Изменить стиль страницы

Долли работала в Фоуэе в семье Треффрисов помощницей экономки, но Мэри упрямо отказалась следовать ее примеру. Она не хотела проводить свои дни, выбрасывая мусор и разводя огонь по первому приказу суровой экономки. Она не видела в этом никакой перспективы. Но альтернативой было разделывание и засолка рыбы, и, хотя Мэри делала это с детства и любила это занятие за возможность поболтать во время работы и за дружелюбие товарищей, она знала, что еще никто не стал богатым, потроша рыбу. От работников шел омерзительный запах, а зимой они замерзали. Мэри иногда смотрела на согнутые спины и скрюченные пальцы женщин, которые провели за этим занятием большую часть своей жизни, и понимала, что это означает раннюю смерть.

От моряков Мэри слышала о Плимуте. Они говорили, что там красивые магазины, большие дома и неограниченные возможности для любого решительно настроенного человека. Мэри думала, что сможет получить работу в одном из магазинов, ведь она, не умея читать и писать, складывала цифры быстрее, чем ее отец.

У ее родителей были смешанные чувства по поводу ее отъезда. С одной стороны, они хотели удержать ее дома в Фоуэе, но наступили тяжелые времена, и они поддержали ее. Возможно, в глубине души они надеялись, что через несколько лет она остепенится, займется приличным делом, найдет возлюбленного и в конце концов выйдет замуж.

Мэри тогда не могла дождаться, когда же она вырвется из Фоуэя, а вот сейчас лежала на твердом холодном полу тюремной камеры и вспоминала тот день, когда оставила свой дом, и ее терзали угрызения совести.

Было раннее утро. Начинался прекрасный июльский день без облачка на голубом небе, и солнце уже светило ярко. За несколько дней до того отец уплыл во Францию, и Мэри настояла, чтобы только Долли спустилась на пристань проводить ее. Она не хотела снова выслушивать нравоучения матери о том, как должна вести себя леди на борту корабля и как избегать общения с незнакомцами.

Ее мать никогда не давала волю своим эмоциям. Но когда Мэри, уже у двери, напряженной походкой подошла поцеловать ее в щеку, та вдруг крепко обняла ее.

— Будь хорошей девочкой, — сказала мать, и голос ее задрожал. — Не забывай о молитве и не попадай в неприятности.

Мэри помнила, как торопилась прочь вместе с Долли, хихикая от возбуждения. И только дойдя до конца узкой улочки и оглянувшись назад, она увидела, что мать все еще стоит в дверном проеме и смотрит на них. Она выглядела такой старой, маленькой и странно уязвимой, потому что с утра не заплела своих кос. Мать казалась серым пятном в своем невзрачном платье и почти сливалась с каменной стеной коттеджа. Мэри не видела лица матери отчетливо, но она знала, что та плачет. И все же Грейс заставила себя весело помахать рукой на прощанье.

— Я не знаю, почему ты думаешь, что в Плимуте будет лучше, чем здесь, — язвительно сказала Долли, когда они спустились к пристани и увидели корабль. — Держу пари, что даже обойдя вокруг земли, ты не найдешь места лучше.

— Перестань, — возразила Мэри, решив, что Долли завидует. Ее сестра была намного красивее, чем она: глаза голубые, как небо, нежно-розовый цвет лица и чудесный маленький вздернутый носик. Но Мэри иногда казалось, что Долли хотела стать более смелой и наверняка возмущалась из-за того, что ее жизнь уже расписана наперед.

— Ничего не могу с собой поделать, — ответила Долли тихим голосом. — Мне будет тебя не хватать. Возвращайся скорее.

Мэри вспомнила, как обняла сестру, а потом пообещала, что, как только устроится, сразу вызовет Долли, чтобы та приехала к ней. Если бы она знала, что это будет их последняя встреча, она бы сказала сестре, как сильно любит ее. И все же тем солнечным утром Мэри никак не могла дождаться, когда же наконец ступит на борт корабля. Ей даже не приходило в голову, что в Плимуте удача может отвернуться от нее.

Мэри даже не предполагала, что каждую неделю в Плимуте сходили с корабля сотни девушек и только самые грамотные и красивые из них, с хорошими рекомендациями получали лучшие места. Мэри удалось найти работу лишь в пивной для моряков, где она мыла горшки и натирала полы. Кроватью ей служило несколько мешков в погребе.

А накануне дня святого Николая хозяин выгнал ее. Он сказал, что она украла какие-то деньги, но это была неправда. Вся ее вина заключалась в том, что она отказалась стать более уступчивой по отношению к нему. Без рекомендаций она не могла найти другого места, а гордость не позволяла ей вернуться домой в Фоуэй и услышать: «Я же тебе говорила».

В тот момент, когда Мэри встретила на пристани Томаса Кугана, она подумала, что ей уготована прямая дорога в ад. Наверняка ни одна приличная девушка не позволила бы совершенно незнакомому мужчине угостить себя обедом и держать за руку. Она должна была убежать сломя голову в ответ на его предложение пожить с ним, пока она не найдет другой работы. Но Мэри увидела что-то такое в его худом костистом лице, в огоньках, светившихся в его голубых глазах, и в историях, которые он рассказывал о путешествиях во Францию и в Испанию. Все это покорило ее.

Томасу были чужды все те правила, на которых воспитывалась Мэри. Он совершенно не считался с королем, церковью и вообще с какой бы то ни было властью. Томас вел себя как джентльмен и ревностно следил за собственным внешним видом. С ним было просто хорошо, лучше, чем с кем-либо, кого Мэри вообще знала.

Возможно, в какой-то мере это происходило потому, что он так сильно желал ее, стремился обнимать и целовать. Ни один мужчина раньше так не хотел ее, они смотрели на нее просто как на друга. Томас говорил, что она красива, что ее серые глаза как надвигающаяся буря и что ее губы созданы для того, чтобы целовать их.

Тот первый день с Томасом оказался просто волшебным. Шел сильный дождь, и Томас повел Мэри в таверну у пристани и высушил ее плащ у огня. А еще он научил ее пить ром. Ей не понравился вкус рома и то, как он обжигал горло. Но ей очень понравилось, когда Томас наклонился к ней и легонько лизнул ее губы кончиком языка.

— На твоих устах ром кажется сладким, как нектар, — прошептал он. — Пей до дна, красавица моя, это тебя согреет.

Томас пробудил в ней настоящую страсть. Казалось, все ее тело засияло, и виноват в этом был не только ром. Мэри покорили острый ум Томаса, прикосновения его нежных рук и его слова о том, что она находится на грани чего-то опасного, но в то же время восхитительного.

В глубине души Мэри должна была почувствовать, что что-то не так, когда он не попытался затащить ее в постель. Он страстно целовал ее и говорил, что любит, но дальше этого никогда не заходило. На тот момент Мэри верила, что он так осторожен из-за любви и уважения, которые испытывает к ней, и лишь позже она узнала правду.

Томас Куган не заботился ни о ком, кроме себя самого. Он был карманным вором и, заметив ее плачущей на пристани, понял, что ее чистый, невинный вид деревенской девушки может сделать ее идеальной сообщницей. Потребовалась лишь пара сочувственных слов, чтобы завоевать ее доверие.

В первые несколько недель их знакомства Мэри ни разу не пришло в голову, что, когда они стояли рука об руку перед какой-нибудь витриной магазина, свободная рука Томаса часто была занята присваиванием чьего-нибудь бумажника, карманных часов или другой ценной вещи. Девушку настолько очаровало его обаяние, увлекли его интересные друзья и забавный образ жизни, что, когда он сказал ей, что занимается разбоем, она и бровью не повела. А когда Томас исчез вскоре после Рождества, оставив ее в меблированных комнатах, она была безутешна.

Мэри предположила, что он пойман констеблями, и именно это заставило ее сойтись с Мэри Хейден и Кэтрин Фрайер. Она не хотела потерять лицо перед этими двумя карманницами, к которым Томас относился с большим уважением. Они казались такими светскими, такими милыми, а ей нужны были деньги, чтобы платить за квартиру, пока Томас не вернется.

Сначала Мэри просто стояла на стреме, пока ее напарницы вытаскивали кошельки на людных улицах и базарах. Иногда она отвлекала внимание, симулируя обморок или крича, что у нее украли кошелек. Но в один прекрасный день Кэтрин сказала, что Мэри тоже пора взять на себя некоторую долю риска, и, когда они увидели маленькую, опрятно одетую женщину, которая шла домой по главной улице, нагруженная покупками, это показалось идеальным дебютом.