Бен продолжал следить за тем, как Пандора двигается при свете ламп, освещавших стойку бара. Он смотрел в ее прекрасные зеленые глаза, сиявшие на узком лице, и сердце его бешено заколотилось. Как долго продлится счастливое время вместе с этой женщиной, что становилась ему все ближе и ближе с каждым днем? Их отношения пугали, удивляли и радовали одновременно. Гораздо чаще он переживал мгновения чисто плотского влечения к той или иной заезжей женщине с красивыми ногами или роскошной грудью. «Приезжие нам лишь для того, чтобы на них практиковаться в любви, — говорили ему старики. — А вот жениться нужно на своих женщинах, на островитянках. Именно наши девушки хранят обычаи предков». Бен всегда внимательно слушал советы стариков, но вопреки самым страстным уговорам и ловким соблазнам, на какие пускались некоторые красивейшие островитянки, самое большее, что Бен позволял себе наедине с ними, были нежные ласки его пальцев, проникавшие в самые заповедные, влажные, пылающие от страсти места готовых отдаться женщин.

В последние десять лет, за исключением той душещипательной истории с девушкой из Флориды, Бен занимался в основном хорошо оплачиваемым сексом с приезжавшими на остров туристками. Он, правда, так и не уподобился Зигги — местному жиголо, дамскому угоднику. Огромного роста, со здоровенными мускулистыми бедрами, Зигги, выпив приличное количество рома, любил поорать, побуянить, устрашающе постучать себя кулаком в грудь. Сегодня он как раз был в баре и гулял вовсю. Несколько женщин, визжа, висели на его могучих бицепсах.

Пандора налила в один из стаканов ром и кока-колу и, улыбнувшись, взглянула на Бена. В ее улыбке совсем не было страха. Она даже не замечала стоявшего вокруг гвалта. Может быть, с надеждой подумал Бен, ему удастся научить Пандору защищаться, может, с его помощью она сумеет построить себе надежный панцирь-убежище. А пока этого нет, он мог бы взять на себя роль ее защитника, хранителя от зла.

Пандора увидела, как к бару подошли двое мужчин, что недавно беседовали с Джанин. Один из них наклонился и шепотом спросил:

— Марк здесь?

Глаза Джанин блеснули. Она подняла голову.

— Он там, на берегу у рыбацкой лодки, — ответила женщина.

— А у него есть «это»? Ну то, что нам надо? — Спрашивающий подергивался и шмыгал носом, глаза его покраснели и слезились.

— У Марка есть все, — сказала Джанин невозмутимо. Она с улыбкой проводила мужчин взглядом. — Клиент всегда прав! — воскликнула она, передразнивая бравурные интонации американских рекламных роликов. — Веселой ночи вам, ребята!

Пандора вздрогнула. Неужели в этом раю не все так замечательно, как это может показаться сначала?

Постепенно благодаря хижине Бена (и, в частности, уютному гамаку, висевшему на крыльце), ее жизнь на острове стала приобретать черты некоей упорядоченности и целенаправленности. Крошечная хижина из досок, построенная когда-то дедом Бена, располагалась на южной оконечности острова. Веранда выходила на море, удачно огороженное дугообразной стеной рифа, а потому всегда остававшееся прозрачным и спокойным. Эта хижина превратилась для Пандоры в святое место. Чистоту в своем жилище Бен поддерживал идеальную; он и в этом не походил на грязнулю Ричарда. Хижина как будто светилась, исполненная гордости. Все ее уголки были надраены до блеска, а посредине красовалась коллекция раковин, собранных Беном на морском дне. Пахло в хижине свежим жасмином и цветами, которые бабушка Бена приносила ему.

Пандора лежала в гамаке, натянутом между двумя обрамлявшими крыльцо хижины столбами, и лениво покачивала ногой. В горячем воздухе не чувствовалось и намека на ветер. Был час дня, безоблачного и безветренного дня. Птицы молчали, скрываясь от зноя в тени пальмовых ветвей или многочисленных норах на поверхности вулканических скал. Всю эту неделю Бен работал по найму, что-то делал для Министерства общественных работ. Каждый день Пандора давала ему с собой что-нибудь перекусить, обычно это были сахарные бананы, домашние булочки и соленая говядина.

Пандора не замечала, что ее волосы сбились в бесформенную массу мокрых завитушек. Она рисовала в своем воображении картины того, как Бен вместе с остальной бригадой сидит на корточках где-нибудь в тени великолепных деревьев, называвшихся здесь «гордость Ямайки», под их зелено-голубыми огромными листьями, с трудом удерживающими разбросанные по ветвям тяжелые ярко-красные цветы. Часто ветви «гордости Ямайки», росшей у дороги рядом с хижиной Бена, склонялись над ней так низко, что дарили Пандоре, расположившейся в раскаленном на солнце гамаке, мгновения блаженной тени и прохлады.

Она только что провела с Беном тихий счастливый уик-энд и теперь, предоставленная самой себе, начала вдруг понимать, что ее прежнее калейдоскопическое существование уходит в прошлое, болезненные воспоминания пережитого отступают. Она более не вздрагивала и не затаивала дыхание при первом незнакомом звуке. Даже Бен заметил перемены.

— Теперь-то ты улыбаешься, как надо, широко и без оглядки, — сказал он ей как-то, гладя пальцами ее лоб и скулы и чувствуя каждый шрам от побоев Нормана. Бен осторожно прильнул к ней всем телом.

«Где, интересно, Бен смог научиться такой нежности?» — подумала тогда Пандора.

Бену же казалось, что он лишь следует тем путем, что негласно указывает Пандора.

А она, лежа в гамаке, вспоминала тот первый вечер в баре «666». Особенно то мгновение, когда услышала вдруг свой собственный смех. Потрясенная, она даже перестала протирать стакан, который держала в руках. Как ни странно, стакан она не выронила, не разбила, он остался лежать в ее ладони, сверкая выпуклыми гранями, как бы подмигивая ей. В этом смехе, все еще звучавшем, Пандора различила колокольчики непритворной радости и даже несколько ноток смешливого озорства. Таким смехом могла смеяться только маленькая девочка, и жила эта девочка в душе той взрослой женщины, что звалась Пандорой.

Тем вечером, после того как Джанин закрыла бар, они втроем пошли по берегу моря, возвращаясь к хижине Бена. Взявшись за руки, они двигались по мягкому поскрипывающему песку, оставляя за собой следы, которые вскоре должен был смыть поднимающийся прилив. Крошечные крабики, размахивая клешнями, разбегались из-под ног и прятались в песчаных норках. Слышалось тихое щебетание птиц, разбуженных в своих гнездах тяжелыми шагами людей. Много дней отделяло этот вечер от того, другого, тоже проведенного Пандорой на пляже, когда она, потеряв голову от выпитого рома и страсти, порожденной отчаянием, искала только одного — мужчину, любого мужчину-любовника, который смог бы обнять и утешить ее, прижать ее к земле, вдавить в песок так, чтобы ее потерянная и измученная душа не сорвалась в ночь, к холодным немигающим звездам, и не рассыпалась бы там в пыль.

Ну, а в этот же тихий счастливый вечер, много дней спустя, Бен и Пандора, расставшись по дороге с Джанин и поцеловав ее на прощание, дошли наконец-то до своей хижины, упали, усталые, в постель и заснули, крепко обнявшись, прежде чем в них вновь разгорелся огонь желания.

Пандора качнулась в гамаке еще раз, заметив, что пришло время подкрасить ногти на ногах. Песок стер края лакового рисунка. До заката солнца ей, правда, оставалось сделать еще одно дело — решить, хочет она или нет продолжать вспоминать о несчастной жизни с Норманом и о своем побеге. Так почему же все-таки при нынешнем состоянии полного счастья все эти тяжелые воспоминания продолжали преследовать ее? Да потому, ответила сама себе Пандора, что она имела сейчас как раз то, чего лишены большинство людей. У нее было много свободного времени, и она чувствовала себя в безопасности. И, что бы ни всплыло теперь из глубины ее памяти, женщина была уверена в своей способности с этим справиться. Но прежде всего надо подровнять лак на ногтях.

Глава седьмая

В начале дня, когда солнце вставало над верхушками пальм, окружавших хижину, Пандора любила, лежа в кровати с закрытыми глазами, слушать песни хора попугаев. Попугай громко выражали свой восторг восходу солнца, заглушая пронзительными криками более скромные трели прочих пернатых, тоже имевших счастье невредимыми пережить еще одну ночь своей жизни. Потревоженные дневным светом совы, кашляя и щелкая клювами, теряя на ходу остатки ночной добычи, торопливо взлетали с ветвей, чтобы забраться поглубже в лес или подальше в горы и там, в спокойствии, дождаться следующей ночи.