— Как он?

— Интенсивная терапия, сэр, — ответила Анна, — после четырехчасовой операции. Она ударила его ножом дважды.

— Я привез сюда профессора Генри Беллами из госпиталя Гая, господин президент, — проинформировал Фергюсон, — это лучший хирург в Лондоне.

— Хорошо, — кивнул президент. — Я в долгу у вас и ваших людей, бригадир. И никогда этого не забуду.

Он направился к выходу, а полковник Кэнди проговорил:

— И слава Богу, что это случилось именно так, как случилось: мы сможем избежать огласки.

— Понимаю, — ответил Фергюсон, — этого никогда не было.

Кэнди последовал за президентом, а Анна Бернстейн сказала:

— Полчаса назад я видела профессора Беллами. Он приходил посмотреть Диллона.

— И что он сказал? — нахмурился Фергюсон. — Он ведь поправится, да?

— Да, он останется жив, сэр, но дело в том, что Беллами считает, будто Диллон не сможет быть прежним Диллоном. Она почти искромсала его.

Фергюсон положил руку ей на плечо.

— А ты в порядке, дорогая?

— Вы хотите спросить, не переживаю ли я из-за того, что сегодня застрелила человека? Ничуть, бригадир. Я вовсе не славная еврейская девушка, которую выдумал Диллон. Скорее, я еврейская девушка из Ветхого Завета. Белл была убийцей в юбке, и она заслужила смерть. — Анна вытащила сигарету и закурила. — Нет, я переживаю из-за Диллона. Он проделал отличную работу и заслужил лучшую участь.

— А мне показалось, что он вам не понравился, — проговорил Фергюсон.

— Значит, вы ошиблись, бригадир. — Она посмотрела в окошко на Диллона. — В том-то и дело, что он слишком понравился мне, а в нашей профессии это не сулит ничего хорошего.

Она резко отвернулась и пошла прочь. Фергюсон мгновение колебался, потом бросил еще один взгляд на Диллона и последовал за ней.

Глава 3

Двумя месяцами позже по другую сторону Атлантического океана, в нью-йоркской больнице Всемилостивой Богородицы, когда на землю опустились сумерки, на ночное дежурство заступал Тони Джексон — высокий и красивый двадцатитрехлетний молодой врач, только год назад получивший диплом Гарвардской медицинской школы. Благотворительная больница Всемилостивой Богородицы, главную часть персонала которой составляют монахини, не самое удачное место для прохождения ординатуры.

Но Тони Джексон был идеалистом. Он хотел настоящей врачебной практики и, без сомнения, получил ее в этой больнице, начальство которой до сих нор не могло поверить, что им повезло заполучить такого блестящего молодого врача. Ему нравились монахини, большую часть пациентов он находил очаровательными. Платили ему мало, но деньги для него не главное. Его отец, рано умерший от рака блестящий манхэттенский адвокат, оставил ему значительное наследство. К тому же по матери его дед, известная фигура в строительном бизнесе «Маленькой Италии» (района Нью-Йорка, населенного выходцами из Италии), время от времени помогал им деньгами.

Тони любил ночные дежурства с их особой атмосферой, характерной для всех больниц всего мира. Они давали возможность быть самостоятельным. Начало смены он проводил в отделении несчастных случаев, где приходилось иметь дело с самыми разными пациентами, — от людей, которым надо было зашивать ножевые порезы лица, до наркоманов, мучившихся без своей отравы. Эти пациенты доставляли ему немало хлопот, но к полуночи их поток иссякал.

В одиночестве он сидел за чашкой кофе с сандвичем в маленьком кафетерии, когда дверь отворилась и в нее заглянул молоденький священник.

— Меня зовут отец О’Брайан, я из церкви Святого Марка. Меня вызвали к шотландскому джентльмену, мистеру Таннеру. Насколько я понимаю, он нуждается в причастии.

— Простите, святой отец, я только что заступил на дежурство и не в курсе дела. Позвольте мне проверить список.

Быстро просмотрев список, он кивнул:

— Джек Таннер — это, наверное, он. Поступил сегодня после обеда. Семьдесят пять лет, британский подданный. Приступ случился с ним в доме его дочери в Куинсе. У него отдельная палата на третьем этаже, номер восемь.

— Благодарю вас, — сказал священник и исчез.

Джексон допил свой кофе и рассеянно проглядел «Нью-Йорк таймс». Новостей было немного: взрыв бомбы ИРА в лондонском Сити, статья о Гонконге — британской колонии в Китае, которая должна вернуться под китайское управление 1 июля 1997 года. Похоже, что британский губернатор колонии старался всякий раз, когда ему предоставлялся для этого случай, ввести подлинно демократическую систему голосования, что вызывало раздражение у китайских властей. Это не сулило Гонконгу ничего хорошего, после того как его передача Китаю состоится.

Раздосадованный и обеспокоенный, Джексон отбросил газету, встал и пошел к выходу. Двери лифта в коридоре открылись, и из лифта вышел отец О’Брайан.

— А, это вы, доктор. Я сделал для бедняги все, что мог, но он, похоже, долго не протянет. Вы не поверите, но он из горной Шотландии! Его дочь вышла замуж за американца.

— Интересно, — заметил Джексон, — мне всегда казалось, что шотландцы — протестанты.

— Дорогой мой, только не в горной Шотландии, — ответил ему отец О’Брайан. — В горах католическая традиция очень сильна. Ну ладно, я пошел, — улыбнулся он. — Спокойного вам дежурства.

Джексон проводил священника глазами, потом встал, прошел к лифту и поднялся на третий этаж. Выйдя из лифта, он увидел, что из восьмой палаты вышла и направилась к своему столу сестра Агнесса — сегодняшняя ночная дежурная.

— Только что я видел отца О’Брайана, — сообщил Джексон. — Он сказал мне, что мистер Таннер выглядит неважно.

— Вот его карта, доктор. Хронический бронхит и эмфизема.

Джексон просмотрел записи.

— Емкость легких только двенадцать процентов, давление крови невероятно низкое.

— Я только что прослушала его пульс, доктор. Очень нерегулярный.

— Давайте взглянем на него.

Лицо Джека Таннера было худым и изможденным, а его редкие волосы — белыми, как снег. Глаза его были закрыты, и он прерывисто дышал. Время от времени из его горла рвались резкие хрипы.

— Кислород? — спросил Джексон.

— Давали час назад. Я сама давала.

— Да-да, но она не дала мне сигарету. — Джек Таннер открыл глаза. — Разве это такая уж страшная вещь, а, доктор?

— Вы сами прекрасно знаете, мистер Таннер, — с укором заметила сестра Агнесса, — что вам это запрещено.

Джексон наклонился, чтобы проверить присоединение трубки, и заметил шрам на правом боку пациента.

— Это что, пулевое ранение?

— Точно. Я получил пулю в легкое, когда служил в частях горных стрелков. Это было еще до Дюнкерка в 40-м. Я умер бы, если бы лаэрд не вынес меня. Ему тоже не повезло: он потерял тогда глаз.

— Лаэрд, вы говорите? — Джексон внезапно заинтересовался, но Таннер так закашлялся, что его кашель почти перешел в судороги. Джексон схватил кислородную маску.

— Дышите ровно и не спеша. Вот так.

Позже он снял маску, и Таннер слабо улыбнулся.

— Сейчас я вернусь, — сказал ему Джексон и вышел из палаты.

— Вы сказали, что его дочь живет в Куинсе?

— Да, доктор.

— Не будем терять время. Сейчас же пошлите за ней такси и запишите это на мой счет. Не думаю, что он долго протянет. Я пойду и посижу с ним.

Джексон пододвинул к кровати стул.

— Так что вы говорили о лаэрде?

— Это был майор Иан Кэмпбелл, кавалер Креста «За воинскую доблесть» на ленте, самый храбрый человек из всех, кого я знал. Лаэрд замка Лох-Ду на западе горной Шотландии. Его предки владели им столетия.

— Лох-Ду?

— Это по-гэльски «черное озеро». Для всех, кто вырос там, это место навсегда место «темной воды».

— А вы знали лаэрда с детства?

— Мы вместе росли. Вместе учились стрелять куропаток и оленей. Рыбалка там была лучшей в мире. Но потом началась война. Мы оба служили в резерве, и, когда началась заваруха, нас отправили прямо во Францию.