Видимо, одна из ее сестер. Хотя Касалл наверняка скажет, что его жена устала и уже легла. Когда начались эти побои и унижения? Она помнила, пусть и очень смутно, что раньше Касалл был хоть и строгим, но добродушным. Но с тех пор прошло два года. Целая вечность.

На латыни Софи говорила и писала как на родном языке, потому что в юности покойный отец разрешал ей учиться, сколько она захочет. А потом она вышла замуж за Касалла, магистра septem artes liberates, который был много старше ее. Когда он уходил на свои лекции или диспуты, Софи привыкла проводить время, читая книги, грудой сваленные на столе в его кабинете. Нередко мужа не было дома с утра до позднего вечера, поэтому читать можно было очень подолгу. Сенека, Цицерон, Аристотель, Порфирий… Вся палитра древних философов от корки до корки, а потом еще комментарии Альбертуса Магнуса [17]и Боэция. У Касалла было достаточно книг, чтобы утолить ее жажду знаний. Сначала Софи делала это тайно. Она отмечала закладками места, где у Касалла были открыты книги, и он понятия не имел, как жена проводит свое время. Но однажды вечером он сидел над одним из трактатов и пытался решить философскую задачу. С лупой в руке, низко склонившись над трудом Фомы Аквинского, он бормотал себе под нос, время от времени поднимал глаза, пытаясь ухватить новую мысль, и вдруг, повернувшись к Софи, процитировал на латыни: «Не тот хороший человек, у кого хорошая сила познания, а тот, у кого добрая воля».

Софи замерла. До сих пор он ни разу не обращался к ней на латыни.

— Это вопрос? — осторожно спросила она.

Он настолько погрузился в свои мысли, что даже не заметил, как заговорил с ней. Может быть, решил, что дискутирует с одним из своих студентов.

— Здесь явное противоречие. Слушай: в «Questiones» [18]о добродетелях вообще Фома Аквинский говорит именно так, но в другом месте утверждает, что интеллект благороднее, чем воля, и тут он близок к Аристотелю.

— Значит, «хорошо» и «благородно» для него не одно и то же, — сказала Софи. — А в чем разница между «хорошо» и «благородно»?

— Ее нет, — удивленно произнес Касалл, как будто не решив, что поразило его больше — слова жены или само противоречие. — Ее нет, — повторил он раздраженно, захлопнул книгу и вышел из комнаты.

С тех пор она читала не таясь. Оставляла в книгах свои закладки и, когда он возвращался, спрашивала, что они сегодня разбирали. Отвечал он кратко и явно недовольно, но никогда не позволял себе грубости. Иногда бормотал, что они читали комментарии или о душе, этим она вполне удовлетворялась и планировала на следующий день прочитать те же самые главы. Но кое-что бросалось в глаза больше, чем оставленные ею закладки: чем дольше она читала, тем лучше могла следовать за ходом его мыслей, и казалось, это отвращает его сильнее, чем тухлая рыба. Однажды он как будто решил ее испытать и задал прямой вопрос, а она почувствовала страшную гордость, даже не догадываясь, что балансирует на канате. Как сомнамбула. Он вернулся к уже упоминавшемуся противоречию между двумя утверждениями Фомы Аквинского и за ужином как бы между прочим сказал:

— Софи, как ты думаешь, что более благородно: сила познания или воля? Сегодня на факультете у нас был диспут, и я думаю, что позиция тех, кто отдает предпочтение познанию, ближе к точке зрения Аристотеля…

Софи опустила глаза:

— Ты знаешь, что я читаю твои книги.

— Конечно. Но ты же и сама хочешь, чтобы я знал. Вот и скажи мне, что ты об этом думаешь.

С сомнамбулической уверенностью она уже давно подбиралась к середине каната. Внизу разверзлась страшная бездна, но Софи все еще не открывала глаза и пребывала в царстве грез. Она подняла голову и улыбнулась:

— Если уж ты хочешь знать, то я думаю, что между познанием и волей должно быть что-то еще.

— Что-то еще? В каком смысле?

— Проблема, что из них более благородно, представляется мне не такой уж и важной. Гораздо больше меня интересует то, что касается существующей между ними связи.

— Ты не ответила на мой вопрос.

— Стремящийся к познанию не должен одновременно иметь еще и волю, чтобы действовать в соответствии с познанием.

— Ага, — пробормотал Касалл и снова вернулся к лежащим на его тарелке лещам: отрезал им хвосты и головы, аккуратно отделил мякоть от костей. — Познание есть движущая сила действия, поэтому оно более благородно, чем воля, — вынес он наконец свой вердикт.

— Если ты познаешь, что женщина обладает всеми мыслимыми преимуществами, тогда ты на ней женишься, правильно?

Касалл панически боялся, что однажды подавится рыбной костью, но ничего не ел с таким удовольствием, как вареную рыбу. Он тщательно сгреб кости на край тарелки, бормоча при этом молитву святому Блазиусу, и лишь потом поднял глаза.

— Но если ты любишь не ее, — продолжала Софи, — а другую, обладающую разве что половиной ее достоинств, ты все равно на ней женишься? Или же любовь приведет тебя к той, которой принадлежит твое сердце?

Произнося эти слова, она заметила, как каменеет его лицо. Именно это и произошло с ним задолго до знакомства с Софи. Он должен был жениться на одной женщине, любя другую. И только предложенный в Кёльне пост избавил его от необходимости сделать выбор и положил конец его конфликту с собственной совестью. Но гораздо хуже было то, что в конечном итоге он обратил внимание на то, как Софи выстраивает свои аргументы. Она не имеет права подмешивать в схоластические идеи конкретные примеры из реальной действительности, это все равно что пытаться сравнить кошку с форелью.

— Это и есть то, другое, о чем ты говоришь? — спросил он резко. — Чувства?

Софи кивнула;

— Да, страх, гнев, любовь…

Касалл продолжал жевать, медленно и задумчиво. Крутил языком во рту, проверяя, не притаилась ли где меж зубов рыбья кость.

— Я не хочу, чтобы ты и дальше продолжала читать мои книги, — заявил он вдруг холодным голосом, — я запрещаю тебе. Слышишь? С этим покончено раз и навсегда.

И тут она очнулась. На самой середине каната.

С того самого дня она читала тайком, но, видимо, Касалл проинструктировал служанку, которая тут же поведала ему, что Софи тайком бывает в его комнате. И он начал ее бить, выколачивая из нее знания, буквально ломая ей кости и волю.

Так все началось и этим закончится.

В его комнату она теперь заходила, только получив соответствующие указания. Здесь раскинулась империя запрещенных книг и утраченного уважения к мужу. Она его ненавидела, знала: он не может пережить, что она оказалось ему равной, что она как будто держит перед ним зеркало, в котором можно лицезреть двух Касаллов, ученого магистра, читающего о метафизике, и жалкого человечишку, которому приходится держать свои чувства подальше от тела, как дьявол должен держаться подальше от креста.

Собеседование Лаурьен проходил на третий день после прибытия в схолариум. Домициан посоветовал ему остановить свой выбор на магистре Конраде Штайнере, потому что он умный человек и объективный, он не отдает предпочтения ни современным, ни традиционным философам, а благосклонно относится к обеим философским школам.

Внешне Штайнер был похож на пророка. Седая борода закрывала грудь, на голове же волос осталось совсем мало. Беседу он проводил в одном из самых больших коллегиумов города, богатая библиотека которого просто потрясла новоиспеченного студента. Штайнер расспрашивал про самые разные обстоятельства, семейные и финансовые, и выяснил, что родом Лаурьен из одного очень хорошо ему знакомого нижнерейнского городка. Он был в курсе, что за Лаурьена хлопотал известный адвокат Мориц фон Земпер, который к тому же выбил для него стипендию. Штайнер проверил серьезность стремления Лаурьена учиться, потому что именно это было целью и смыслом беседы: ему вовсе не хотелось заполучить еще одного студента вроде тех, что переходят с факультета на факультет и проводят время, оставляя Богу Богово и ведя развеселую и полную удовольствий жизнь. Убедившись в твердости намерений молодого человека оказаться достойным звания студента Кёльнского университета, магистр проводил Лаурьена к ректору, у которого ему предстояло принести клятву верности факультету и его уставу. Уплатив в кассу вступительный взнос, Лаурьен наконец получил право называться scholar simplex [19]кёльнского артистического факультета.

вернуться

17

Альбертус Магнус (Альберт Великий, род. между 1193 и 1207, ум. 1280) — немецкий философ и теолог, учитель Фомы Аквинского.

вернуться

18

«Поиски», труд Фомы Аквинского.

вернуться

19

Простой ученик.