— Ой! — вскрикнул постовой, который как раз подошел поинтересоваться, что Джо вообще-то имеет в виду, вот так вот задерживая транспортные потоки на Пятой авеню, да еще в самый напряженный час дня. Теперь же он мячиком отскочил от машины, прыгая на одной ноге и обеими руками держась за сияющий левый ботинок.

Джо опустил стекло.

— Вы мне только что ногу переехали! — пожаловался полицейский.

— Весьма сожалею, — сказал Джо.

Полицейский осторожно поставил левую ногу на мостовую, а затем мало-помалу перенес на нее весь свой очень немалый вес.

— Кажется, все в порядке. Вы переехали пустой носок ботинка над большим пальцем. Вам повезло.

— Вам тоже, — сказал Джо. — Вообще-то я позаимствовал эту машину у моего кузена. Пожалуй, я еще не очень хорошо ее знаю.

— Ну да, понятно. Но вы не можете просто сидеть здесь, приятель. Вы уже десять минут здесь торчите. Вам следует двигаться дальше.

— Это невозможно, — сказал Джо, имея в виду то, что машина не может стоять здесь больше одной-двух минут. — Десять минут!

Постовой похлопал себя по запястью.

— Я подвел часы, как раз когда вы сюда подкатили.

— Извините меня, — сказал Джо. — Я просто не могу прикинуть, что мне делать дальше. — Он указал большим пальцем на Уоркингменс-кредит-билдинг. — У меня там деньги, — добавил он.

— Мне наплевать, даже если ваше левое яйцо тоже там, — начал раздражаться полицейский. — Вам следует немедленно смыться отсюда, мистер.

Джо попытался заспорить, но вдруг понял, что с того момента, как полицейский постучал в окно, он стал испытывать колоссальное облегчение. Все для него было решено. Джо не мог здесь припарковаться, а значит, сегодня он не мог получить здесь свои деньги. В конце концов, может статься, это была не такая уж и удачная мысль. Джо включил передачу.

— Ладно, — сказал он. — Так я и сделаю.

В процессе бесплодных попыток найти дорогу назад на Лонг-Айленд Джо сумел весьма капитально заблудиться в Квинсе. Он уже почти было подъехал к бывшей территории Всемирной ярмарки, прежде чем понял свою ошибку и повернул назад. Вскоре Джо обнаружил, что ведет машину по дороге мимо обширного зеленого кладбища, в котором он опознал Сайпресс-Хиллс. Памятники и надгробия усеивали покатые холмы подобно овцам на полотнах Клода Лорена. Джо уже был здесь однажды — много лет назад, вскоре после своего возвращения в город. Тогда был Хэллоуин, и группа товарищей из задней комнаты Луиса Таннена убедила Джо присоединиться к ним в ежегодном ночном визите на могилу Гарри Гудини. Великий фокусник был похоронен здесь на еврейском кладбище под названием Махпелах. Прихватив с собой сандвичи, фляжки с виски и термосы с кофе, они провели ночь, сплетничая о поразительно насыщенной любовной жизни миссис Гудини после смерти ее мужа и ожидая появления духа Мистериарха. В конце концов Гудини сам обещал, что если подобная вещь окажется выполнимой, он это сделает. На заре Дня всех святых компания дружно шутила, насвистывала и прикидывалась разочарованной тем, что Гудини так и не сумел показаться. Однако по меньшей мере для Джо (и, как он подозревал, кое для кого из остальных) демонстрация поддельного разочарования служила лишь маской разочарования совершенно подлинного. Джо ни в малейшей степени не верил в загробную жизнь, но очень хотел бы верить. Один старый чудак-христианин в публичной библиотеке Галифакса как-то раз попытался утешить Джо, с видом великой убежденности заверив его в том, что евреев освободил именно Гитлер, а вовсе не союзники. И ни разу со времени кончины отца — ни разу с того дня, как он впервые услышал радиоотчет о чудесном гетто в Терезине, — Джо не стоял так близко к тому, чтобы утешиться. Все, что ему требовалось сделать, чтобы найти утешение в словах того христианина, это уверовать.

Джо сумел снова без особых проблем найти Махпелах. Весьма примечательной его чертой было большое, не лишенное мрачной роскоши похоронное здание смутно левантийского дизайна, напомнившее Джо дом отца Розы. Проехав в кладбищенские ворота, он припарковал машину. Гробница Гудини была самой большой и роскошной на всем кладбище, абсолютно не придерживаясь общей скромности, даже строгости других надгробий и плит. Строение было довольно любопытным, напоминая просторный балкон, оторванный от боковой части некого дворца. Буква «С» мраморной балюстрады с колоннами наподобие серифов с обоих концов окружала длинную низкую скамью. Колонны щеголяли надписями на английском и на иврите. В самой середине, под лаконичной надписью ГУДИНИ, сиял глазами бюст покойного фокусника. Вид у него был такой, будто он только что лизнул батарейку. Любопытная статуя плачущей женщины в мантии располагалась вдоль скамьи, расползаясь по ней в каком-то обмороке вечного горя. Джо находил ее очень нескладной и ничего, кроме досады, не вызывающей. Кругом были рассыпаны букеты и венки на различных стадиях разложения, а почти все доступные поверхности были замусорены камешками, оставленными членами семьи, как предположил Джо, или еврейскими обожателями Гудини. Здесь же были похоронены родители, братья и сестры великого фокусника — почти все ближайшие родственники, кроме его жены Бесс. Поскольку Бесс являлась необращенной католичкой, здесь ей места быть не могло. Джо прочел нудную и многословную хвалу матери и отцу-раввину, вполне очевидно сочиненную самим Гудини. И задумался, что бы он положил на могильные плиты своих родителей, будь у него такая возможность. Одни лишь имена и даты уже казались ему излишеством.

Джо принялся подбирать камешки и, так уж получилось, аккуратно раскладывать их на ограде балкона — рядами, кружками и звездами Давида. Затем он обратил внимание, что кто-то засунул маленькую записочку в трещину в монументе, меж двух камней. Стоило ему только заметить записочку, как в глаза стали бросаться и другие послания, припрятанные во всех доступных дырках и трещинках. Джо стал вынимать клочки бумаги, разворачивать их и читать, что люди там написали. Похоже, все записочки были оставлены приверженцами спиритуализма и исследователями загробного мира, предлагавшими великому разоблачителю им подобных посмертное прощение за то, что он при жизни отвергал ту самую Истину, которую теперь вне всякого сомнения для себя открыл. Какое-то время спустя Джо присел на скамью — на безопасном расстоянии от безутешно рыдающей женщины. Он перевел дух, покачал головой и на пробу вытянул кое-какие внутренние пальцы, дабы посмотреть, не коснутся ли они какого-либо останка Гарри Гудини, Томаса Кавалера или вообще хоть кого-нибудь. Нет, даже ни намека. Надежда могла снова и снова его разрушать, но на веру он никогда не стал бы способен.

Вскоре Джо соорудил из своего пальто подушку и лег на холодную мраморную скамью. Слышен был рокочущий прибой транспорта на Интерборо-парквее, прерывистые вздохи автобусных пневмотормозов на Ямайка-авеню. Эти звуки, казалось, в точности соответствовали бледно-серому небу с периодическими голубыми пятнами, в которое Джо смотрел. Затем он ненадолго закрыл глаза — просто желая немного послушать небо. И в какой-то момент вдруг осознал о звуке шагов по траве где-то неподалеку. Джо сел и оглядел сверкающее зеленое поле (теперь почему-то ярко светило солнце), склоны холмов со стадами белых овец. А потом увидел идущего к нему Бернарда Корнблюма, своего старого учителя. Щеки одетого в свою неизменную визитку Корнблюма были сырыми, а в ясных глазах проглядывала укоризна. Седая борода старого фокусника была завязана в сеточку.

— Либер майстер, — произнес Йозеф, протягивая к нему обе руки. Они держались друг за друга через разделяющую их пропасть, точно башни с цыганскими танцорами на мосту Квинсборо. — Что мне делать?

Корнблюм недовольно раздул шелушащиеся щеки и покачал головой, слегка закатывая глаза, словно более глупого вопроса ему ни в жизни, ни в смерти не задавали.

— Бога ради, — сказал он. — Иди домой.

Когда Джо вошел в переднюю дверь дома номер 127 по Лавуазье-драйв, его чуть было не сшибли с ног. Одной рукой крепко обхватив его за шею. Роза на нем повисла и принялась другой рукой колотить его по плечу. Зубы ее были крепко стиснуты, и Джо ясно видел, что она отчаянно старается не заплакать. Томми пару раз, точно бобик, на него наскочил, а затем неловко отступил, пятясь аккурат в корпус системы «хай-фай», откуда немедленно слетела оловянная ваза с сушеными ноготками. Сразу же после грохота вазы оба разом заговорили. Где ты был? Почему не позвонил? Что в ящике? Не хочешь ли рисового пудинга?