Билась в предсмертных судорогах лошадь Петра с вывороченными внутренностями. К ней подъезжал с опущенной винтовкой Ян. Ноги Петра, забрызганные кровью, дрожали и подгибались.

Звонко, слишком звонко трещали цикады…

…Для жителей негритянской деревушки это был двойной праздник. Они не только избавились от опасного врага, но и получили много-много мяса. И стар, и мал облепили носорогов и ловко орудовали ножами, кромсая туши. Тут же горели костры. Насадив куски на заостренные палки, мясо жарили. Женщины принесли из деревни большие плетенки с кукурузным пивом.

Солнце уже падало в облака за вельд, последними лучами освещая пеструю картину. Бойко пылали костры, возле них кучками сидели негры. Ели, пили, смеялись. Одеты они были вразнобой. Кое-кто из мужчин прикрывал тело лишь набедренными повязками, но большинство было в брюках и рубахах. Бечуаны вообще имели пристрастие к европейской одежде. На вожде, еще не старом, но тучном мужчине, красовались сапоги, франтоватый котелок и поношенный полицейский мундир, на который сверху, несмотря на жару, был наброшен карос из шкурок шакала. Женщины щеголяли каждая в нескольких пышных передниках из травянистых циновок или яркой ткани, многие подвязали куски материи под мышками. Почти на всех были бусы и нитки с нанизанными косточками плодов, крупными семенами и ракушками. Меж костров бродили тощие лохматые собаки из деревни. Детишки то и дело затевали озорную возню.

Ян и Петр вместе с Чакой, Мангваэло и Каамо сидели у костра вождя Кулу. Им подавали лучшие куски, и две женщины специально для белых пекли пресные лепешки на раскаленных камнях; негры предпочитали есть мясо без хлеба. Ян разливал бренди из бутылок, прихваченных им в лагере, к величайшему удовольствию толстяка Кулу. Вождь оказался разговорчивым и почему-то особое внимание уделял Петру, то и дело дружески похлопывая его по плечу.

Негры из каравана смешались с жителями деревни. Из настороженных, забитых молчунов они превратились в простых веселых людей: рядом не было ненавистного Мора. Почти все они были тоже бечуаны, но разных племен. Здесь были: батлапины – люди рыбы, баквены – люди крокодила, банагас – люди змеи, бакатлас – люди обезьяны, батаус – люди льва. Для каждого племени «свое» животное священно. Знакомясь, бечуаны не спрашивают, какого ты племени, они спрашивают, чей танец, чью бину ты танцуешь – змеи, рыбы, льва?

Все шумнее становилось на поляне. Бечуаны любят шутки, песни и пляску. У одного из крайних костров заверещали дудки, кто-то звонко ударил в маримбу[25], глухо грянули барабаны. Начались танцы.

Петр подошел посмотреть. Четкий и нервный ритм оркестра электризовал танцоров. Сильные, гибкие тела послушно отдавались ему. Ритм учащался, и медленные, плавные движения становились отрывистыми, словно кто-то дергал танцоров. Сначала подергивались руки и ноги, потом конвульсии восторга передавались туловищу, и вот уже людьми овладевала странная для непривычного взгляда мощная и стремительная симфония движений. В их каскаде буйно пела вольная, ничем не скованная поэзия первозданного танца.

А за площадкой, освещенной кострами, нависла черная африканская ночь. Частые звезды мерцали в низком небе, настороженно притаилась саванна, неясные, таинственные шорохи наползали из глухой поросли кустарника.

Кто-то тронул Петра за плечо. Перед ним стоял Чака.

– Возьми. – Зулус протянул ему широкое, в виде браслета кольцо из кожи убитого Петром носорога. – Это делает дружбу крепкой. Ты будешь мне брат, я буду тебе брат.

Он улыбнулся, в темноте были видны только его зубы и белки глаз. Петр обнял его, они долго хлопали друг друга по спинам.

– Теперь слушай, – сказал Чака и повернул Петра к северу. Сказал «слушай», а сам молчал, и это молчание было печально и торжественно. Потом заговорил: – Зулусы не всегда жили только здесь, на юге. Раньше зулусы жили и у берегов великой Замбези. Там, где сейчас англичане убивают матабеле. Это было очень давно, мне говорили: еще не родился ваш большой белый бог Харистос. У зулусов были каменные города. И у них были золотые копи. На реке Сава. Совсем такие, как говорил ты, – общие. Жди. Мы прогоним англичан. Я поведу тебя в те места. Ты будешь самый богатый человек. Ты брат мне, я брат тебе.

– Спасибо, Чака. – Петр положил руку на его плечо. – Только я не пойду на реку Сава. Я поеду в свою страну. Она называется Россия.

– Где лежит твоя страна, Питер?

– Очень далеко, Чака, за многими морями. Она совсем другая. Там даже небо не такое. Понимаешь?

– Нет, не понимаю.

– Ну… ведь небо большое, тут одни звезды, а на другом его конце другие. Как деревья в саванне разные, так и звезды… И еще у нас сосновые леса и береза. Ты никогда не видел березу, Чака. И снег.

– Чака знает снег. На Катламбе[26] бывает снег.

– Здесь он высоко в горах, а у нас в России – везде.

– Это плохо. Холодно.

Петр вздохнул.

– Люблю снег…

– Понимаю, – буркнул Чака. – Ты не любишь жареных термитов – я люблю. Ты не любишь жарко – я люблю. Я не люблю холодно – ты любишь. Понимаю…

Шум у костров становился все громче…

В безлюдный лагерь Петр вернулся ночью. Ян остался веселиться.

Якоб Мор одиноко сидел у костра. Рядом стояла почти пустая бутылка виски и лежали два заряженных ружья. Мор обрадовался Петру.

– Вы правильно сделали, Питер, что плюнули на этот скотский праздник и вернулись ко мне. Садитесь, угощу вас хорошим виски.

– Я думал завалиться спать.

– Ну, ну, со мной-то вы выпьете. Это же не какая-нибудь кафрская пивная баланда. Держите стаканчик. – Мор был хмелен и разговорчив. – Ну их! И вашего Коуперса-тоже. Вы деловой человек, мистер Кофальоф, и должны видеть перспективу. Я вам открою одну маленькую тайну. По возвращении из этой не очень милой прогулки я стану мужем Изабеллы Бозе. – Он победно взглянул на Петра, ожидая, видимо, если не удивления, то, во всяком случае, особого внимания. – Надеюсь, вы соображаете, что это значит. – Он не просто видел, он уже ощущал себя совладельцем рудника. – Я думаю, мы со стариком быстренько расширим дело. Вот почему мы здесь, и вот почему я хочу надеяться, что мы с вами, Питер, найдем здесь золотишко. Выпьем за здешнее золото, и да пошлет нам бог удачу!

– Я сделаю все, что от меня зависит, как обещал хозяину.

– Мы с вами сделаем больше, Питер, больше! – Мор сказал это, как заговорщик, словно знал что-то такое, чего еще не знал Петр.

Вдруг кто-то шумно и сипло вздохнул рядом. Схватив ружье, Мор вскочил. На него большими грустными глазами уставился вол.

– Отвязался, черт! Дьяволы проклятые, разини, им бы только жрать да пьянствовать!

Мор отбросил ружье, тяжело сел, опрокинул остатки виски в стакан.

Петр пошел привязывать вола. Уйдет – потом найдешь только кости.

За редкими деревьями виднелись далекие костры. Неутомимые барабаны выстукивали ритм какой-то песни. То взмывая раздольно, то почти затухая, она летела над вельдом, непонятная и грозная, и на сердце у Петра отчего-то сделалось тревожно и маетно…

Они двигались все дальше на северо-восток, вслед за урчащей и громыхающей на порогах Слоновой рекой в сторону Лимпопо. Местность изменилась. Это был Нижний вельд, с климатом более жарким и влажным. Травы в саванне скрывали людей с головой. В болотистых низинках вздымались непроходимые заросли бамбука.

Больше появлялось пальм, мимозы и акации стали гигантскими. Чаще густел лес. В кронах деревьев сновали крикливые стаи зеленых попугайчиков, деловито пересвистывались дрозды и черные ткачи.

По-прежнему били шурфы и мыли песок. Золото было, золото манило. Но было его мало, манило оно обманно. Однако Мор, к удивлению Петра, не унывал.

– Все идет превосходно, мистер Кофальоф. Старик Бозе будет радоваться.