Я попытался объяснить. Хотя Шэ-гун ничего не знал о Персии, он путешествовал по западу больше любого из виденных мною жителей царства Цинь.

— Я год прожил в Чампе, — сказал он мне. — Не скажу, что мне там понравилось. Там или страшная жара, или льет дождь. И люди слишком смуглые, на мой вкус. Я думал встретить там белых, как вы. Но мне сказали, что для этого нужно ехать еще по крайней мере полгода, а мне была невыносима мысль о столь долгом удалении от мира. — Он оттянул мне щеку и внимательно посмотрел на оттянутую складку. — Покраснело! — Шэ-гун был в восторге. — Точно как у моих бывших рабов. Мне никогда не надоедает смотреть, как появляется и исчезает краснота. Как вы думаете, Хуань не продаст вас мне?

— Я не уверен, что я раб, — очень осторожно ответил я.

— О, я вполне уверен в этом. Вы варвар, хотя и не запахиваете платье на левую сторону. На самом-то деле, должно быть, сами знаете. Нам это кажется очень забавно. И волосы должны быть растрепаны. Не надо стараться выглядеть цивилизованным, вы теряете прелесть новизны. Но все равно вы определенно раб. Вы живете в доме министра и делаете все, что вам говорят. Должен вам сказать, вы самый настоящий раб. Не представляю, почему Хуань сам не сказал вам. Очень нехорошо с его стороны, очень нехорошо. Но он очень деликатен. Наверное, ему кажется, что было бы дурным тоном прямо сказать вам, что вы раб.

— Я бы сказал, военнопленный.

— Военнопленный? Война? — Шэ-гун привстал и огляделся вокруг. — Не вижу никаких войск.

Серо-зеленые окрестности выглядели вполне мирно, только похоронная процессия извивалась меж изломанных известняковых холмов подобно беззвучной, бесконечной змее.

— Я прибыл как посол Великого Царя.

Шэ-гуна слегка заинтересовала моя история. Хотя название Персия было для него пустым звуком, Магадху он знал прекрасно. Когда я рассказал, что женат на дочери Аджаташатру, это произвело на него впечатление.

— Я встречался с некоторыми членами этой семьи. В частности, с дядей царя Аджаташатру. Когда я был в Чампе, он был там наместником. — Шэ-гун воодушевился, даже развеселился. — Я уверен, кто вами владеет, может получить от царя великолепный выкуп — вот почему я должен забрать вас у Хуаня. И потом продам вашему тестю. Видите ли, мне вечно не хватает денег.

— Но я думал, что владетель Шэ богато одарен… небесами?

Я с трудом приучался к замысловатому стилю китайцев. Слова никогда не несут своего значения, в то время как движения рук и всего тела необычайно сложны. Я так с этим и не смог освоиться.

— Шэ, правителем которого я являюсь, уже давно не то Шэ, и я никогда не ступал на его землю. Я со своим двором предпочитаю путешествовать, навещать многочисленных родственников и собирать драконьи кости. Вы, возможно, слышали, что у меня богатейшая в мире коллекция драконьих костей. Что ж, это правда. Но поскольку я всегда вожу их с собой, мне приходится содержать десять тысяч фургонов, а это очень накладно. Но если я продам вас царю Магадхи, я поистине разбогатею!

Шэ-гун был фантастической фигурой, очень забавлявшей китайцев. От рождения он был Шэ Чжу-лян, незаконнорожденный сын Лу-гуна. Недовольный таким своим противоречивым положением, он величал себя Шэ-гуном. Но Шэ — это не страна. Слово означает святую землю — земляной холм, который есть в каждом китайском государстве. Шэ-гун придумал, что в некие времена где-то было государство Шэ, чьим наследным властителем он и является. Растащенное грабителями-соседями Шэ прекратило свое существование, и все, что от него осталось, — его странствующий правитель. Был ли он на самом деле гуном — через родство с Лу, — являлось излюбленной темой дискуссий среди китайской знати. С другой стороны, поскольку его происхождение от императора Вэня не вызывало сомнений, все китайские монархи были обязаны принимать своего славного родственника. И так, постоянно переезжая от двора к двору, ему удавалось свести свои расходы к минимуму. Он содержал двадцать престарелых слуг, четырнадцать таких же престарелых кляч, шесть фургонов (десять тысяч — это китайская гипербола, означающая бесчисленное множество) и колесницу со сломанной осью.

Некоторые думали, что Шэ-гун необыкновенно богат, но очень скуп. Другие считали его бедняком, живущим за счет торговли драконьей костью. Он собирал эти огромные кости на западе Китая, где драконов водится довольно много, а потом продавал врачам с востока, где драконы редкость. Мне посчастливилось не увидеть этих чудовищ, но Шэ-гун говорил, что убил их более трех десятков.

— В юности, конечно. Боюсь, нынче я уже не тот.

Он постоянно рисовал этих страшилищ и картины продавал, где только можно.

Пока процессия ехала к высокому кургану, где якобы покоился император У, Шэ-гун все придумывал способ, как забрать меня у Хуаня.

— Наверняка вы имеете на него какое-то влияние. Я хочу сказать, иначе он уже убил бы вас. Ему все быстро надоедает, как и большинству таких деликатных людей.

— Не думаю, чтобы я имел на министра хоть малейшее влияние. Он использует меня для мелких поручений. Например, сейчас я веду его денежные счета.

— Вы искусный математик?

Шэ-гун искоса взглянул на меня. Заходящее солнце было на уровне глаз и, казалось, выжгло весь воздух. Никогда ни до, ни после я не чувствовал такой духоты, как тогда в Китае.

— Да, почтенный владыка. — Мне так хотелось, чтобы он меня купил, что я был готов на любую ложь. — Мой народ строит пирамиды, упражняясь в небесной математике.

— Да, я слышал о них. — Мои слова произвели впечатление. — Что ж, надо что-то придумать. И вы тоже подумайте. Жаль, что вы не преступник, а то, когда новый властитель восходит на трон, всегда объявляют амнистию. И даже тогда нам пришлось бы упрашивать правителя освободить вас, если бы Хуань допустил такое, что сомнительно. С другой стороны, если вы свободный человек, как он может держать вас в клетке? Головоломка, а?

Я согласился. Впрочем, я во всем соглашался с этим сумасшедшим. Это была моя единственная надежда выбраться из Цинь, откуда мне так не терпелось вырваться. И нетерпение еще больше возросло, если такое возможно, во время похорон у кургана.

Колесницы и фургоны выстроились полукругом перед коническим холмом, где покоился если не сам император У, то несомненно какой-то очень древний монарх, так как на кургане выросли, как символ величия, карликовые сосны, которым требуется тысяча лет, чтобы принять свой ритуальный вид, коим так восхищаются китайцы.

Поскольку колесницы и фургоны выстроились в соответствии с рангом владельцев, Шэ-гун и я оказались вблизи от главного министра и прекрасно видели все происходящее. Позади нас на серебристо-серых холмах безмолвными рядами стояло несколько тысяч простолюдинов, обмахиваясь от жары.

Не знаю, что я ожидал увидеть. Я догадывался, что будет жертвоприношение, и оно состоялось. На юго-западном склоне кургана развели костер и зарезали огромное множество лошадей, овец, свиней.

В части жертв, как и во всем остальном, тамошнее правительство весьма изобретательно. Каждому из присутствующих дали особую палку, по которой определяли, сколько ему положено мяса пожертвованной скотины и птицы. В итоге не только всем всего хватает, но и нет неподобающей суеты, столь портящей не только вавилонские, но даже и персидские церемонии. Мне сказали, что это новшество ввел Хуань, но после его приняли и все остальные китайские государства. Когда я попытался предложить подобный порядок магам, они его отвергли. В своих ритуалах с возлиянием хаомы они предпочитают суету и хаос.

Новый правитель стоял на севере от нас. Как того требовал ритуал, он был один и выглядел ровесником своего предшественника, если не старше. Но если верить Шэ-гуну, новый правитель был не сыном усопшего, а двоюродным братом. Министры отвергли всех сыновей Пина ради какого-то двоюродного брата, замечательного своей тупостью. С точки зрения министров, он очень подходил для престола.

— И всегда монарха выбирают министры?