любит художника, и не оставила ему надежды.

Айвазовский в те годы был очень интересным молодым человеком, с ним стремились познакомиться многие знатные дамы. Однажды его даже вызвал на дуэль один господин за то, что художник якобы увез от него из Милана в Париж даму его сердца, графиню Потоцкую. Однако это была неправда, и влюбленному дуэлянту пришлось отказаться от своей затеи.

Пройдут годы, Айвазовский еще встретит любовь и дважды женится, но розовая туфелька будет всегда и везде сопровождать его. Он станет знаменитым, а Марию, покинувшую сцену в 43 года, вскоре забудут, и из блистательной звезды она превратится в скромную учительницу танцев.

Но связь между ними не прервется даже после ее смерти. Последние годы жизни Айвазовский на каждое Вербное воскресенье среди многочисленных букетов видел корзинку ландышей. Он даже и не подозревал, кто мог быть их дарителем. И только после смерти художника какой-то шедший за гробом старик произнес: «Некому теперь носить посылку от Трубецкого! Итальянка Мария Тальони, выдавшая дочь за князя, умирая, завещала каждый год на Вербное воскресенье посылать Ивану Константиновичу ландыши. А ежели тот поинтересуется от кого, сказать: от женщины, которая в этот день много лет назад его отвергла, хотя всю свою жизнь любила лишь его одного. Шестнадцать корзин отнес я Ивану Константиновичу, а он так ни разу ни о чем и не спросил. Может, он знал, к чему эти ландыши?»