Заасфальтированные могилы! И вспомнился католический храм в Манхэттене, неподалеку от Уолл-стрит, в самом сердце столицы мира, возле которого остановилась на светофоре наша машина. Рядом с ним – кладбище с ухоженными могилами еще восемнадцатого века. Вот и вся разница…

Интересная мы нация! С одной стороны – святая, благочестивая Русь. И корни ее проросли в наше время. С другой, – бесчеловечное, темное сознание, тоже исконно российское. Напрочь беспринципное и, увы, преобладающее. Погубило оно и царскую Россию, погубило и социалистическую, губит и нынешнюю, уже никакую, где вся национальная идея свелась к спасению собственной шкуры и крыши над головой. И, дай деятелям от коммерции участок в виде подходящего кладбища, и дискотеку на нем соорудят, и казино, не побрезгуют.

Я перешел дорогу и углубился в парк, шагнув в прошлое, в детство, на его тропы, не веря, что оно было − это восхитительное, беззаботное, солнечное былое, иссеченное невидимым и колким ливнем времени, медленно и верно сметающим все.

В том, моем парке, было много кустов смородины, барбариса, приземистых яблонь; здесь, в их весеннем цветении, гудели шмели и пчелы.

Теперь парк стал иным. Город стиснул его, наполнил своим смрадным дыханием, и некогда молодые тополи, чья листва еще трепетала в моей памяти, превратились в замшелые вехи ушедших лет.

Начиналась пора листопада, и унылость наступающей осени проступала везде, и печаль предстоящей зимы была в каждом дереве, словно вздыхающем про себя: ушло лето, ушли годы… А может, деревья понимали и вспоминали меня − идущего в своем прошлом до заветного луга с четырьмя юными кленами, где когда-то гонял в футбол, пил первое пиво с дружками и целовался с девчонками. Где они теперь, милые подружки?

Клены стали огромны, и нежные стволы их превратились в столпы, одетые плотной черной корой. Вот они, вечные мои друзья клены… Здравствуйте, дорогие! Спасибо вам, спутники юности!

Я поймал слетевший с высокой кроны прозрачный ажурный лист, уместив его, словно прильнувшего к сердцу, за полой пиджака.

Говорят, не надо возвращаться туда, где тебе было хорошо. Надо. И туда, где было хорошо, и где было плохо. Чтобы, окончательно осознав ушедшее время, идти вперед.

На площадке этажа меня поджидали менты. Уже известный мне потертый местный опер и участковый с папочкой.

− Зарегистрировались? – последовал учтивый вопрос.

Не отвечая, я набрал номер подполковника Укрепидзе. Вкратце объяснил ему ситуацию. Затем передал трубку настырному оперу.

Выслушав старшего товарища, он обратился к участковому:

− Оказывается, это наш коллега из ФБР… То-то я чувствую, какие-то странности…

− Все вопросы – по данному телефону! – Я предъявил ему визитную карточку Укрепидзе.

− Мы вам верим, товарищ, − сказал участковый, переписывая номер. – Но если появится этот…

− Я понял, − сказал я суровым голосом. – Задержу лично. Связь – двадцать четыре часа на проводе, бдительность гарантирую, оперативная поддержка моя, силовая ваша.

И – закрыл перед недоуменными физиономиями дверь. Жить в этом городе, не имея своего «укрепидзе» местному гражданину неуютно, иностранному – страшно.

УКРЕПИДЗЕ

Подполковник милиции Сосо Укрепидзе начал свою карьеру в Тбилиси, где сорок лет назад и появился на свет. Папа, мелкий партийный функционер, сразу же определил сына в столичный юридический институт, а затем позаботился о его распределении в московский уголовный розыск, где тот довольно успешно отработал более десятка лет.

Сосо женился на соплеменнице-москвичке, обзавелся детьми и трехкомнатной квартирой в панельной многоэтажке, расположенной в спальном районе Перово.

Жизнь, казалось бы, удалась, тем более, преодолев трудности перехода от недоразвитого социализма к бандитской капитализации, всевозможные милицейские перетряски и утрату идеологических ценностей, Укрепидзе остался на плаву и, хотя понимал, что с такой фамилией и национальной принадлежностью, генеральского чина не получить, в среднем звене он укоренился прочно, и до пенсии дотянет.

Когда же мафиозные образования проросли на государственной ниве, как чертополох на заброшенном пустыре, очнувшаяся власть решила дать конкурентам из организованной преступности отпор, создав соответствующие подразделения. В одно из них был переведен на значительный пост начальника отдела уже опытный к тому времени сыщик Сосо, и работа закипела неукротимо и круглосуточно. Казалось, вся профессиональная мощь лучших оперов и следователей обрушилась на обнаглевший криминал, в итоге распылив его.

Однако противостояние воровским группировкам с миллионными состояниями, наложило известную печать как на мировоззрение Укрепидзе, так и на устремления его сослуживцев. Бизнес бандитов, выражавшийся в «крышевании» коммерсантов, плавно перешел к правоохранителям, чьи аппетиты резко возросли. Подразделения, разбившие криминал, ему же во многом уподобились. Обладая ведомственной независимостью и широчайшими силовыми возможностями, они уже не на шутку обеспокоили погрязшую в коррупции власть и ущемленных конкурентов из госбезопасности. Пошла-поехала очередная чистка рядов, санкционированная свыше. Борцов с оргпреступностью разметали по отделениям милиции, а их могучие региональные шарашки упразднили.

Укрепидзе завис в вакууме за штатом, но близкий приятель из кадров министерства посодействовал с новым назначением, должностенкой в международном отделе – хлипенькой, безденежной, зато − с перспективой зарубежных командировок. Всё − не опер в метрополитене, таким предполагалось его новое назначение.

Несколько коммерческих организаций от щедрот и по прежней памяти, когда Сосо обладал реальной властью, платили ему по несколько сотен долларов в месяц на всякий, что называется, случай, но в любой момент поступления могли иссякнуть – оказать весомую поддержку он отныне не мог. Платили, собственно, за знакомство. В расчете на его связи.

Помимо всего, год назад, обуянный нездоровым азартом, Сосо крупно проигрался в казино, залез в долги к тому же министерскому товарищу, и просрочки в возврате денег могли значительно отразиться на его служебном положении. Поэтому американец, прилетевший с частным визитом, и остро заинтересованный в розыске бежавшего с Запада Жукова, расценивался им, как подарок судьбы. Это был, возможно, единственный клиент, способный щедро рассчитаться за услугу, подпадающую под крайне узкую юрисдикцию милицейского клерка Укрепидзе. Никаких иных доходов он не мог извлечь в принципе. Он даже с негодованием думал, что вертлявые девчонки из отделов общественных связей непринужденно получают мзду за открытую информацию журналистам и за разные интервью, а возьми он сотню зеленых от представителя ФБР за расторопность в предоставлении сведений о криминальном прошлом того или иного эмигранта, сгорит, как пушинка. Если не вменят обвинение в пособничестве ЦРУ, то уж взятку пришьют непременно.

Сосо находился под плотным контролем многих недоброжелательных служб, включая даже внешнюю разведку, и на каждый контакт с официальными представителями посольства отписывался кучей бумаг. А вся благодарность от американцев заключалась в паре сувенирных значков и флажков.

Звонок помощника атташе, просившего принять и выслушать частное лицо, естественно, не прошел мимо ушей фискалов, но Укрепидзе решил не заострять внимания на данной проблеме: спросят, кто навещал, ответит, что потерпевший интересовался ходом розыска; оставят данный факт без внимания, − значит, ура.

Американец, конечно, вселял немалые сомнения. Выглядел, как весьма боевой и понятливый парень, мыслил, подобно полицейскому профессионалу, и говорил по-русски куда лучше, чем он, Укрепидзе. Точно, шпион. По всем повадкам. И просто зудело сообщить о его визите и скользких предложениях куда следует, причем, не откладывая, но мешал меркантильный момент. Десять тысяч долларов и маячившая в тумане мечты новенькая машина не шли ни в какое сравнение с прочувственной благодарностью руководства за проявленную бдительность и награды в виде какого-нибудь юбилейного атрибута с мечом и щитом. Нет, тут следовало прикусить чесавшийся язык. К тому же, простота и ясность поставленной задачи вероломства не обнаруживала.