Однако Прокула понемногу утешилась, поскольку рабыня-эфиопка сообщила ей, что на Пасху Иисус придет в Иерусалим. Она даже уговорила Пилата пригласить этого Иисуса в управу, чтобы тот вылечил ее от бессонницы. И уж конечно, столь выдающийся человек не откажется от предложения позировать скульптору. А поскольку Прокула слышала, что Синедрион, эта банда слабоумных старцев и вечно раздосадованных интриганов, и Ирод, бесстыжий извращенец, люто ненавидели Иисуса, она готовила для них нелегкое испытание и даже заразила Пилата своим настроением. Она считала дни, оставшиеся до Пасхи, и, чтобы не упустить Иисуса, которого также называли Мессией, – правда, она не поняла, почему именно, – Прокула создала на удивление широкую сеть информаторов, которые сновали повсюду, в том числе и в жилище самого первосвященника.

Окна ее покоев на первом этаже выходили на крыло, где располагалась Грановитая палата, логовище нечисти, по ее убеждению, и Прокула могла без труда следить за тем, что там происходило. Разумеется, она не отказывала себев этом удовольствии. И вот на следующий день после разговора Годолии и Ирода Прокула заметила необычное оживление в помещениях Синедриона. Как правило, заседания проходили степенно и всегда заканчивались до наступления сумерек, однако в тот день какие-то люди сновали туда и сюда уже после того, как на землю опустилась мгла, а некоторые из них задержались допоздна. Когда Прокула вытягивала шею и смотрела под определенным углом, она видела, как одни старцы отчаянно жестикулировали, а другие сидели неподвижно, словно статуи. Она могла очень хорошо их рассмотреть, поскольку окна были открыты, что часто случалось во время поздних заседаний, иначе в помещении было бы трудно дышать из-за дыма и копоти светильников. Она могла даже их слышать, но, к сожалению, не понимала древнееврейский язык. К тому же до нее долетали только обрывки довольно громко сказанных фраз. Все это было более чем странным. Прокула отправила эфиопку, которая говорила на древнееврейском языке, страстно верила в суеверия и, как и ее госпожа, с большим почтением относилась к Иисусу, подслушивать, спрятавшись под окнами. Немного погодя рабыня вернулась, печально качая головой, и сообщила Прокуле, что первосвященник Анна собирался арестовать Иисуса, когда тот войдет в город, то есть через три недели. Прокулу охватило бешенство. Клепсидры показывали десять часов вечера, значит, Понтий еще не спал. Прокуратор принимал ванну с отрубями, как посоветовал ему Ирод. И все-таки Прокула рассказала супругу о том, что сумела узнать, пренебрегая всеми правилами приличия, которые запрещали жене смотреть на обнаженного мужа в любом другом месте, кроме спальни. Интриги старцев – утверждала Прокула – станут смертельным оскорблением власти прокуратора, если принять во внимание, что Синедрион не имел права арестовывать кого-либо без разрешения римских властей, даже если арест был обусловлен сугубо религиозными мотивами. Так и не успокоившись, она стремительно вышла.

Пилат занервничал. Он осознавал, что Ирод действовал в обход него и настроил соответствующим образом Синедрион, желая осуществить свой план и арестовать Иисуса. Значит, решил Пилат, подобное упорство свидетельствовало о том, что речь шла о чрезвычайно важном деле, и не только о подлинных или мнимых претензиях кудесника из Галилеи. А если это так, ни одно решение не могло быть принято без его, Пилата, согласия. Он обладал в Иудее высшей властью и начал уже уставать от всех этих коварных, изворотливых, угодливых иудеев.

Рано утром Пилат послал Анне короткую записку. В полдень первосвященник с оскорбленным видом вошел во дворец в сопровождении Годолии. После обычных приветствий Пилат сразу же «взял быка за рога».

– Ни в Иерусалиме, ни в любом другом месте не будет произведен арест Иисуса без моего согласия, – сухо сообщил прокуратор. – То, что вы замышляете, причем при пособничестве некоторых членов Синедриона, иными словами, ваше намерение арестовать на моей территории человека, который, насколько мне известно, не совершал никакого преступления, я рассматриваю как серьезное покушение на мою власть. Это равносильно такому преступлению, как преднамеренное возмущение общественного спокойствия.

Анна побледнел и тяжело задышал, однако сумел ответить после того, как смолкло эхо слов Пилата.

– Этот человек утверждает, что он Мессия, и угрожает общественному спокойствию, ваше превосходительство. Тебе ничего не известно о том, какой отклик находят его речи, в которых, поверь мне, принимаются лишь вопросы религии. Ни я, ни кто-либо другой, действующий под моей властью, не имели ни малейшего намерения покуситься на твою власть.

– Этот никто другой – сам тетрарх, который сообщил мне, что вы, иудеи, уже много лет ждете прихода Мессии. Я хорошо понимаю, что выдавать себя за Мессию не является преступлением – . твердо заявил Пилат. – Учитывая, что у этого человека по имени Иисус много последователей, я делаю вывод, что вы подвергли подвластную мне территорию такой опасности, как открытый мятеж, и при этом не поставили меня в известность.

– Я ставлю тебя в известность, – сказал Анна.

– Ты слышал мое мнение.

– Мессия несет угрозу и власти римлян. Он может стать царем пяти провинций.

– Если и есть кто-то, кого это касается, – ответил Пилат, – так это Тиверий. Но не ты. Я хочу, чтобы вы с этого момента забыли об аресте Иисуса.

Анна, оказавшись в тупике, предпринял последнюю попытку.

– Это равнозначно моей отставке, – сказал первосвященник.

– Ты меня к этому принудил. Надеюсь, все разрешится до захода солнца.

Разговор длился всего несколько минут, но этого оказалось достаточно, чтобы Анна превратился в сгорбленного старика, которому пришлось опереться на руку Годолии, спускаясь по ступенькам.

– Среди нас есть доносчик, – сказал Годолия, когда они вошли в покои первосвященника.

– Мы это проверим позже, – хрипло сказал Анна. – А сейчас нам надо срочно созвать Синедрион.

Через час после того, как спустились сумерки, семьдесят встревоженных членов Синедриона заняли свои места в Грановитой палате. Анна встал.

– Братья, – заговорил он, – сегодня утром прокуратор Иудеи Понтий Пилат в присутствии Годолии потребовал моей отставки. Он обладает реальной, если не сказать законной, властью. Ни Ирод Антипа, ни Ирод Филипп не встанут на мою защиту. Прокуратор поставил под сомнение необходимость ареста Иисуса, поскольку считает, что выдавать себя за Мессию не является преступлением и что его арест вызовет волнения, усмирение которых находится в юрисдикции власти римского императора и сената. Я попросил вас срочно прийти сюда, чтобы избрать моего преемника.

Раздалось сразу несколько голосов. Одни возмущались, другие выражали поддержку Анне, третьи предлагали не подчиняться Пилату и направить письмо с изложением всех аргументов Тиверию. – Среди нас есть доносчик! – крикнул Годолия.

Голоса стали звучать еще возмущеннее.

– Не думаю, чтобы среди нас были доносчики или хотя бы один доносчик, – спокойно заметил Гедеон бен Ханнун, – Мы постоянно держим окна открытыми, а у Пилата есть люди, говорящие на древнееврейском языке.

Левиты поспешили к окнам, которые действительно были открыты.

Все семьдесят членов Синедриона, казалось, застыли, потрясенные, осознав, к каким серьезным последствиям привела обычная неосторожность.

– Я уже говорил, что шехина могла снизойти на Иисуса, – сказал Иосиф Аримафейский. – Хочу надеяться, что этот прискорбный план, о котором ни я, ни другие члены нашего собрания даже не были поставлены в известность, никогда не осуществится. Ради спасения чести Синедриона, хотя я и горько сожалею об инициативе первосвященника, я предлагаю отложить избрание нового первосвященника и написать Тиверию.

– Будем реалистами, – возразил Анна. – Письмо дойдет до Рима не раньше, чем через две недели. Еще две недели нам придется ждать ответа императора. А Синедрион должен обрести своего главу завтра и, главное, до Пасхи. Прошу вас избрать моего преемника. Секретари зарегистрировали мое прошение об отставке.