— Это молитва моим предкам. Каждый день мы должны выполнять то, что называется пятью великими жертвами. Первая — Брахме, мировому духу. Мы читаем ему части из Вед. Потом мы совершаем возлияние водой в честь предков, а в честь богов поливаем священный огонь буйволиным маслом — ги. Потом разбрасываем зерно для птиц, зверей и духов. И наконец, воздаем честь человеку, оказывая гостеприимство чужестранцу. — Он низко поклонился мне. — Только что я имел честь выполнить две жертвы одновременно.

Я процитировал ему описание сходного арийского обычая еще дозороастровых времен.

Затем мой новый знакомый спросил, как персы обучают свою молодежь. Особенно его заинтересовала придворная система образования, введенная Киром.

— У наших царей то же самое, — сказал он. — Но мы очень ленивы. Наверное, из-за жары и дождей. Наша каста воинов обучается стрельбе из лука, и некоторые из них в самом деле умеют воевать. Но только воевать. Если кто-то выучит хоть немного из Вед, его считают высокообразованным. А я думаю, что мы, купцы, образованнее всех. Конечно, брахманы знают тысячи и тысячи строк из Вед, но они редко разбираются в вещах, которым мы придаем большое значение, например в математике, астрономии, знании языка. Нас очень занимает природа языка. На севере, в Таксиле, персидский язык стали изучать задолго до того, как Дарий завладел рекой Инд. Нас всегда околдовывали слова, разделяющие и связывающие людей. Сам я здесь, в Варанаси, помогаю местной школе, где изучают шесть метафизических учений и тайны календаря.

Хотя меня ошеломила запутанность индийского образования, я согласился до отъезда в Раджагриху встретиться со школьниками.

— Они с почтением и вниманием выслушают персидского посла, — заверил меня купец.

Школа занимала несколько комнат в старом здании сразу за базаром, где продавали изделия из металла. Доносившийся перестук молотков по меди не улучшил моей лекции, но ученики в самом деле слушали со вниманием. Большинство из них были светлокожими, некоторые относились к касте воинов, остальные — к торговцам. Брахманов не было.

Демокрит интересуется, как я определил, кто к какой касте принадлежал. А вот как: когда индийский мальчик взрослеет для так называемого второго, арийского, рождения, ему вручают шнурок из трех перевитых нитей, и человек носит его на груди всю жизнь, через левое плечо под правой рукой. У воинов шнурок хлопковый, у жрецов пеньковый, у торговцев шерстяной. У нас в Персии существует схожий ритуал инициации, но без внешних признаков касты.

Я сидел на стуле позади учителя, который хоть и принадлежал к касте торговцев, но был очень религиозен.

— Я последователь Гаутамы, — торжественно объявил он мне при встрече. — Мы зовем его просветленным, или Буддой.

Ученики показались мне любознательными, вежливыми, застенчивыми. Их очень интересовала география. Где именно находится Персия? Сколько семей живет в Сузах? Индийцы измеряют население не количеством свободных граждан, а числом домашних хозяйств. В то время в Варанаси жило сорок тысяч семей, или около двухсот тысяч человек, не считая иностранцев и местных неарийцев.

Я немного рассказал о Мудром Господе. Мальчики, похоже, заинтересовались. Я повторил рассказ в суровом стиле, характерном для проповедей моего деда. Поскольку индийцы признают всех богов, им оказалось легко принять и идею единого бога. Они даже допускают такую возможность, что никакого творца не было вообще, а арийские боги суть природные силы сверхчеловеческих существ, которые угаснут, когда цикл творения должным образом завершится и, как они считают, начнется новый цикл.

Я понимаю, что этот недостаток определенности в божестве и привел к внезапному расцвету такого множества теорий о сотворении мира. Сначала я безнадежно запутался. Меня воспитывали в вере, что Мудрый Господь заключает в себе все, и я был готов в споре уничтожить любого, кто отрицает истину, как ее понимал Зороастр. Но никто из индийцев ее не отрицал. Все признавали Ахурамазду Мудрым Господом. Они даже признавали, что их собственные божества Варуна, Митра, Рудра для нас демоны.

— Все развивается, все изменяется, — сказал молодой учитель, когда урок закончился.

Он уговорил меня посетить за городом Олений парк. Друг купца предоставил нам колесницу с четверкой лошадей, и мы с комфортом проехали по Варанаси. Как многие очень древние города, он тоже застраивался без всякого плана, и я не встретил ни одной прямой улицы. Город как бы жмется к реке. Многие дома имеют четыре, а то и пять этажей и вот-вот рухнут. День и ночь в узких извилистых улочках толкутся люди, скот, повозки, слоны. Никаких храмов или общественных зданий, представляющих хоть какой-то интерес, я в Варанаси не увидел. Резиденция наместника — это простой дом, чуть побольше соседних. Храмы маленькие, закоптелые, и в них воняет ги.

В Оленьем парке, насколько я мог судить, никаких оленей не водилось. Это просто прекрасный, буйно заросший зеленью парк, полный необычных цветов и еще более необычных деревьев. Простые люди могут пользоваться парком в свое удовольствие, что они и делают. Люди сидят под деревьями, едят, играют, слушают профессиональных рассказчиков, а порой и мудрецов.

Благодаря четырем месяцам дождей парк зеленеет так ярко, что у меня заслезились глаза. Подозреваю, с тех пор мои глаза каким-то образом сохранили повышенную чувствительность, что и привело меня к слепоте.

— Вот здесь сидел Гаутама, когда впервые пришел в Варанаси.

Молодой учитель показал мне ничем не примечательное дерево, отличающееся от остальных только тем, что никто к нему не подходил, разве что поглазеть, как мы.

— Кто? — Признаться, я уже успел забыть имя, услышанное часом раньше.

— Гаутама. Мы называем его Будда.

— Ах да! Ваш учитель.

— Да, нашучитель. — Мой собеседник придерживался сухих фактов. — Под этим деревом ботхи он достиг просветления. И стал Буддой.

Я слушал меньше чем вполуха. Сиддхартха Гаутама со своим просветлением не вызвал у меня интереса. Но я заинтересовался тем фактом, что царь Бимбисара — буддист, и, помнится, подумал: ага, это такой же буддист, как Дарий — зороастриец. Цари всегда следуют популярной религии.

Прощаясь с молодым человеком, я сказал ему, что отправляюсь в Раджагриху.

— Значит, вы идете по стопам Будды, — совершенно серьезно ответил он. — Когда дожди кончились, Будда покинул этот парк и отправился на восток, в Раджагриху, как и вы. И его принял царь Бимбисара, как примет вас.

— Но на этом сходство и заканчивается.

— Или начинается. Кто знает, когда и как придет просветление?

Этот вопрос остался без ответа. Как и греки, индийцы более горазды задавать вопросы, чем отвечать на них.

4

Пышной процессией персидское посольство выехало из Варанаси. Обычно путешественники спускаются по Гангу на лодках до Паталипутры, где высаживаются и продолжают путь по суше до Раджагрихи. Но поскольку воды Ганга все еще не вошли в свое русло, Варшакара уговорил нас ехать на слонах.

Через день или два качки, сравнимой разве что с морской болезнью, не только привыкаешь к такому виду передвижения, но и начинаешь любить само животное. Не удивлюсь, если выяснится, что слоны умнее людей. В конце концов, голова у них больше нашей, а то, что они не говорят, можно отнести к их достоинствам.

Когда у нас прохладная осень, у жителей Гангской равнины жаркий и изобилующий бурями сезон. Но вот дожди постепенно утихают, влажный воздух прямо-таки загустевает от жары, и чувствуешь себя так, будто плаваешь в воде. Странные, покрытые перьями деревья напоминают морской папоротник, а ярко расцвеченные птицы мелькают средь их ветвей, как рыбы.

Дорога в Раджагриху никуда не годится. Когда я поделился этим наблюдением с Варшакарой, он удивился:

— Это одна из лучших дорог, досточтимый посол, — и засмеялся, чуть не забрызгав меня красной слюной. — Будь дороги лучше, каждый день по ним на нас шли бы войска.