– Прежде чем я предприму какие-либо меры против Иисуса, – продолжил Пилат, – я должен убедиться, что он готовит восстание, преследуя политические цели. Насколько я знаю, этот человек, похоже, мистик. – Пилат употребил греческое слово mustès,посвященный. – Ты же сам сказал, что нет ничего более абсурдного, чем претендовать на царство. Если это так, то сомневаюсь, что подобная идея может побудить иудеев взбунтоваться против твоих или моих людей. Однако, если это случится, ты, разумеется, должен будешь принять надлежащие меры.

Прокуратор заерзал на кресле.

– И все же мне говорили, что Иисус – хороший лекарь. Мне также говорили, что он излечил даже слепых. Я мог бы его попросить вылечить меня от сыпи.

Раздосадованный Ирод встал.

– Сыпь, – сказал он равнодушно. – Попробуй принимать ванны с отрубями. Я должен поблагодарить ваше превосходительство за уделенное время.

Ирод поклонился. Римлянин встал и тоже отвесил поклон.

Тетрарх развернулся и ушел. От света факелов, которые несли стражники, на мостовую и стены падали причудливые тени. Потом процессия скрылась из виду. В ночи раздалось негромкое пение. Это пели набатеи, пришедшие с караваном в город. Затем эти звуки стихли. Пилат принялся неистово расчесывать себе ягодицы.

На Иерусалим опустилась тьма. Фиолетовые сны добродетельных и пурпурные сны жаждущих мести, безмятежные сны девственниц и безрассудные фантазмы матрон, похотливые сны сладострастных и мрачные видения умирающих – все эти прикосновения к воображаемому миру порождали ручейки, потоки, реки, истекавшие из душ, они клубились, словно дым от горящего дерева, над камнями города, который назывался «Да пребудет с тобой мир». Когда люди пробудились на рассвете, им было невдомек, что Иерусалим и в самом деле горел. Медленно, но верно.

Обычно Анна завтракал в одиночестве – теплое молоко и сушеный виноград. Затем он удалялся в свои покои и, приняв холодную сидячую ванну, отправлялся в отведенную ему часть старого дворца Ирода Великого, в то самое здание, где Пилат устроил свою городскую резиденцию. Анна шел в Грановитую палату, где, как правило, заседал Синедрион. Собирался Синедрион не каждый день, но всегда находились неотложные дела, которые Анна рассматривал вместе с Годолией и несколькими высокопоставленными служителями: жалоба вдовы, лишившейся имущества из-за сомнительного завещания; обвинение торговца в мошенничестве, преждевременное появление ребенка на свет и тому подобное. Кроме того, приходилось улаживать проблемы, связанные с обрядом обрезания, благословением после родов, похоронами.

В это утро Годолия появился в покоях Анны, что само по себе было неожиданным. Его приход мог быть вызван только необходимостью обсудить какую-то важную информацию в приватной обстановке.

– Ирод в городе, – объявил Годолия после короткого обмена любезностями. – Позапрошлой ночью в своей крепости Махэруз он приказал отрубить голову Иоканаану. Вскоре после приезда он отправился к Пилату.

Анна недоуменно поднял брови.

– Иоканаану отрубили голову? – переспросил пораженный первосвященник.

– Казнь состоялась после оргии, на которой дочь Иродиады и Филиппа танцевала обнаженной перед Иоканааном. Эту информацию нам продал один из стражников Ирода.

Анна задумался, а потом спросил:

– Известно ли, о чем Ирод разговаривал с Пилатом?

Годолия отрицательно покачал головой.

– Об этом мог бы знать Манассия, но он помчался в публичный дом еще быстрее, чем его хозяин – на встречу с Пилатом. Впрочем, в последнее время Манассия стал неразговорчивым. Теперь у него достаточно денет.

– Ирод не имел права предавать Иоканаана смерти, не спросив нашего мнения, – сказал Анна. – В конце концов, это религиозный вопрос.

– Разумеется, – согласился Годолия. – Но Иоканаан был арестован в Галилее и казнен в Перее, а Ирод является тетрархом обеих этих провинций. Мы не могли бы этому противиться, по крайней мере официально.

– Моя религиозная власть простирается над всей Палестиной H над всеми иудейскими сообществами за ее пределами, – высокомерно заявил Анна. – Если Иоканаан был пророком, мы могли бы приговорить к смерти самого тетрарха за убийство иудейского пророка.

Анна шагал из угла в угол с весьма недовольным видом.

– Я поговорю об этом с Иродом, – сказал он.

Годолия удивился полному отсутствию политического чутья у своего патрона.

– Если, конечно, представится возможность, – уточнил Годолия. – Но в настоящее время нам надо соблюдать осторожность ибо эта старая ласка готовит новый удар, я знаю.

– А Иисус? – спросил Анна.

– Что – Иисус? – откликнулся Годолия. – Возможно, он еще не слышал об этом.

– Когда он услышит, другие тоже услышат, и возникнет опасность бунта. Неизбежно прозвучат призывы к мести, а Иисус, вероятно, возглавит восстание.

– Не думаю, что это нас касается, – заметил Годолия. – Ведь не мы же отправили Иоканаана на смерть.

– Да полно тебе! – возразил Анна. – Разве ты не понимаешь, что эти недоумки считают, будто мы действуем заодно с Иродом и Пилатом? Как только их жалкие умишки сообразят, что мы причастны к казни Иоканаана, они примчатся в Иерусалим и начнут сеять смуту.

– Хорошо, если так! – воскликнул Годолия. – Мы превратим Иерусалим вловушку. Едва Иисус вступит в город, как мы арестуем его за подстрекательство к бунту!

– Сначала необходимо убедить всех, что наши действия обусловлены исключительно религиозными мотивами, – сказал Анна. – Иначе Пилат забеспокоится. Мы не уполномочены следить за порядком на улицах. Это дело прокуратора. Более того, если предположить, что мятежники узнают новость через два-три дня, они придут сюда как раз тогда, когда мы будем готовиться к Пасхе или, что еще хуже, уже праздновать ее. Значит, мы не сможем арестовать Иисуса и бросить его в тюрьму, поскольку тем самым подтолкнем возмутителей спокойствия к действиям, спровоцируем беспорядки, а Пилат возложит всю ответственность на нас. Следовательно, нам придется учинить над Иисусом скорый суд, а это чрезвычайно сложно, поскольку, как тебе известно, мы не можем созвать заседание после полудня четверга, ибо любая процедура должна быть отложена с момента захода солнца в этот день до следующего понедельника. А это означает, что, если мы арестуем Иисуса у ворот Иерусалима, нам придется как можно быстрее привести приговор в исполнение, каким бы он ни был. Все это равносильно хождению по острию ножа, поскольку малейшее непредвиденное обстоятельство свяжет нам руки.

– Приговор, – вкрадчиво повторил Годолия. – Каким же может быть приговор?

– Смертным, каким же еще? – раздраженно воскликнул Анна. – Если мы его не арестуем, угроза восстания станет реальной. Если мы его арестуем и просто бросим в тюрьму, его последователи возьмут тюрьму в осаду или придумают что-нибудь и того хуже. Единственный способ решить проблему раз и навсегда – избавиться от этого человека. О, Ирод дорого заплатит за столь неприятные хлопоты! Если бы он не казнил Иоканаана, нам не пришлось действовать в такой спешке!

Анна зашагал по комнате.

– Это была идея не Ирода, а Иродиады, – заметил Годолия. – И это свидетельствует о том, что ненависть Иоканаана к ней имела веские причины. К тому же у нас нет никаких доказательств, что Иисус придет в Иерусалим, чтобы поднять здесь мятеж. Он может явиться сюда и ничего не делать. Наконец, мы забыли о главном – о Синедрионе. Представь на минуту, что ты не соберешь большинства, необходимого для вынесения ему, я имею в виду Иисуса, смертного приговора за преступление, которое он совершил или собирается совершить. И это еще хуже, чем оставить его на свободе.

– Синедрион поддержит меня, – заявил Анна. – Подожди, ты увидишь, как они заерзают своими седалищами!

– Ты можешь быть уверенным лишь примерно в половине голосов, – высказал предположение Годолия. – В прошлый раз мы уже имели возможность убедиться, что такие люди, как Иосиф Аримафейский, Вифира, Никодим, Левий бен Финехая и еще около трех десятков им подобных, составляют ядро решительно настроенных противников. В частности, Иосиф Аримафейский предпринял попытку, и довольно успешную, убедить наших собратьев в своей правоте. Мои соглядатаи донесли, что ему даже удалось убедить некоторых, что Иисус на самом деле вполне может быть Мессией.