— Что у вас тут случилось?

Тетя Тасси широко улыбнулась в ответ.

— Ну, ты же меня знаешь, — сказала она. — Неуклюжая, как клоун. А когда идет дождь, все становится скользким, как стекло.

Тут рядом с нами вдруг возник белый мужчина. Я не видела, как он подошел. Он был высоченный, как дерево, и широкоплечий. На нем была широкополая соломенная плантаторская шляпа. Помню, как он снял ее и протянул руку. Тетя Тасси сказала:

— Ну–ка, Вера и Вайолет, поздоровайтесь с мистером Карр–Брауном, пожмите ему руку.

Но они застеснялись и не стали. Помню, у меня промелькнула мысль, какие же они дурочки; я не сомневалась, что это очень важная персона, поэтому храбро шагнула вперед и протянула руку. Тетя Тасси бросила на меня неодобрительный взгляд, но я и бровью не повела. Мужчина спросил:

— А тебя как зовут? — Я назвала свое имя, и он сказал: — Рад познакомиться, Селия.

Тетя Сула провела с нами неделю. Мне кажется, она осталась бы и подольше, если бы не Роман. Однажды мы пошли с ней вдвоем на реку. Усевшись на камне, мы подставили спины солнышку, а ноги опустили в холодную воду. Некоторое время она играла моими волосами: заплела их в две косы, а потом короной уложила их на макушке.

Она спросила, счастлива ли я, и я ответила: иногда — да, а иногда не очень. Я призналась, что мечтаю когда–нибудь уехать из Черной Скалы, и упомянула, что мисс Маккартни сказала, что я должна поступить в университет. Тетя Сула казалась приятно удивленной.

— Это было бы чудесно. А где бы ты хотела учиться?

— Мой отец живет в Саутгемптоне. Наверняка там поблизости есть какой–нибудь университет. А может быть, в Лондоне. — Она ничего не ответила, и я спросила: — А ты когда–нибудь была в Англии, тетя Сула?

— Нет. Но я так много о ней слышала. Я знаю, что там ужасно холодно. Так холодно, что можно увидеть собственное дыхание. Знаешь, Лондон — очень большой город, там легко можно потеряться.

— Ничего не имею против того, чтобы ненадолго потеряться, — улыбнулась я, глядя на огромную стрекозу, летающую над самой водой. Ее прозрачные радужные крылышки переливались на солнце, как драгоценные камни. Мисс Маккартни рассказывала, что стрекоза машет крыльями с частотой тысяча шестьсот раз в минуту, хотя кажется, будто они вообще неподвижны.

— Ты навестишь меня перед отъездом?

— В поместье?

— Да, в Тамане. — И вдруг: — Пообещай мне.

— Обещаю, — сказала я, чувствуя, как мое сердце наполняется теплом и любовью.

Теперь она улыбалась, и я еще раз подумала, до чего же она красива: высокие округлые, как спелый плод, скулы, небольшие пухлые губы, слегка раскосые черные глаза.

Когда мы уже собрались уходить, тетя Сула достала из кармана тонкую золотую цепочку с крестиком. Застегнув цепочку у меня на шее, она сказала:

— Чтобы уберечь тебя от беды, — и поцеловала меня в макушку. И мне почему–то захотелось заплакать.

По пути домой мы наткнулись на лежавшую на дороге самку опоссума–манику. Детеныш выпал из ее сумки и барахтался рядом с матерью. Он был совсем крохотный, не больше катушки ниток. Мать пыталась встать, но не могла. Кто–то, видимо, ее ударил, сказала тетя Сула. Когда я наклонилась, чтобы получше рассмотреть находку, мать обнажила десны и зашипела. Ее небольшие, но острые зубы могли всерьез укусить. Раздобыв какую–то коробку, мы принесли опоссумов домой. Больше всех обрадовался Роман.

— Манику! — закричал он и захлопал в ладоши. Он хотел немедленно убить и съесть мать. Тетя Сула сказала «нет», и я уже испугалась, что сейчас вспыхнет ссора, но тетя Тасси быстренько все уладила. Она дала Роману немного денег и отправила его в бар Джимми.

Некоторое время манику жили у нас под домом. Куда они делись потом, я не знаю.

Визит тети Сулы был настоящим событием. Жизнь в Черной Скале текла однообразно и один день почти ничем не отличался от другого. Каждое утро я вставала раньше всех и ополаскивала лицо во дворе под краном. Зажигала огонь и нагревала молоко. Клала на стол хлеб, джем и сыр. Если тетя собиралась жарить лепешки, я замешивала тесто и выкладывала его на тарелку, чтобы оно поднялось. Потом я мылась в крошечном сарайчике, где стояло ведро с водой и мыло. Затем надевала бирюзовую школьную форму с белой отделкой вокруг матросского воротника и расчесывала свои длинные волосы. Если мои кузины еще не вставали к этому времени, я звала их «Вера, Вайолет!», но негромко, потому что тетя говорила, что если я разбужу заодно и Романа, то он потом целый день будет дуться. Она чистила апельсины, резала их пополам, я засовывала половинку в рот и сосала до тех пор, пока она не становилась похожей на солому. Остатки я не выплевывала, а держала за щеками, так что они мешали мне разговаривать. Это ужасно раздражало тетю, и она говорила: «Селия, немедленно выплюнь то, что у тебя во рту!» Иногда за завтраком я пыталась читать, но тетя говорила, что это проявление дурных манер, и требовала отложить книгу. Я всегда старалась пораньше улизнуть из дому, чтобы не идти в школу вместе со своими кузинами.

В школе мы начинали день пением гимна, и я стояла сзади всех, потому что была самой высокой. По утрам у нас бывали уроки географии, или истории, или религии, или арифметики и английского. На перемене я садилась под деревом самаан и съедала свой бутерброд. Здесь же сидели другие девочки, которые иногда принимали меня в свою компанию. После полудня, когда уроки заканчивались, мисс Маккартни читала нам вслух стихи или рассказы. В три часа я отправлялась домой, иногда одна, а иногда — с Джоан Мэйнгот. Довольно часто она под разными предлогами убегала раньше — думаю, потому, что не хотела идти вместе со мной. Дома я переодевалась в свою старую одежду. Обычно меня ожидала всякая работа по хозяйству: нужно было постирать, или помочь с обедом, или что–нибудь заштопать. Если у меня было много домашних заданий, то мне можно было меньше помогать по дому, поэтому иногда я привирала насчет того, сколько мне задали. Если тети не было дома, я спускалась под дом, читала книжку или перебирала свои сокровища. После обеда я убирала со стола, говорила «спокойной ночи» тете и Роману, если он оказывался здесь же, и бывала очень рада если его не было, потому что иначе он непременно подставлял мне щеку для поцелуя. Я шла в спальню, которую делила со своими кузинами — они в это время обычно уже спали, и задувала свечу. Так все и шло в Черной Скале, день за днем, день за днем. А потом, двенадцатого февраля, на следующий день после моего шестнадцатилетия, все внезапно изменилось.

4

Дождь лил так, что, казалось, по крыше молотят камнями; во дворе пахло мокрой землей. Скоро все опять должно было высохнуть, но не надолго. В это время года что ни день, то дождь. Вера и Вайолет вместе с тетей Тасси отправились за кокосовым тортом и сдобными булочками в соседнюю деревню. Тетя спросила, не хочу ли я пойти с ними, но я сказала, что мне нужно делать уроки. Она хмыкнула:

— Вечно ты зарываешься носом в свои книги. В один прекрасный день ты утонешь в одной из них, и мы не будем знать, где тебя искать.

Вера и Вайолет захихикали, как будто это было смешно. Они были одеты в одинаковые бело–зеленые платья.

— Об этом можно только мечтать, — ответила я. Едва они ушли, я, даже не подумав переодеться, спустилась вниз, прихватив ломоть хлеба, стакан молока и свои учебники. Под домом было жарко и душно, как бывает, когда трудно дышать. Еще там было много комаров.

Я любила сидеть под домом. Куры бегали вокруг меня, поклевывая землю, козы, Антуан и Антуанетта, лежали в тени или щипали густую травку. Однажды мне показалось, что из кустов выпрыгнул олень и улегся рядом с ними. Было уже темно и плохо видно. Но через пять месяцев на свет появились детки, которые не были похожи на коз — они были ужасно хорошенькие, с крапинками на спинках. Вскоре они все умерли. Роман сказал, что я все выдумала, потому что на Тобаго не водятся олени.