– Я давно не радуюсь, – всхлипнула Ирэн. – Нет повода.

– Разве твой сын не даёт тебе поводов для радости?

– Антуан и твой сын тоже.

– В данном случае не это имеет значение. Ты понимаешь меня… Из Антуана получился хороший человек, мы можем гордиться им. Разве ты не счастлива этим?

– Я говорю о личной жизни. У меня давно нет никакой жизни!

– Не станешь же ты винить в этом меня! – возмущённо возразил он.

– Жан-Пьер, вот уже много лет я не виню тебя ни в чём… Кстати, у тебя есть кто-нибудь сейчас?

– Какое тебе дело? – огрызнулся он.

Она посмотрела на него с грустью, и он почувствовал неловкость за свою интонацию, которой он будто хлестнул её по губам за вопрос.

– Тебе знакомо чувство одиночества, Жан-Пьер? Впрочем, что я спрашиваю! Ты весь в суете, в разных людях, в бесконечных спорах с редакторами, облеплен художниками, политиками, женщинами… Нет, одиночество – не из твоей пьесы.

Он присел на диван рядом с ней.

– Что с тобой? – спросил он извиняющимся тоном. – Если нужна моя помощь…

– Мне нужно простое человеческое внимание. Меня не отпускает чувство, что я скоро… что не так много мне отпущено…

– Ты судишь по результатам анализов?

– Нет, чутьё…

– Это у тебя не впервые.

– Я почти уверена, – произнесла она с едва уловимым упрёком, словно пеняла ученику за невнимательность на уроке.

– Почти, – недовольно вздохнул он. – В чём ты уверена? Всю жизнь одно и то же. Сколько раз мы ссорились из-за этих твоих причуд! Ты стала пугать меня своим здоровьем, когда почувствовала, что наш брак зашёл в тупик.

– Не злись, Жан-Пьер, прошу тебя. Мне просто нужно выговориться.

– Но почему я? Почему ты считаешь, что можешь излить на меня всю эту болезненную чушь? Я не гожусь на роль доброго исповедника.

– Когда-то мы были близки, Жан-Пьер.

– Слишком давно, чтобы вспоминать об этом, – с досадой парировал он.

– Нет ничего «слишком», мой милый. Для меня ты остался прежним…

– О чём ты? У тебя после меня был Виктор, а потом ты сошлась с этим… как его… с Огюстом…

– Мы не живём с ним уже два года, Жан-Пьер. – Она протянула руку к тумбочке и взяла пачку сигарет. Нервно подёргивая красивыми пальцами, Ирэн вытащила сигарету и стала искать взглядом зажигалку. Жан-Пьер встал и принёс зажигалку с другого стола. Продолжая стоять, он дал бывшей жене закурить.

«Пожалуй, она непривычна бледна. И что-то в глазах новое…».

– Мы близки, и дело не в том, что у нас есть сын, Жан-Пьер, – продолжила Ирэн, сделав несколько глубоких затяжек. – Просто мы с тобой на самом деле были близки. С другими я… так, ерунда, не хочется даже сравнивать… Мужчины для постели… Или ты думаешь, что я настолько глупа, что не способна оценить все твои достоинства?

– Зачем ты завела речь об этом? – нахмурился он.

– Мне хочется, чтобы ты был рядом. Нет, нет, успокойся! Я не требую тебя в мужья, дорогой, – невесело усмехнулась Ирэн. – В одну реку дважды не войдёшь. Но я хотела бы, чтобы в трудный момент ты был рядом. Обещай мне.

– Что?

– Обещай приехать, когда я буду умирать.

Он возмущённо взмахнул руками и резко отступил от Ирэн.

– Да что на тебя нашло?! Откуда эта дурацкая погребальная тема?!

– Ты просто скажи «да».

Жан-Пьер внезапно понял, что Ирэн вовсе не шутила. Она смотрела с мольбой.

– Хорошо, – произнёс он. – Я приеду.

– Спасибо.

– Вот только не могу взять в толк, почему ты продолжаешь накручивать себя. Ты прекрасно выглядишь. За тобой наверняка увиваются…

– Увиваются, – запрокинув голову, она громко расхохоталась. – Даже юнцы ухаживают. Поверишь ли, приятель нашего Антуана приударил за мной. Смех и только! Ему двадцать два года, я почти вдвое старше! И ведь на полном серьёзе ухаживает, даже пытался как-то на ночь остаться. А я выставила его.

– Вот видишь. А у тебя вечный траур! Прекрати, Ирэн. Надо радоваться жизни.

– Ладно, сейчас спустимся с тобой в кафе и будем радоваться.

Жан-Пьер украдкой посмотрел на часы, но счёл нужным не возражать. Он решил, что лучше проведёт пару лишних часов с Ирэн сейчас, чем потратит потом несколько дней на выслушивание её упрёков. Почему бы не попытаться восстановить атмосферу прежней гармонии на короткое время? Хотя бы в качестве декорации?

– Как продвигается твоя книга? – задала она неожиданный для Жан-Пьера вопрос, когда они спустились в кафе.

– Какая книга? – не понял он.

– Ты хотел взяться за книгу.

– Ну ты и вспомнила! Когда это было! Нет, Ирэн, я так и не начал.

– Почему?

– Из меня не получится ни Гюго, ни Достоевского. А если нет, то зачем начинать?

– Зачем ориентироваться только на эти имена? Была ещё Француаза Саган, есть много других. Будет и де Бельмонт. Писатели украшают мир, даже преображают его.

– Это хорошие писатели, а посредственные оставляют на его лице пошлую чушь и грязь, подобно граффити на стенах общественных туалетов: «Здесь был я». Нет, не желаю замусоривать пространство, где царят Стендаль, Пушкин, Драйзер, Гёте.

– А я вижу твою книгу. «Жан-Пьер де Бельмонт. «Закоулки моей любви».

– Почему любви? Почему закоулки?

– Потому что ты должен рассказать о нашей любви.

– О нашей? Я ничего не помню.

– Ты лгунишка, Жан-Пьер. Для чего ты стараешься отгородиться от того хорошего, что было в твоей жизни? Играешь роль циника? Поверь, это не твоё амплуа.

– Ирэн, прекрати. Я давно отбросил мечтания о литературной карьере.

– Ты умный мужчина, Жан-Пьер. При чём тут карьера? Я говорю о книге. Человек твоего ума должен оставить свой след в литературе. Просто обязан. Рассказать о проделанном пути, о своих чаяниях, о своих мыслях, о своих заблуждениях, о своей любви.

– След в литературе, след в истории… Кому это нужно? – презрительно поморщился он.

– А ты вспомни себя в молодости, вспомни свои искания, вспомни радость от встречи с книгами, которые делились с тобой опытом.

– Наконец-то, Ирэн. Я сразу раскусил твои замыслы. Хочешь войти в историю с помощью моих воспоминаний?

– Не скрываю этого. Приятно осознавать, что я была частью твоей жизни, – в её голосе прозвучали просьба и вопрос одновременно. – И не самой плохой её частью, не так ли?

Жан-Пьер посмотрел в окно. В нескольких шагах от кафе остановилась влюблённая пара. Широкоплечий юноша жадно обнимал невысокую девчушку. Она самозабвенно отдавалась его поцелуям, прижималась бёдрами к его телу, и казалось, что они вот-вот потеряют над собой контроль и бурно займутся любовью прямо на улице. Но никто не обращал на них внимания, все шли мимо, обременённые своими заботами.

Перед Жан-Пьером возникло лицо Насти Шереметьевой. Её сияющий взор заполнил всё пространство, и Жан-Пьер даже тряхнул головой и прикрыл глаза рукой, чтобы избавиться от наваждения.

– Я не готов для книги, – произнёс он. – Сейчас мне не до этого…

***

Он позвонил Насте, как только освободился. После разговора с Ирэн остался мутный осадок в глубине душе. Почему-то верилось, что именно Настя, именно её молодая уверенность в неотвратимости счастья исправят настроение, выметут из души всю гнусность.

– Жан-Пьер, это вы? – отозвалась она сразу, но без знакомого ему задора.

– Почему такой грустный голос, Настя? – ему хотелось спросить, почему она сказала «вы», но он сдержался.

– Потому что мне грустно.

– Я приеду, если ты не возражаешь.

Она не возражала…

Она была одета в халат. Цвет волос поменялся с помощью парика на густо-чёрный, и это удивило Жан-Пьера.

– Нужно приготовиться к съёмке, – объяснила Настя, шмыгнув носом. – Вживаюсь в образ.

Де Бельмонот отметил, что чёрные волосы подчёркивали её молодость.

«Совсем девочка, – подумал он, коснувшись губами её щеки. – Неужели мы были вместе? Неужели я ласкал её хрупкое тело и не раздавил его своей тяжестью? Неужели она, такая юная и пахнущая детством, позволила мне войти в неё? Милая, сладкая, обворожительная… девочка… ангел…»