Уилл развернул лодку.

— Гребите, уроды, — заорал он на мужчин и быстро поднял основной парус.

Мэри онемела от страха и едва дышала. Лица и тела у аборигенов были разукрашены белым узором, они что-то декламировали нараспев, и она не сомневалась, что они намереваются убить всех белых людей до одного за то, что те посмели ворваться на их территорию. Дикари находились так близко, что Мэри слышала запах их пота и видела ненависть в их глазах. Хуже всего было то, что начали выплывать другие каноэ, которые направлялись к ним.

И тут Уилл показал всем, какой он первоклассный моряк. Он лавировал туда-сюда, пытаясь поймать ветер, и как только ему это удалось, лодка моментально помчалась вперед. Скоро аборигены оказались слишком далеко, чтобы пускать в них стрелы.

— Сейчас мы пойдем прямо через залив, — крикнул Уилл. — Снимите шляпы, мы навсегда покидаем эту проклятую богом землю!

Несколько миль аборигены следовали за ними, пока не поняли, что не смогут догнать лодку. Когда они в конце концов повернули в сторону суши, Уилл издал радостный возглас.

— Мы победили этих ублюдков! — заорал он, и его улыбка была такой же ослепительной, как и водная гладь, расстилавшаяся вокруг.

Мэри присоединилась к похвалам мужчин, которые отдавали должное умению Уилла. Она гордилась мужем не только потому, что он доказал, какой он классный моряк, но и тем, что к нему снова вернулась бодрость духа.

— Ты так хорошо справился, — сказала Мэри, усаживаясь рядом с ним у руля.

— Я сделал все, что мог, — ответил Уилл, подняв одну бровь, белую от морской соли.

— Никто из нас не смог бы так, — произнесла Мэри с восторгом и поцеловала его в щеку.

— У нас не так уж много воды и еды, — предупредил он.

— Тогда нам следует экономить, — сказала она. — Ты имеешь хоть какое-то представление о том, далеко ли еще нам плыть?

Уилл покачал головой.

— Карты кончились. Начинай-ка лучше молиться, девочка моя.

Три недели спустя, среди ночи, Мэри смотрела на звезды и молилась. Ее многочисленные молитвы о том, чтобы скорее увидеть сушу, не были услышаны. Теперь Мэри молила Бога, чтобы он забрал ее детей прежде, чем ее, чтобы она могла заботиться о них до конца.

Мэри держала Эммануэля на руках, а Шарлотта лежала, положив голову матери на колени. Дети были такими тощими и слабыми, что больше уже не могли плакать. Они просто лежали и не сводили с нее своих тусклых глаз. Мэри думала, что она испытала все виды страданий, но мысль о том, что она виновата в медленной и ужасной смерти своих детей, нельзя было сравнить ни с чем.

Они съели последние запасы еды несколько дней назад, а вода кончилась вчера в полдень, когда Эммануэлю и Шарлотте дали последние капли. Сегодня никто не разговаривал. Все впали в оцепенение, уставившись на линию горизонта. Они уже не искали глазами землю и избегали смотреть друг на друга, чтобы не расстраиваться еще сильнее.

Все, кроме Мэри и Уилла, спали. Уильям Мортон облокотился о пустой бочонок из-под воды, Сэм Брум и Нат Лилли свернулись калачиком на носу, как две собаки, остальные лежали, как мешки, друг возле друга. Нат и Сэмюэль Берд больше всех пострадали от солнца из-за светлой кожи, и их лица выглядели чудовищно — красные, вспухшие, все в волдырях. Лысая голова Билла тоже получила свою порцию солнечных ожогов, но в последние несколько дней он обернул ее тряпкой, как тюрбаном.

Уилл сидел сгорбившись у руля. Взглянув на него, Мэри подумала, что перед ней чужой человек. Казалось, он усох. Его когда-то мясистое лицо стало лицом скелета, на котором выделялись глаза и рот, ставшие слишком большими. Уже не имело значения то, что с того момента, как они вышли из залива, дул попутный ветер, потому что ни у кого не было сил, чтобы поднять весла, не говоря уже о том, чтобы грести.

Мэри удивилась, что звезды и луна могут одновременно так ярко светить. Они мерцали, как свечи на алтаре, отражаясь в спокойной темной воде. Ей показалось, что они говорят ей, чтобы она отпустила детей и избавила их от дальнейших страданий.

Мэри подняла Эммануэля повыше на руки. Он весил уже очень мало, и она вспомнила, каким тяжелым он был несколько недель назад, когда они только начали свое плавание. Казалось, от него остались одни глаза. Малыш даже не повернул голову к ее груди, как обычно это делал, будто наконец смирился с тем, что там больше нет молока.

— Мне так жаль, — прошептала Мэри, целуя его в выпуклый лоб. Она так хотела, чтобы все выжили и увидели, как Эммануэль ходит, услышали, как он разговаривает, и поняли, что, когда вырастет, он станет таким же крепким, как его отец. Несправедливо, что его короткая жизнь была такой тяжелой. Но когда Мэри всем телом повернулась на сиденье, намереваясь опустить сына в воду, она почувствовала, как он пальчиками схватился за ее палец.

Мэри показалось, что он молча молит ее остаться с ним до конца. Она крепче сжала его, наклонила лицо к его маленькой головке и тихо заплакала, коря себя за трусость.

— Мэри!

Вздрогнув, она проснулась оттого, что Уилл дергал ее за платье.

Первые солнечные лучи осветили небо. Мэри подумала, что Уилл ожидает шторма и что она должна приготовить миски, чтобы набрать в них питьевой воды.

— Мэри, мои глаза обманывают меня или это земля? — спросил он хрипло.

Мэри посмотрела вперед. Это действительно было похоже на землю — темная волнистая полоса на горизонте. Ее охватило дикое возбуждение.

— Мы можем оба одновременно ошибаться? — спросила она. — Мне тоже кажется, что это земля.

Мэри подвинулась на сиденье ближе к нему, все еще держа детей, и ухватила его за руку.

— О, Уилл, — прошептала она. — Неужели это правда?

Они по меньшей мере час вглядывались в эту полосу, держась за руки и изо всех сил надеясь, что это не какая-нибудь жестокая шутка природы. Но темная полоса медленно приближалась с каждой минутой, пока они наконец не поняли, что на самом деле это были деревья.

— Ну, девочка моя, — сказал Уилл, глядя на Мэри и сияя. — Я тебя доставил. Сегодня пятое июня 1791 года и я должен записать в судовом журнале, что я увидел землю. Прошло шестьдесят дней с тех пор, как мы покинули Сидней, и я благодарю Бога за наше спасение.

— Разбудить остальных? — спросила она. — Или пусть они спят дальше?

— Буди их, черт возьми! — произнес Уилл. Его когда-то мощный голос превратился в хриплое карканье. По заросшей щеке прокатилась слеза. — Бог свидетель, здесь есть из-за чего проснуться.

Глава четырнадцатая

Позднее в тот же день Уилл завел лодку в гавань. Никто из путешественников не знал и не волновался о том, был ли это Купанг. Они увидели здания и людей, что означало еду и воду, и этого им казалось достаточно.

Все они находились в жалком состоянии. Их одежда была оборванной, волосы задубели от соли, а кожа шелушилась от ветра. Они сидели, обессилев, на своих местах, слишком слабые и истощенные даже для того, чтобы улыбаться.

У Мэри язык распух от жажды, и она из последних сил держала Эммануэля на руках, но, когда она увидела толпу народа, собравшегося на причале и с любопытством смотревшего на измученных людей в лодке, ее ум снова лихорадочно заработал.

— Что бы ни случилось, помните нашу легенду, — прошептала она мужчинам. — Если мы проболтаемся о том, что произошло в действительности, нас отошлют обратно.

Мэри подумала, что вряд ли это Купанг, потому что Детмер говорил ей, что Купанг принадлежит голландцам. Она не видели в толпе белых, все люди были с коричневой или желтой кожей, но, по крайней мере, они не походили на диких аборигенов из Нового Южного Уэльса.

— Воды! — закричал Уильям Мортон. — Воды!

Неизвестно, поняли ли его крик наблюдавшие за ними люди, но он заставил их оживиться. Один человек вышел вперед с багром и доставил лодку к месту для стоянки. Маленький полуголый человек с коричневой кожей спрыгнул в лодку, взял веревку и швырнул ее своим товарищам на причал. Потом произошло чудо — на ней спустили деревянное ведро с водой.