Тогда Джо быстро отстегнул ошейник Моллюска от цепи, другой конец которой был надежно приколочен к деревянной клети, взял пса на руки и понес по тоннелю в направлении Ствола. Ему казалось, он вот-вот вытошнится. Однако Джо никак не мог понять, тошнило его от какого-то неведомого недуга или просто от зрелища семнадцати псов, лежащих мертвыми в своих нишах. Он вообще не очень ясно соображал.

Тоннель Собачьего городка бежал под прямым углом к главному тоннелю станции «Кельвинатор», и как раз напротив его устья находилась дверь Хилтона. Согласно первоначальным планам, Собачий городок должен был лежать на солидном удалении от людских квартир, но здесь отряду также не хватило времени, и людям пришлось приютить псов почти у самого своего порога, в тоннеле, который первоначально отрыли под продуктовый склад. Дверь в Хилтон всегда полагалось держать закрытой, дабы избежать выхода драгоценного тепла из спальных помещений, но когда Джо к ней приблизился, с трудом таща на руках все восемьдесят пять фунтов умирающего пса, он увидел, что дверь на несколько дюймов приоткрыта, причем закрыться ей не дает один из его же собственных носков, который он, должно быть, обронил по пути в Собачий городок. Как Джо позднее припомнил, тем вечером он складывал одежду у себя на койке, и носок, надо думать, прилип к скатке. Теплое зловоние пива, бздехов и нестираного шерстяного нательного белья выплывало в коридор из Хилтона, оплавляя лед, наполняя тоннель призрачными облаками конденсата. Джо ногой распахнул дверь и вошел в помещение. Воздух там казался необычно спертым и слишком жарким. Пока Джо там стоял, ловя звуки привычного мужского храпа, голова у него еще сильней закружилась. Тяжесть пса на руках сделалась совершенно невыносимой. Моллюск выпал из его хватки и с глухим стуком ударился о дощатый пол. От этого звука Джо наконец вытошнился. А потом по синусоиде заковылял влево, к выключателю, стараясь уворачиваться от коек и лежащих на них людей. При вспышке света никто не запротестовал и не перевернулся на другой бок.

Хок был мертв. Митчелл был мертв. Гедман был мертв. Лишь настолько глубоко Джо успел зайти в своем расследовании, прежде чем внезапное отчаянное понимание погнало его к лестнице, что вела к люку в крыше Хилтона и на антарктический лед. Без теплой куртки, с непокрытой головой, в одних носках, Джо заковылял по неровной шкуре снега. Мороз вцепился ему в грудь как проволочный капкан. Обрушился на него как средних размеров сейф. Мороз энергично хлестал Джо по незащищенным ногам и лизал шершавым языком его коленные чашечки. Джо хватал огромные вдохи этой чистой и свирепой холодрыги, каждой клеточкой своего отравленного тела ее благодаря. Он слышал, как его выдохи шуршат подобно тафте, быстро замерзая в ледяном воздухе. Кровь его наполнилась кислородом, оживляя глазные нервы, и темное, тусклое небо над головой у Джо словно бы вдруг загустело от звезд. Джо достиг момента телесного равновесия, в течение которого восторг жить, дышать и стоять под ветром идеально уравновешивался жуткими страданиями от этого самого ветра. А затем, в одном-единственном травматичном приступе, дрожь взяла верх, и Джо дико закричал, после чего рухнул коленями на лед.

Как раз перед тем, как он упал ничком, Джо посетило странное видение. Он узрел своего старого учителя Бернарда Корнблюма. Учитель шел к нему из синей тьмы, борода его была завязана в волосяную сеточку, а в руках он нес ярко светящуюся походную жаровню, которую они с Томасом как-то позаимствовали у одного приятеля-альпиниста. Корнблюм опустился на колени, перевернул Джо на спину и внимательно на него уставился. Лицо его выражало сразу и неодобрение, и легкое веселье.

— Вот тебе твой эскапизм, — со своей обычной укоризной произнес Корнблюм.

2

Джо очнулся в ангаре от запаха горящей манильской сигары и обнаружил, что глазеет на пятнистое крыло «кондора».

— Счастливчик, — сказал Шэнненхаус. Затем он резко захлопнул свою зажигалку и выдохнул. Пилот сидел на складном брезентовом стуле рядом с Джо, в лучшей ковбойской манере широко расставив вытянутые ноги. Родом из захолустного городишки под названием Тастин в Калифорнии, Шэнненхаус усиленно культивировал ковбойские привычки, которые очень мало подходили к его тщедушной фигуре и профессорской внешности. Пилот щеголял приличной лысиной и очками в проволочной оправе, а его ладони, пусть даже мозолистые и покрытые шрамами, невесть как всегда оставались нежными. Шэнненхаус пытался быть неразговорчивым, но не мог удержаться от чтения лекций. Пытался быть суровым и недружелюбным, но был заядлым любителем давать непрошеные советы. Самый старший обитатель станции «Кельвинатор», он был асом Первой мировой с восемью сбитыми самолетами на счету, а в двадцатые годы летал в Сьерры и аляскские дебри. Шэнненхаус пошел добровольцем сразу же после Пёрла и, как и все они, был крайне разочарован своим назначением на «Кельвинатор». Снова сражаться он всерьез не надеялся, однако, всю жизнь занимаясь интересной работой, определенно искал чего-то большего. Со времени их прибытия на станцию «Кельвинатор» — официальное, засекреченное ее название звучало как «Станция ВМФ СД-А2(Р)» — погода стояла настолько паршивая, что пилот всего лишь дважды поднимался в небо — один раз с разведзаданием, которое оказалось прервано через двадцать минут внезапно налетевшим бураном, а другой раз в несанкционированной и неудачной попытке найти базу первой экспедиции Берда, последней экспедиции Скотта, первой экспедиции Амундсена или место хоть каких-то событий, случившихся в процессе этой траты времени, для которой словно бы специально был отчеканен эпитет «богом проклятая». Номинально Шэнненхаус считался первым лейтенантом, однако на станции «Кельвинатор» никаких рангов и церемоний никто не придерживался. Сам Джо был радистом второго класса, но никто и никогда не звал его иначе чем Чудила, Морзянка или, чаще всего, Дурень.

Дым манильской сигары очень Джо понравился. Он совсем не по-антарктически отдавал ароматом осени, костра и сырой земли. Внутри Джо таилось что-то такое, что запах горящей манильской сигары словно бы держал на безопасном расстоянии. Он протянул руку к Шэнненхаусу, многозначительно поднимая брови. Тогда Шэнненхаус передал ему манильскую сигару, и Джо попытался сесть, чтобы взять ее в зубы. Тут он понял, что засунут в спальный мешок на полу ангара, а верхняя часть его тела возвышается на груде одеял. Тогда Джо отклонился назад на одном локте и сделал длинную затяжку, глубоко втягивая пахучий черный дым в легкие. Это стало ошибкой. Последовал долгий и мучительный приступ кашля, а боль в голове и груди внезапно напомнила Джо о мертвых людях и собаках в тоннелях, чьи легкие теперь были полны невесть каких химикатов или микробов. Джо снова лег, лоб его был обильно усеян капельками пота.

— Вот блин, — только и вымолвил он.

— И впрямь, — согласился Шэнненхаус.

— Джонни, тебе нельзя туда спускаться! Обещай, что туда не пойдешь! Они там все…

— Ты мне еще рассказывай.

Рассыпая пепел по одеялам, Джо попытался сесть.

— Ты ведь туда не спускался?

— А разве ты вовремя прочухался, чтобы меня предупредить? — Словно бы в порядке упрека Шэнненхаус отобрал у Джо свою сигару, после чего толкнул его на пол. Затем он помотал головой, словно бы стараясь вытряхнуть застрявшее воспоминание. — Вот черт. Проклятье. — Обычно зудящий, оживленный наставительным пылом, голос пилота теперь был совершенно ковбойским, таким же сухим и ровным, каким Джо представлял себе Тастин, что в штате Калифорния. — Ничего хуже я в жизни своей не видел.

Солидную часть болтовни Шэнненхауса за все эти месяцы составляли байки про всякую жуть, которой он за всю свою жизнь навидался. Там в изобилии имелись люди, сгоравшие заживо, фонтаны артериальной крови из безруких плеч тех несчастных, кому не повезло случайно забрести в вихрь пропеллеров, охотники, почти ополовиненные кровожадными медведями и поутру приволакивающие свои обрубки в лагерь.