Какая красота. Но о чемона говорит? Об основных пищевых группах? Ну, это не совсем те жепищевые группы, о которых знаем мы, но смысл, похоже, именно такой.
Сложности, которые коммунистические страны Восточного Блока испытывали после Второй мировой, послужили делу сохранения уже существовавшей архитектуры. Верно говорится, пренебрежение равняется сбережению, пусть эта фраза и звучит как клише. По крайней мере, здания, оставшиеся целыми после бомбежек нескольких войн подряд, не были снесены: им на смену не пришли унылые новостройки, жилищные комплексы или дорожные развязки. «Восточникам» все это было не по карману. Здания часто попросту получали новую функцию: проще устроить косметический ремонт, чем возводить целое новое строение. В отличие от многих городов Западной Европы и Америки, здесь средств недоставало на целостную реконструкцию города, да и бомбардировки союзных войск в любом случае «расчистили» немалую его часть. В то время как Роберту Мозесу в Нью-Йорке пришлось избавляться от целых районов, чтобы выкроить пространство под проекты автострад и жилых комплексов, здесь этап сноса уже был завершен. А потому те немногие еще стоявшие здания, которые на Западе оказались бы снесены, остались и сегодня пользуются громадным спросом. Интересное исключение — бывшая штаб-квартира Коммунистической партии на Александрплатц в бывшем Восточном Берлине, медноблестящий памятник пост-военного модернизма, отравляющий все вокруг (и в психологическом, и в химическом смысле), который разбирают медленно и крайне осторожно — из-за количества асбеста внутри. Удаление из городского глаза этой соринки — дело спорное, поскольку одновременно символически уничтожает яркое напоминание о прежнем режиме и о недавней истории страны. Точно так же поступили и нацисты, которые, придя к власти, перестроили принадлежавшие евреям магазины и здания, чтобы потом коммунисты, в свою очередь, переоборудовали их под свои нужды и дали им новые названия. Поэтому удаление этой конкретной соринки равносильно стиранию важной части коллективной памяти.
В 80-е годы, когда Стена еще стояла, мне частенько приходилось проезжать через Западный Берлин, жить и работать там. В ту пору искусственно накачанная западная часть Берлина служила выставочным проектом капитализма, предназначенным, чтобы нагляднее показать «этим коммунякам» по ту сторону забора, какие вершины уровня жизни и культуры они теряют. Восточный Берлин был полон невероятных исторических зданий и убогих панельных домов, никакого комфорта. В нем действительно все казалось серым, все давило на психику — гости города, во всяком случае, это чувствовали. И еще запах: многие дома и конторы топились углем, и этот запах я знал (и любил его) по детским визитам в Глазго, к бабушке. В те годы гостям с Запада даже здешнее небо казалось более серым, чем дома.
Думаю, многие из тех, кто жил в восточной части города, чувствовали совсем другое. Они, вероятно, видели в западной части декадентский рассадник торчков и проституток (чем она отчасти и была), в то время как Восток взял на себя миссию поддержки интеллектуальных, культурных и моральных стандартов на традиционно высоком для Германии уровне. Кому-то ведь надо сохранять цивилизацию, пока янки превращают Западный Берлин в военный полигон и пристанище вконец обезумевших художников, сценаристов, наркоманов всех мастей и обладающих сомнительным талантом музыкантов.
В Западном Берлине тех лет молодые немцы, которых не смущала жизнь на обнесенном стеной «острове», пользовались особыми привилегиями: они могли избежать принудительной военной службы, квартплата оставалась относительно низкой, а правила парковки всем были до лампочки (машины стояли под немыслимыми углами прямо на тротуарах, и их никогда не отгоняли на штрафстоянки). Район Кройцберг, на юго-востоке Западного Берлина, был одним из самых злачных мест, которые мне приходилось видеть. Сплошь черная кожа, героин и ночные панк-клубы — нечто вроде оплаченного правительством зоопарка богемы, вне досягаемости «восточников» по другую сторону Стены, но прямо у них под носом. С остальными прелестями декадентской роскоши Запада — продовольственным изобилием, сумасшедшими нарядами и дорогущими тачками — «восточники» могли ознакомиться по контрабандным фильмам и программам ТВ, а еще до них долетали, должно быть, струившиеся над Стеной ароматы жареных колбасок и кебабов, которые поддерживали ночную жизнь соседних кварталов.
Когда Стена рухнула, все это изменилось. Не было больше нужды заманивать людей на закупоренный со всех сторон город-остров. Декаданс обрел другую направленность и перебрался в бывший Восточный Берлин. Фридрихштрассе и окружающие эту улицу бульвары сегодня заполнены шикарными магазинами, бутиками известных фирм и роскошными отелями. Сразу после сноса Стены был короткий период, когда исторические здания Митте продавались за гроши, и многие из них быстро сделались сквотами и мастерскими художников, но это длилось недолго. Лишь несколько кафе и кое-какие граффити пока остаются напоминанием о днях воссоединения города, но застройщики действуют быстро, так что цены растут. Лично меня куда сильнее задевает переезд всего городского центра. Пока Стена еще стояла, центр Западного Берлина (то, что мы здесь, на Западе, считали центром — и точка) располагался где-то в районе пострадавшей от бомбежек мемориальной церкви кайзера Вильгельма — Гедехтнискирхе, а также на расходившихся от нее Курфюрстендамм и Кантштрассе, но теперь центр сместился туда, где был прежде, до начала холодной войны: к Фридрихштрассе, Александрплатц и Постдамерплатц. Ощущение такое, будто память сыграла со мною злую шутку.
Монументальной, но уже постаревшей Карл-Маркс-аллее еще предстоит догнать волну обновления, хотя ее жилые здания уже вычистили, и я слышал, будто бывшие квартиры членов партии и верхушки «Штази» еще очень даже ничего. В общем, этот маршрут — подходящая прелюдия к посещению музея «Штази».
«Штазиландия», книга Анны Фундер, австралийской журналистки, работавшей в бывшей ГДР корреспондентом, повествует о конкретных судьбах, затронутых этим печально известным агентством госбезопасности. Наблюдательность Фундер потрясает. Она подмечает жуткие черты давления не только в арестах, в слежке за гражданами и необъяснимых смертях, но также в таких деталях, как странный бесполый танец «липси», который государство пыталось внедрить в поп-культуру в качестве прививки против рок-н-ролльного вращения бедрами а-ля Элвис.
В хранилищах «Штази» имелось огромное количество всевозможных «материалов». Некоторые представляли собою склянки с запахами, принадлежавшими подозреваемым в подрывной деятельности. Эти склянки были наполнены тайно похищенными лоскутками одежды, желательно нижнего белья, которая некогда принадлежала какому-то бедняге, чей патриотизм был поставлен под сомнение. В некоторых случаях, если принадлежащую подозреваемому одежду было никак невозможно раздобыть, агент исподтишка вытирал место, где только что сидел подозреваемый, и затем быстро запечатывал салфетку, помечая на пакетике имя и время, которое человек провел сидя. Их впоследствии прятали — просто на случай, если человек исчезнет, чтобы потом ищейка могла понюхать салфетку и, видимо, найти по запаху логово преступников.
Amd Wiegmann / Reuters
И так далее… В книге есть замечательный кафкианский эпизод, в котором женщину, которой отказали в устройстве на работу из-за подозрений в подрывных действиях, вызывают на допрос.
— Почему вы нигде не работаете?
— Это вы мне скажите.
— Вы же умная женщина! Конечно, вы могли бы найти себе работу.
— Нет, я безработная.
— Это невозможно. В Народной республике безработицы нет.
Мы предпочитаем думать, что подобные истории отражают паранойю, охватившую центральную Европу под давлением социалистических режимов. Но вообразим теперь допрос, который ведут чиновники Министерства национальной безопасности США: