Уверенные в лености начальства, которое могло задержать отплытие, но ни в коем случае не отбыть раньше времени, мы спокойно выспались и, прогулявшись, пошли в библиотеку, где нас разыскал помощник капитана, очень взволнованный, потому что «Лебедь» отплывал в 11.30, а было уже 11.05. Мы быстренько сложились и, так как я все еще задыхался, взяли машину, шофер которой содрал с нас полфунта за восемь крохотных городских кварталов. Мы прибыли на судно, где выяснилось, что отплывает оно только в три, но к часу все уже должны были быть на борту. Мы не осмелились ослушаться и пойти поесть в больницу, а с другой стороны, это нас не очень устраивало, потому что так мы могли «забыть» шприц, данный нам взаймы.

Мы плохо и дорого поели за компанию со странно разукрашенным индейцем в короткой юбке из красноватой соломы и таких же соломенных браслетах; он был из племени ягуас, прозывался Бенхамин, но почти не говорил по-испански. Над левой лопаткой у него был шрам от пули, стреляли почти в упор и, как он сказал, «из мести». Ночью покоя не было от комаров, которые оспаривали между собой нашу почти девственную плоть. В психологическом плане плавание получило особый оборот, когда мы узнали, что из Манауша в Венесуэлу можно перебраться по реке.

День прошел спокойно, мы дремали, сколько могли, чтобы отоспаться за ночные часы, проведенные в битве с насекомыми; около часа ночи меня разбудили, когда я сладко дремал, чтобы предупредить, что мы в Сан-Пабло. Немедленно оповестили главного врача колонии, доктора Брешиани, который очень любезно принял нас и предоставил комнату на ночь.

Следующий день, воскресенье, застал нас уже на ногах, готовых осмотреть колонию, но для этого надо было перебраться через реку, так что поехать мы не смогли, потому что был выходной день. Мы навестили монахиню-распорядительницу, мать Сор Альберто — женщину мужского склада и внешности, и пошли играть в футбол, причем оба действовали на поле хуже некуда. Астма немного отпустила.

В понедельник отдали часть нашей одежды в стирку и утром отправились в дом призрения. Больных 600 человек, живут они в типичных для сельвы хижинах, ни от кого не завися, делая то, что им хочется и свободно занимаясь своим ремеслом, организованные в общину со своим ритмом жизни и характерными чертами. Здесь есть делегат, судья, полиция и т. п. Уважение к доктору Брешиани чувствуется во всем, и заметно, что он координирует дела колонии, предотвращает стычки и помогает договориться враждующим группам.

Во вторник снова посетили колонию; сопровождали доктора Брешиани, обследовавшего нервную систему больных. Он готовит капитальное исследование о нервных формах проказы, основываясь на 400 случаях. Это действительно может оказаться очень интересной работой, учитывая количество случаев заболевания проказой на нервной почве в этом районе. До сих пор я не видел ни одного больного с отклонениями такого типа. Как заявил Брешиани, доктор Соуза Лима заинтересовался преждевременными нервными сдвигами у выросших в колонии детей.

Потом мы посетили часть колонии, где живут здоровые — всего 70 человек. Здесь не хватает основных удобств, которые будут установлены в течение этого года, таких как постоянное электроснабжение, холодильник, наконец, лаборатории нужен хороший микроскоп, микротом [15]и специальный работник — поскольку сейчас это место занимает мать Маргарита, очень симпатичная, но не очень сведущая, — а также хирург, который снимал бы нервное напряжение, присутствовал при последних минутах больного и т. д. Любопытно, что, несмотря на огромное количество нервных заболеваний, слепых почти нет, что, возможно, доказывает, что (…) имеет к этому кое-какое отношение, поскольку большинство никогда не проходило специального лечения.

Побывали мы в колонии и в среду, а в промежутках ловили рыбу и купались, и так весь день; вечером я играю в шахматы с доктором Брешиани или занимаемся болтовней. Дантист, доктор Альбаро, человек удивительно простой и сердечный.

По четвергам в колонии — день отдыха, так что мы туда не ездили. Днем сыграли в футбол, и я неплохо отстоял в воротах. Утром без толку пытались рыбачить.

В пятницу мы снова посетили приют, но Альберто остался делать бациллоскопию вместе с подхалтуривающей тут монахиней, матерью Маргаритой; я поймал двух сумби, которых здесь называют мота, одну из которых подарил доктору Монтойе за его наживку.

Утром в воскресенье мы отправились в гости к племени ягуас — индейцам в нарядах из красной соломки. После получаса ходьбы по тропинке, которая придает уверенности в разноголосой сумрачной се льве, мы подошли к жилищу одной семьи. У них существует любопытный обычай жить в герметичных хижинах из пальмовых листьев, где по ночам они укрываются от атакующих их сомкнутым строем насекомых. Женщины сменили традиционную одежду на обычную, неприметную. Дети пузатые и костлявые, но у стариков полностью отсутствуют признаки авитаминоза в противоположность несколько более цивилизованным горцам. Основу их рациона составляют юкка, бананы, финики, а также мясо животных, на которых они охотятся с ружьями. Зубы сплошь изъедены кариесом. Говорят они на собственном диалекте, но некоторые понимают и по-испански. Днем играли в футбол, отчего мне стало немного лучше, но гол я пропустил ужасный. Ночью меня разбудил Альберто, у которого страшно разболелся живот, потом боль локализовалась в правой подвздошной пазухе; мне слишком хотелось спать, чтобы заниматься чужими болячками, поэтому я посоветовал ему потерпеть и проспал до утра.

По понедельникам в приюте раздают лекарства; за Альберто ухаживает его любимая мать Маргарита, которая набожно колет ему пенициллин каждые три часа. Доктор Брешиани сообщил мне, что приближается плот с животными и оттуда можно взять несколько бревен, чтобы смастерить маленький плот; воодушевленные этой мыслью, мы тут же стали строить планы, как доберемся до Манауша и т. д. У меня был нарыв на ноге, так что вечернюю партию пришлось отложить; мы обсудили с доктором Брешиани все мыслимые и немыслимые темы, и улегся я далеко за полночь.

К утру вторника Альберто окончательно поправился, и мы зашли в приют, где доктор Монтойя руководил операцией на локтевом суставе с диагнозом «проказа на почве неврита»; результаты, на первый взгляд, блестящие, но техника оставляет желать лучшего. Днем отправились половить рыбу в лагуне и, конечно, ничего не поймали, но на обратном пути я пересек Амазонку, на что ушло около трех часов, доктор Монтойя был в полном отчаянии, потому что не хотел долго ждать. Вечером устроили семейный праздник, из-за чего возникла серьезная потасовка с сеньором Лесамой Бельтраном, человеком изнеженным и к тому же, похоже, гомосексуалистом. Бедняга напился и в отчаянии, что его не пригласили на праздник, стал выкрикивать оскорбления, пока ему не подбили глаз и хорошенько не пересчитали ребра. Мы переживали из-за случившегося, потому что бедняга, хотя и был извращенцем и жутким занудой, с нами обошелся хорошо, дав по 10 солей каждому, так что в результате я набрал 479, а Альберто 163,50 очков.

В среду с утра лило, поэтому мы не заходили в приют, и день прошел впустую. Я начал было читать Гарсия Лорку, а потом мы увидели плот, который ночью пристал к берегу.

Утром в четверг, когда больные в приюте не работают, мы с доктором Монтойей отправились на поиски съестного и проплыли по одному из притоков Амазонки, за бесценок ступая папайю, юкку, маис, рыбу, сахарный тростник, и сами тоже кое-что поймали: Монтойя — обычную рыбу, а я — моту. На обратном пути поднялся сильный ветер, и река разбушевалась так, что рулевой Роджер Альварес даже обгадился, когда увидел, как волны захлестывают каноэ; я попросил у него руль, но он не захотел мне его отдавать, мы пристали к берегу — подождать, пока буря не уляжется.

Часа в три дня мы вернулись в колонию и тут же велели приготовить нам рыбу, но утолить голод удалось лишь отчасти. Роджер подарил каждому по майке, а мне вдобавок еще и брюки, чем приумножил мое духовное благосостояние. Плот был уже почти готов, не хватало только весел. Вечером из приюта явилась группа больных, чтобы исполнить в нашу честь благодарственную серенаду, в которой преобладала туземная музыка, аккомпанировавшая слепому певцу; оркестр состоял из флейтиста, гитариста и баяниста, у которого почти не было пальцев, из числа здоровых им помогали саксофонист, еще один гитарист и человек, игравший на свистке. Затем наступило время приветственной части, и четверо больных по очереди, запинаясь, произнесли каждый свою речь; один из них, отчаявшись, что не находит больше слов, закончил так: «Троекратное ура докторам!» Затем Альберто в цветистых выражениях поблагодарил за прием, сказав, что природные красоты Перу не идут ни в какое сравнение с красотой этого момента, что он так тронут, что не находит слов и может только, сказал он, раскрывая объятия в пероновской манере и с пероновскими интонациями, «поблагодарить всех присутствующих».