Да, частенько я мог видеть нечто необъяснимое, но мне обычно никто не верил и шарахался от меня, как от сумасшедшего. Не мудрено, такие странности людей обычно пугают, вызывают ужас или арессию. Только мама умела слушать мои безумные рассказы. Именно она дала мне странное имя – Наэль, когда я только появился на свет, и все рассказывала о чудесном спасении высшими силами. Я родился обвитый пуповиной и все подумали, что я уже нежилец на этом свете. Однако жизнь вернулась в меня, тогда же мама впервые произнесла мое необычное имя.

- Наэль, милый! Ты послан мне свыше! Боги вернули тебя для необычной судьбы! – часто повторяла мама.

Я помню все, абсолютно все, что происходило со мной с рождения. Знаю, что для человека это ненормально. Обычно никто не помнит своих первых шагов, первого слова, первой боли. Но моя память услужливо воспроизводит любой момент из прожитых лет. Кому-то покажется эта уникальность забавной, но не мне. Это неправильно, люди должны забывать. У всех есть такая возможность забыться, отгородиться от неприятных воспоминаний, спрятать ненужное за слоями прожитых дней. Но мне этого счастья не дано и впервые я четко осознал и захотел что-то забыть, когда началась эпидемия, унесшая одну за другой жизни моих родных. Беда пришла и в мой дом, показав смерть с новой, страшной стороны, позволив заглянуть слишком глубоко, как никому другому.

Мама…Мамочка! Как страшно было смотреть на твои страдания и не в состоянии ничем помочь. Как горьки слезы, которыми я оплакивал твою смерть, прижимая к себе едва узнаваемое от истощения тело. Почти невесомая оболочка самого дорогого человека на свете остывала на смятой постели. Когда твою душу растаскивали по кусочкам, я обнял тебя, опасаясь сломать хрупкие кости агонизирующего тела. Мама, я пытался остановить это! Всем сердцем пытался и не смог. Прости меня!

- Оставьте ее! – кричал я кому-то в пустоту, срывая голос, пытаясь удержать обрывки некогда прекрасной материнской души. – Только не она! Мама!

Почему никто не видит, что происходит на самом деле? За что нам уготована такая страшная участь? Люди уходят, как тени и у них уже никогда не будет посмертия. Это неправильно, противоестественно, искаженно. Я загребал руками пустой воздух, пытаясь остановить разрушение души, но она утекала сквозь пальцы. Боги действительно оставили нас. Мама, не уходи!

Отец все никак не мог забрать у меня твою сухую руку, которую я прижимал к губам и все не хотел отпускать. И потом, после скорых похорон, казалось, что сейчас ты войдешь в мою дверь, обнимешь и позовешь обедать. Все будет как раньше… Но это лишь мираж, детские глупые мечты, которым не сбыться, потому что мир, каким его знали, рухнул.

Не осталось ни одной семьи, которую не захлестнуло бы горе, где не хозяйничала бы смерть. Смерть, смерть, смерть повсюду. Нескончаемые молчаливые траурные процессии, тянущиеся скорбными вереницами со всех концов города. Перед глазами стоит серый саван, скрывающий высохшие останки. Церемонии становились все малочисленней и скромнее. Потоки смерти иссякали, словно полноводная река пересыхала в страшную жару. Мир укрылся в серое и черное, смотреть на яркие цвета кощунственно, даже больно. Дни шли за днями, и пришло время, когда хоронить своих оказывалось некому. Дома превращались в склепы и очаги новой заразы. Заколоченные двери и окна, безлюдные улицы, паника и страх. Тем, кому по непонятным причинам удалось избежать заражения, становились агрессивными и подозрительными. Они хотели выжить любой ценой. Но жатва еще не завершилась.

Едва мы убрали комнаты в поминальные цвета, как заболел и отец. Он сгорел так же быстро, у меня на руках, оставив сиротой. Мой последний бой, глупая попытка удержать душу отца провалилась. Он истаял, растворился, разлетелся сквозь мои скрюченные пальцы. И вот я стою на коленях у сухой оболочки родителя и пытаюсь закрыть его глаза. Руки холодны и непослушны, они дрожат, но мне нужно приготовить отца в последний путь. Это последнее, что должен сделать сын. Мой долг, но где найти силы, чтобы выполнить его, когда собственная душа похожа на открытую рану. Так больно! Мне так плохо и больно!

Я кричал и выл в полном одиночестве, раскачиваясь из стороны в сторону, а когда истерика перешла в апатию ко всему, мне снова пришлось разматывать погребальный саван и в этот раз укрывать им отца. В последний путь папу провожал только я. К тому времени улицы почти опустели, и некому было смотреть на худого подростка, тянущего свою ношу по дороге из города. Каждый шаг давался с трудом, скрип колес маленькой тележки, на которой лежало тело, отдавался в голове скребущими звуками, словно кто-то водил по стеклу когтями. Холодный ветер пробирал до костей, но одежда не грела, как и блеклое солнце над головой. Шаг за шагом, прочь из вымершего города, глотая жгучие слезы, почти не разбирая дороги. Тяжело, словно в тележке не высохшее тело, а тонна камней, но и этот путь скоро закончится.

И вот я снова стою на могильных холмах, в этот раз чтобы похоронить отца. Со мной никого нет. Весь мой род лежит рядом в свежих могилах от мала до велика. Их имена выцарапаны на камне, они кружат в мыслях словно хоровод из призраков. Я вспоминаю каждого, образы вспыхивают и разъедают сознание. Никого из них мне никогда не увидеть, ничего не вернуть и не исправить. Никогда – это как черта, за которую не переступить, и мой прежний мир остался по ту сторону, превратился в призрака, существующего только в моей голове.

А вокруг бушует море всеобщей истерии и хаоса. Нужно решить, как выжить в этом, новом и опасном мире. Нужно, да только где найти желание жить дальше? Увидев столько смертей, я словно впал в ступор. Кладбища обступили город со всех сторон, и нет числа могилам. Куда идти? Кому я теперь нужен в этом мире? Что делать дальше? На эти вопросы некому ответить. Ветер, одинокий, как и я, да еще этот погребальный холм – вот и все мои собеседники. Я провел дрожащей рукой по надгробному камню и нацарапал имя отца радом с маминым. Пусть не души, но хотя бы остатки тел будут вместе после смерти. Не разбирая дороги, я поплелся обратно в город, где меня никто не ждал, зато я стал ждать смерти, как избавления от душевной боли и ярких, подробных, бесконечных воспоминаний.

С этого момента меня стали посещать странные сны-видения. Я видел другие миры и еще один особенный, который называл своим домом во сне. Там я пробуждался много раз, обретал тысячи тел и всегда видел одно и то же лицо, то жестокое, холодное и надменное, то ласковое, нежное и любящее. И еще было имя, набатом бившееся в голове, каждый раз вызывающее кошмары, где меня насилуют и истязают снова и снова. Странное, чужое и в то же время знакомое имя. Кейр - вот главное порождение моих страшных видений. Он всегда приходил в облаке кружащегося черного снега, казавшегося мне пеплом. Кейр убивал меня, долго и жестоко. Дело дошло до того, что я иногда путал события и реальности, явь и сон, надолго застывая и смотря в одну точку. Но особо яркие картинки вызывали приступ неконтролируемой паники и тогда хотелось куда-то бежать без оглядки и прятаться в самый темный угол.

- Кейр! - кричал я, с трудом сбрасывая леденящее кровь наваждение, и пытался стереть с кожи несуществующие потоки талого черного снега.

Черный снег появлялся снова, иней покрывал мое подобие жизни, словно пришла лютая зима, хотя на улице властвовало лето. Жутко хотелось есть, но я так давно нормально не ел, что сама мысль о еде вызывала во мне тошноту и проглотить хоть кусочек размоченного сухаря превращалось в большую проблему. Плотные шторы моей комнаты не пропускали света, и сидя на полу в самом дальнем углу, мне казалось, что я постепенно схожу с ума. Дни тянулись за днями, они сливались с ночами в сплошной кошмар, из которого с трудом удавалось периодически выбираться. Но забыть о них уже не удастся никогда.

Какое-то время пришлось жить одному в нашем большом доме, но пришли люди, представляющие остатки государственной власти и забрали меня в сиротский дом. Оказывается, выжившие люди все-таки объединились и попытались наладить жизнь после…жизни. Звучит зловеще, зато правильно отражает суть происходящего. Я не был совершеннолетним и таких сирот, подобных мне, сотнями свозили подальше от заразных городов в специальные школы. Эпидемия остановилась, но смертей все еще было достаточно. Ко всем бедам прибавился голод, мародерство, хаос и другие уже обычные, но не менее опасные болезни, медленно убивающие выживших.