Так выходит. Тоже кратко и по факту.
Он с размаху бьет меня в солнечное сплетение, и я не ставлю блок. Нет смысла. Как профессионал, не раз дравшийся на ринге, я умею оценить ситуацию. Их трое. У них дубинки. Они вооружены. Они все равно будут меня бить. Они так настроены. Я легко вынесу удары – действует и боксерская закалка, и анаша. Но я не уверен, что они не пришьют меня, если я начну сопротивляться. Хотя в принципе, ничего им не помешает пришить меня и не дожидаясь сопротивления.
Раздумывая над этим, я падаю на асфальт. Они колотят ногами, внутренности отзываются глухой болью. И мне совсем не хочется, чтобы мне снова сломали нос – ведь я такой красавчик. Простреленный желудок словно опять ловит пулю. Боль уже дикая. Я прикидываюсь бессознательным и мертвым. Но они не бьют по лицу... Значит, меня еще придется кому-то предъявлять... Это обнадеживает.
– В жмура играет! – кипятится Павлик.
– Хватит, ребята! Не перестарайтесь, – старшой пытается отделить меня от дорожной пыли. – Прибили и так почти.
– Оклемается, – решает инспектор номер раз.
– Вставай на ноги, сука! – Павлик пинает меня ногой.
У меня почему-то нет злости на этих ребят. Это обычные ребята, которые отвели на мне душу. Я встаю в кровавом месиве на четвереньки. Плечо рассечено, и рукав мокнет от крови.
А еще полчаса назад все было так чисто и весело. Мой дилер хотел меня, а я хотел Лару. А теперь все так грязно и печально, что нет смысла подниматься на ноги.
– Ну, наркоша, может визин тебе дать? – интересуется Павлик.
Но я уверен, что если бы я и не курил, они все равно ждали бы меня здесь с обыском и сделали бы тоже самое. Просто тогда удары были бы больнее, а грязь – грязнее...
Чем же он так рассек мне плечо? Или у ментов теперь туфли на шпильках? Гламурно...
Я сажусь в пыли.
– Ребята, отпустите меня. Я вам денег дам.
– Деньги мы и сами возьмем.
– Тогда скажите хоть, кто меня заказал – за мои деньги...
– Все шутишь? Ты дошутишься, чувачок, – предупреждает старшой. – Если уже не дошутился...
Они волокут меня в машину. Мою «бэху» брать не решаются – приказа, видимо, не было. И так я понимаю, что дело не совсем пропащее – нужно отлежаться в изоляторе и пытаться жить дальше.
18. ЛЕТОПИСЬ
Отлежаться в изоляторе временного содержания? Ну, как сказать... Как юрист, я понимаю, что помещать меня в ИВС с телесными повреждениями никто не имеет права, но, по-видимому, сегодня всем начихать на мои права. Кроме меня в камере еще трое. Все – молодые ребята, но совсем не похожие на моего недавнего знакомого Ваню. Это всколоченные, растрепанные, законченные наркоманы. Одного из них зверски ломает, двое других матерятся на чем свет стоит. Скорее всего, потому что знают – через несколько часов с ними начнется то же самое, и точно так же у них не будет ни грамма ширки, и точно так же они будут валяться на бетонном полу, скрежетать зубами и выть.
Наверняка, они из разных компаний, отнюдь не приятели и роднит их только общая беда и предчувствие неминуемой ломки. Обоим – до двадцати, а тому, которого выворачивает на бетоне, – лет семнадцать.
– Здоров, дядя! – их внимание переключается на меня. – Чего тебе дома не сидится?
Моя одежда в грязи, а рукав мокрый от крови. Я еще думаю о том, что рану хорошо бы промыть и обработать, но думаю уже как-то автоматически. Кровь уже не идет. Может, вышла вся. Вышла и ушла, чтобы не сидеть в этой жуткой камере. Я чувствую головокружение и ужасную усталость. Поспать бы...
– А-а-а-а! – орет тот, кто на полу. – Суки! Пидары!
Я сажусь.
– Чего это ты, козел, расселся? – обращается ко мне один из более вменяемых. – Ты нам гостинцы принес?
– С гостинцами не пускают.
– Не пускают? Ну, раз не принес – отрывай свою задницу и выметайся!
Мне по-прежнему неохота драться. Неохота говорить. Я разжевываю каждое слово и чувствую нарастающую тошноту.
– Ребята, не надо... шуметь. Очень много шума...
– А тут тебе, блядь, не библиотека! И ты тут, блядь, не библиотекарь, чтобы меня затыкать! – вопит пацан.
– Парень, не ори, – прошу я все еще миролюбиво. – Я подумать хочу, что делать...
– А что ты можешь сделать, бомжара? Радуйся, что есть, где переночевать! Может, кто-то даже придет тебя проведать до суда – заплатит ментам и передаст ширнуться. А если нет – будешь вот так вот лезть на стенку...
Мальчишка пугает меня своими страхами, но мне не страшно. Я просто отпихиваю его ногой, и он затихает у противоположной стены. Если камера и просматривается, то пока ничего не просмотрелось. Второй подходит и садится рядом.
– Слышь, дядь, а вот этого ты можешь выключить? – кивает на чувака на полу. – Уже третий час орет, а охранникам – по барабану. Я блевать буду, так мне хреново. Заткни его, дядь...
Но тот вдруг выключается сам собой – похоже, после трехчасовой ломки парень теряет сознание. И немудрено... они совсем еще дети. Я в их возрасте читал умные книжки... и даже не думал о травке. Это потом – всего было. Всего было, а толком ничего и не было, хоть для этих мальчишек я уже «дядь»...
При отключенном звуке неестественно тихо. Тишина идет ознобом по телу в июльскую жару. Плечо немеет, внутренности немеют, мозги немеют от этого озноба. И только часа в четыре ночи-утра всовывается ментовская фуражка:
– Бартенев, на выход!
Но это не выход. Это их местный следак решил не дать мне уснуть в ИВС – не дать уснуть печальным и голодным. Пригласил в свой кабинет для беседы. И предложил Marlboro. Я не курю Marlboro, но уже курю...
Я курю и смотрю на толстенького следака из сказки про Колобка, который в милицию ушел. Укатился. Он не хамит мне и даже смотрит не по-хамски, а так – словно немного грустит по тому времени, когда жил у дедушки и бабушки.
– Господин Бартенев, вы были задержаны в состоянии наркотического опьянения за превышение скорости. Оружие, которое было при вас обнаружено, передано на экспертизу. Если вы уволились с работы, вы должны были сдать его, не так ли?
– Так. Я только вчера уволился.
Вчера? Или когда это было?
– Господин Бартенев, пока мы не получим результаты экспертизы, вы не можете быть свободны.
Он что-то записывает в свою летопись. Но все, что он говорит, – бред. Нет ни малейшего повода для тщательной экспертизы и нет ни малейшего повода держать меня в изоляторе. Колобок это понимает и даже не ведет следствие. Он просто ставит меня в известность.
– Я знаю, – говорю я.
Бесполезно спрашивать, где мои деньги и мобильный телефон. Сейчас эти вещи ничего не решают – в этом контексте они не значимы, они утратили свой смысл.
Я забыл, как зовут этого майора. Забыл. И я думаю о том, что менты должны носить бейджики, как официантки. А еще лучше – с указанием размера чаевых.
– Мне нужно позвонить своему адвокату, – прошу я.
– Мне сказали, что вы уже сделали свой звонок...
– Я ошибся номером. Господин майор, – звучит диковато, – вы же прекрасно понимаете, что я выйду. Я выйду – это просто вопрос времени. Я выйду – вы вернете мне мои вещи. И вам тогда будет очень-очень стыдно за то, что вы так резко судили обо мне.
Он невесело улыбается.
– Я разрешу вам позвонить – звоните, пожалуйста. Но не потому, что мне будет стыдно. Я знаю наверняка, что мне не будет стыдно, потому что вы не выйдете.
– Серьезно?
– Серьезно. У вас в авто нашли три кило героина. Вы – наркодилер.
– Да ну! – я усмехаюсь. – Не знал за собой такого.
– А вот у меня тут результаты обыска, – он листает свою летопись.– Черным по белому. Первоклассный товар.
– И что, по-вашему, будет дальше?
– Будет следствие – мы расспросим вас о поставщиках и клиентах. И вы даже что-то расскажете, я уверен. Что-то вспомните. А вам кажется, что если вы сейчас позвоните своему адвокату (или не адвокату), то этого не будет.