И это было правдой. Ведь до отъезда из Шравасти я наладил отношения со всеми самыми видными городскими купцами. Каждый добивался особых торговых льгот. Хотя я и отклонил несколько баснословных взяток, но принял предварительный гонорар от гончарной гильдии в форме беспроцентной ссуды. Эту сумму гильдия обязалась заплатить, если я прослежу, чтобы индийские гончарные изделия не облагались налогом. Я взял деньги, чтобы Амбалика и мои дети — она снова была беременна — имели должный уход, если принц Джета умрет или окажется в опале. Естественно, я предполагал снова увидеть жену и детей, уже явившись вместе с владыкой всей Индии Дарием, Великим Царем.

Осенью того же года я присоединился к направлявшемуся на запад каравану. В дополнение к личной охране со мной следовал Фань Чи. Остальные члены его первоначальной экспедиции или были убиты, или умерли от болезней, или вернулись на родину.

— Китайцы не любят путешествовать. — Фань Чи улыбался своей постоянной, но не надоедающей улыбкой. — Если Китай — это целый мир, зачем куда-то ехать?

— Персы считают так же.

Поскольку день был сухой и прохладный, мы ехали верхом. Стояла чудесная погода, и казалось совершенным счастьем жить и быть молодым — редкое ощущение.

За время пути на запад я много узнал о Китае, куда в свое время мне довелось попасть. Я предполагал поразить Фань Чи роскошью и величием Персидской державы. Вместо этого он поразил меня величием — конечно, с его слов — китайского мира, бывшего некогда единой империей, известной как Срединное Царство. Но как это бывает с империями, держава распалась, и сегодня Китай представляет собой множество соперничающих меж собой государств, как Индия. Кроме того, опять же как в Индии, эти государства не только воюют друг с другом, но там нет ни одного мало-мальски значимого властелина, который не мечтал бы стать единым владыкой возрожденного Срединного Царства.

— Но такое может случиться, лишь если правитель — кто бы он ни был — получит небесное право.

Помнится, я впервые услышал эту фразу, когда вдали, как сон, в фиолетовой дымке показались башни Таксилы. Обычно прежде, чем увидеть город, путешественник ощущает его запах. На этот раз сначала появились башни, а потом донесся пахнущий домашней стряпней дымок.

— Мы называем это небесное право грозным величием владыки, — сказал я. — Его единственным дарителем был один из наших прежних демонов. И отнять его мог он и только он. Теперь-то мы знаем, что не бог-демон, а Мудрый Господь дарует владыке грозное величие.

— Учитель Кун сказал бы, что дарителем является небо, — ведь это одно и то же, не так ли?

Через несколько лет мне было суждено встретиться с Учителем Куном, и это был мудрейший из людей, каких я когда-либо знал. Поверь мне на слово, Демокрит. Впрочем, у тебя и нет особого выбора. Ведь, наверное, я единственный в западном мире, кто знал этого замечательного мудреца.

Нет, Учитель Кун, или Конфуций, как его часто называют, не похож на Пифагора. Конфуций не был умным человеком. Он был мудрым. Когда-нибудь я постараюсь объяснить разницу. Но вряд ли мне это удастся. Греческий язык хорош для расщепителей волос и спорщиков. Это не язык Бога, это язык безбожников.

Я снова прибыл в Сузы. Прошло без трех дней четыре года после отправки моего посольства в шестнадцать индийских царств — совершенно неверное название даже на момент моего отбытия. Царств на Гангской равнине было меньше шестнадцати, а сколько народов жило к югу от нее, никто не считал. В канцелярии согласились, что послов следует назначить лишь в Магадху и Кошалу.

Хотя двор оставался в Сузах, сам Дарий переехал в зимнюю резиденцию в Вавилоне. Канцелярия тоже готовилась к отъезду, а гарем уже тащился в фургонах на запад. Из царской семьи в столице остался только Ксеркс.

За время моего отсутствия внутренняя война в гареме закончилась великой победой Атоссы, хотя вначале такой исход вызывал серьезные сомнения. Если не считать неудачной попытки сделать меня главным зороастрийцем, поражений она не знала, за что ни бралась. Атосса таки вынудила Дария сделать Ксеркса наследником престола.

Принц принял меня в личных покоях. Я уже собирался пасть ниц, как Ксеркс подхватил меня левой рукой, и мы по-братски обнялись.

Оглядываясь назад, я теперь вижу, как мы были счастливы. Мы были в расцвете лет, но, к несчастью, не сознавали этого. Я устал от путешествий, Ксеркс устал от Мардония. Никто не замечает счастья, когда оно есть, и только потом вспоминает, что был счастлив.

Мы пили гельбонское вино, и я рассказывал о своих индийских приключениях. Принц был увлечен.

— Я должен вести туда войско! — Светло-серые глаза горели, как у кошки. — Великий Царь слишком стар. Ему придется послать меня. Но… — Брови, обычно сросшиеся в прямую линию, разошлись. — Он пошлет не меня. Он пошлет Мардония.

— Вы можете пойти вместе. Мардоний будет заместителем.

— Если бы меня отпустили! — Свет в серых глазах погас. — Он получает все, я — ничего! Он одержал десятки побед, я — ни одной.

— Принц покорил Вавилон, — сказал я. — Во всяком случае, собирался, когда я уезжал.

— Я подавил мятеж, не более того. Но когда я попросил назвать меня царем Вавилонским, как Камбиза, Великий Царь сказал — нет. Он сказал, что с меня хватит управления Вавилоном, что я и делаю. Еще я построил там новый дворец, где мне разрешено жить в отсутствие Великого Царя.

Я так и не понял, любил Ксеркс своего отца или нет. Подозреваю, что нет. Определенно, его обидела вся эта возня с наследованием, а то, что ему не поручали командования войсками хотя бы в мало-мальски существенных делах, принц воспринимал как намеренное оскорбление. И все же он был до конца предан Дарию и боялся его, как сам Дарий Атоссу.

— Ты почему здесь так припозднился? — спросил я. Наедине мы говорили запросто и смотрели друг другу в глаза.

— Что, холодно?

В комнате было морозно. В мире нет города, где бы так резко менялась погода, как в Сузах. Накануне было прямо-таки знойно, но утром, когда я направился из своих покоев в северную часть дворца, где жил Ксеркс, дворцовые пруды были покрыты толстой коркой переливающегося на солнце льда, и мое дыхание дымком поднималось в свежем воздухе. Я знал, как стареющий Дарий ненавидел холод; при первом же намеке на мороз он удалялся в теплый Вавилон.

— Я главный каменщик Великого Царя. — Ксеркс протянул мне руки. Под короткими ногтями застрял раствор. — Ему так понравился построенный мной в Вавилоне дворец — а я его строил для себя, не для него, — что Великий Царь велел мне достроить и этот. Он также дал мне полную свободу в Персеполе. И вот я строю и строю. Трачу и трачу. Я заменил большинство строителей-египтян ионийскими греками. Они лучше кладут камень. Еще я взял несколько твоих индийских резчиков по дереву. Собрал почти все, кроме денег. Дарий дает неохотно, по капельке. Вряд ли с Греческих войн мне перепал хоть один «лучник».

Тогда я впервые услышал жаргонное «лучник» — так греки называли золотую монету с изображением Дария в короне и с луком в руке. Нынешние персы шутят: нет грека, непробиваемого для персидского лучника.

Ксеркс изложил мне свое видение событий, происшедших в мое отсутствие. Я говорю «свое видение», потому что не существует такой вещи, как изложение истины. Каждый видит мир по-своему, и, понятно, трон — лучшее место лишь для обозрения спин простершихся перед владыкой рабов.

— Милет после долгой осады пал. Мы перебили мужчин, а женщин и детей на кораблях перевезли в Сузы. Великий Царь предполагал поселить их где-нибудь поблизости. Так что теперь тут несколько тысяч хорошеньких милетянок в старых бараках. Подбери себе. Многие уже бросили плакать и голосить. Одну молодую вдовушку я взял к себе в гарем. Она учит меня греческому, по крайней мере пытается. Умная, как все милетянки.