За длинными столами молча ели. Овсяную кашу с миндалем и овощной паштет, к которому полагалась кружка пива. Во главе самого большого стола сидел Мариус де Сверте, старавшийся сдерживать свои нервические подергивания, что давалось ему явно с большим трудом. Рядом, низко склонившись над тарелкой, ел его помощник-надзиратель, жилистый рыжеволосый парень с острыми глазами и бездонным желудком. Ему полагалось следить за студентами. Как раз сейчас чтец читал отрывок из латинского трактата. Лаурьен украдкой осмотрелся. Справа от надзирателя он обнаружил темноволосого Зигера Ломбарди, одного из магистров, который тоже жил в схолариуме. «Еще совсем молодой, лет двадцать пять», — прикинул Лаурьен; Ломбарди приветливо поздоровался с ним у рефекториума, а потом отошел в сторону, препоручив все остальное карлику де Сверте. На этом скудные познания Лаурьена о собравшихся обитателях схолариума заканчивались. Служанки уже внесли тарелки и дымящиеся миски. После еды де Сверте поднялся и в честь Лаурьена в очередной раз перечислил все правила.

Согласно оным запрещалось производить шум днем или ночью, петь, входить в схолариум или выходить из него после закрытия ворот, неприлично вести себя с кухонной прислугой женского пола. Считалось недопустимым играть в карты и кости, недостойным мнилось бросать тень на школяров вообще и приводить в схолариум женщин…

Перечисление продолжалось довольно долго. С застывшим лицом Лаурьен сидел на жесткой скамье, низко опустив голову. Здесь позволялось спать, есть и учиться, больше ничего. Как и в его латинской школе.

После окончания мессы они должны торчать в своих спальнях. Но и там невозможно чувствовать себя свободным, как «успокоил» его Домициан, потому что приор и надзиратель бесшумно шныряют по коридорам, прикладывая ухо к каждой двери.

После вечерней службы де Сверте взмахом руки подозвал Домициана и поручил заскочить к магистру Касаллу за книгой. Домициан может взять с собой нового студента, добавил он, чтобы тот сразу же представился магистру. Но вернуться они должны не позже чем через час.

Город предоставил в распоряжение Касалла дом возле больницы Святого Андреаса, довольно близко от схолариума. Они шли быстро, как и велел приор, и добрались до залитого вечерним солнцем здания буквально за четверть часа. Потянули за шнурок от звонка. Никакого ответа. Внезапно кто-то закричал. Оба студента испуганно подняли глаза на закрытые окна, из-за которых через небольшие промежутки времени доносились крики и стоны.

— Это женщина, — прошептал Лаурьен, подойдя ближе к входной двери.

Домициан кивнул:

— Да, это его жена… жена магистра. Не обращай внимания, делай вид, что ничего не слышишь. Сейчас нам откроют, а мы как будто знать ничего не знаем.

И правда, дверь открылась. Служанка предложила студентам войти. Она провела их в кабинет магистра и попросила немножко подождать. После этого шмыгнула обратно на кухню. Лаурьен осмотрелся. На столе было свалено штук двадцать книг. Но сделать несколько шагов, чтобы прочитать названия, он не осмелился, стоял не шевелясь. Снова раздался крик.

Домициан подошел к столу и провел указательным пальцем по обложке:

— Это Цицерон. «De invention» [14]. А вон, видишь, — он показал на другую книгу, — «О логике» Боэция [15].

Лаурьен растерянно кивнул. Как только Домициан может делать вид, что ничего не слышит, что понятия не имеет об этих жалобных стонах наверху?! А ведь они доносятся как будто с небес! И вдруг стало тихо, а затем раздались шаги по лестнице над ними, и вскоре дверь открылась.

Перед ними стоял Касалл.

— А, господа студенты, вы пришли за «Оратором». А ты наверняка новенький. Лаурьен, если не ошибаюсь?

Лаурьен весь сжался. У Касалла было восковое лицо, распухшее и напоминающее маску. Кожа словно посыпана белой пудрой. Магистр пристально смотрел на Лаурьена своими черными глазами.

— Я буду преподавать тебе trivium: грамматику, риторику, диалектику.

Касалл отвернулся и принялся искать на столе «Оратора», наконец обнаружил его и с многозначительной улыбкой протянул Домициану:

— Глаз с нее не спускай. Обычно ее держат на цепи в библиотеке, как собаку на привязи, — он засмеялся, — а то, что приходится держать на цепи, как правило, таит в себе опасность, потому что умеет кусаться и наносит людям телесные повреждения. А теперь идите.

Они развернулись и вышли из комнаты. Лаурьен все время прислушивался. Криков больше не было.

Как раз в тот самый момент, когда Домициан и Лаурьен оказались на улице, одновременно зазвенели все колокола. От этого трезвона закладывало уши. Две служанки ругались, стоя у дверей, а две монахини с благоговейными песнопениями направлялись в сторону церкви Святого Андреаса. Лаурьен заткнул уши. Его латинская школа располагалась в крошечном городке, а Кёльн, с его деловой суетой и гвалтом, казался ему огромным.

Пока они шли к схолариуму, Домициан все время крепко прижимал книгу к плащу.

— Ну и какое у тебя сложилось о нем впечатление? — Задавая этот вопрос, Домициан не смог удержаться от сарказма.

— О ком?

— О Касалле. Как ты думаешь, он многому тебя научит?

— Не знаю… Домициан… — Лаурьен остановился и схватил спутника за рукав: — Это и правда была его жена, это он жену бил?

Домициан кивнул, и тут вдруг Лаурьен заметил, что в его лазоревых глазах появилась какая-то злая горечь.

— Да. Об этом знают все. Это у него такой способ выявлять, что есть ложь, а что — истина. Но он имеет полное право. Фома Аквинский [16]говорит о тройном несовершенстве женщины; ее следует правильно воспитывать, потому что у нее есть воля, но нет способности к познанию, как у животных. Понятно?

Лаурьен ничего не понял, и Домициан мрачно добавил, что в Кёльне человек сталкивается с абсолютно новым взглядом на мир. Скоро он и сам это заметит. Лаурьен кивнул. Безусловно, пока еще у него не сложилось собственного представления, но ведь именно поэтому его сюда и послали. Чтобы он научился правильно смотреть на мир.

Чуть позже он беспокойно метался в своей постели и прислушивался к чужому дыханию, в ушах у него все еще гремели звуки прошедшего дня: колокола, крики, голос Касалла. Только теперь он осознал, что этот голос все время звучал у него в голове. Странный голос, всё на одной ноте, — тон, который никогда не меняется.

— Лаурьен? Ты спишь?

К нему повернулся Домициан, кровать которого стояла рядом.

— Нет.

— Когда не можешь заснуть, каждый раз задавай себе вопрос «А чему я сегодня научился?» Это помогает отправить закончившийся день в прошлое. — Домициан натянул одеяло себе на голову.

Лаурьен кивнул, хотя собеседник не мог этого заметить, потому что в комнате было очень темно. А сегодня он научился чему-нибудь, чем можно закончить день? Впечатлений оказалось бесконечно много, они метались в его голове, словно курицы по двору. Нет, сегодня он не научился ничему. Он наконец-то добрался до места, а больше и сказать нечего. И тем не менее Лаурьен почувствовал, как постепенно на него наваливается усталость. А ведь он уже узнал, что пока еще не умеет правильно смотреть на вещи. Лаурьен зевнул и повернулся на бок. А как же правильно смотреть на эти самые вещи?

Студенты ушли. Она сидела совсем тихо. Дрожала и ждала, что будет дальше. Но он не возвращался. Она слышала, как он возится внизу, и неотрывно смотрела на дверь. Если Барбара, служанка, принесла ему бутылку вина, то он сейчас напьется и уснет в кабинете, прямо над своими книгами.

Софи расслабилась. Окна были открыты, снова зазвенели колокола. Она уловила и пение монахинь о чудесных деяниях Христа, который, наверное, забыл, что пока еще существует на свете она, Софи, сидящая на своей кровати в рубашке, пропитавшейся стекающей по спине кровью. От крови ткань стала совсем теплой. Нужно раздеться, потому что пятна не отойдут, если их сразу же не смыть холодной водой. Но Софи продолжала сидеть неподвижно и слушала пенис колоколов. Теперь к их трезвону подмешивался посторонний звук Дверной звонок.

вернуться

14

«Об изобретениях».

вернуться

15

Боэций, Аниций Манлий Северин (ок. 480–524) — римский государственный деятель и философ, отец схоластики.

вернуться

16

Фома Аквинский (1225/26-1274) — ученый-богослов, сочинения которого стали философским обоснованием католического христианства. Основной принцип его философии — гармония веры и разума: разум способен рационально доказать существование Бога и отклонить возражения против истин веры. Интеллект, по его мнению, подчинен воле. Учение Фомы Аквинского, соединенное с методом Аристотеля (см. далее), лежит в основе томизма.