А мне не хочется ничего.

- Никита, пожалуйста. Я тебе клянусь.... Я тебя не трону. Только дай мне пожалуйста себя забрать. Ники.. 

Зидан в комнате, срывая шторы, раскрывает окна. Летят на пол диски, бумаги, слышится звон бьющегося стекла, и в комнату начинает врываться свет и свежий воздух. Это так хорошо. Когда воздух. Кажется всё время мне не хватало именно этого. Глотка свежего воздуха. Словно в мою жизнь ворвался сквозняк. 

- Партизан а....Партизан - повторяет Зидан тоскливо, вскидывает голову...Бля партизан. Как же так?

И кислорода не хватит на двоих и я лежу в темноте

Руки Саньки берущие под коленями, поперёк.

Слушая наше дыхание

Я лечу. Чувствуя, запах, спасительный запах его одеколона. Закрыв глаза, уткнувшись лбом в его плечо и думаю, что в конце концов это неизбежно. И почему вот всегда Зидан ходит за Саном как приеклеенный и это несправедливо так. Вот опять они становятся свидетелями моего очередного позора

Я слушаю наше дыхание

А затем губы Саньки накрывают мой рот. И он целует меня. И ему абсолютно пофиг что от меня разит блевотиной

Я раньше и не думал что у нас

На двоих с тобой одно лишь дыхание. 

А потом мы едем куда - то и Санька снова меня несёт, несёт. И мне хорошо. Хорошо, даже несмотря на то, что я его ненавижу.

И я пытаюсь, разучиться дышать

Что бы тебе. Хоть на секунду отдать

Того газа, что не умели ценить

Но я лежу в темноте.

Саня вливает что - то в рот, держит за голову.

Слушая наше дыхание.

Я пью и засыпаю. Просыпаюсь когда меня обтирают влажным полотенцем, засыпаю вновь. 

Я слушаю наше дыхание

Я раньше и не думал, что у нас на двоих одно лишь дыхание. 

Дыхание.

   Не знаю сколько времени это длиться. Поднимаю веки, сквозь резь в глазах, вижу яркую бабочку на золотистом потолке. Кажется, что она сейчас взмахнёт крыльями и улетит. Поворачиваю голову, затылок ломит, шея болит, и это всё что я сейчас могу, просто повернуть голову, потому что тело меня не слушается. Сил нет. Голова заполнена белой ватой, в ушах звенит, тонкий свербящий звон. Мне хочется поднять ладони и зажать уши, что бы не слышать его, но я не могу пошевелиться, словно меня привязали, хотя понимаю, никто не привязывал, руки свободны, просто слабость такая, что нет сил, как если бы из тела вынули все кости. 

Огромная разобранная кровать, а может быть диван. Мебель тянется вдоль стен, встроенная, тёплая, такая же как и всё в этой комнате, уютное, пронизанное золотистым сиянием. Ветер шевелит голубые занавески, развевает их сквозняком распахнутого балкона, тихонько колышаться полоски жалюзей. Белые, синие, белые, синие. Взгляд тянется ниточкой. К моим глазам сейчас привязана светлая вязкая нить, она оставляет следы, на всём к чему прикасается, нить скользит по бесконеному полу. 

Саня. Снова Саня. 

Я открываю глаза и вижу его. Закрываю и знаю, что он рядом. Мне хочется уйти от этого знания, хочется убежать, исчезнуть, от него, от себя, но от себя не убежишь, и я могу уползти с этой кровати, могу сползти на пол, и цепляясь руками за пол, двигаться как больная ящерица, скрыться, но я не смогу скрыться от себя, часть меня навсегда останется здесь, на этой кровати, она будет помнить и понимать...

Я ненавижу его, но сейчас я рад, что он здесь, со мной, что он рядом в эту секунду, не бросил меня. И ненавижу его, остро, отчаянно ненавижу. 

....Когда я умру, я хочу стать птицей, и улететь, далеко - далеко, куда - то под самые небеса. Мне не нужен будет ни рай бога, ни ад дьявола, ведь ничего из этих категорий я не заслужил. Я просто хочу стать птицей и летать над землёй заглядывая в чужие сны, видя чужую жизнь, садиться изредка на чей - то подоконник, стуча клювом в окно....Я не прилечу на твой подоконник Сашка, здесь на твоём окне, мои крылья не смогут летать, облезут в одну секунду, килограммом пуха ( сколько там весят голуби? ) и каждое пёрышко захочет остаться с тобой. Рванёт к тебе, приклеиться на раму, тихонько будет подглядывать за тем, как ты живёшь...А моя кровоточащая тушка рухнет вниз, и сдохнет совершенно счастливая, завидуя этим сукам перьям...

Друг мой ветер, если я умру, но оставлю кому - то свои перья, смахни их нахрен. 

Я лежал в блаженной чистоте чужого сна, и думал о том, что возможно я умер, и может быть, это рационально, что Сашка стал моим наказанием. Рационально, что он будет всегда. Его не может не быть. Саня сидит на полу. Спит, положив голову на край разноцветного одеяла. Одна ладонь вытянута прикасаясь к краешку моей ноги. Хочу отодвинуться, мне противно. Я не хочу что бы он трогал меня. Кажется получается. Убрать ногу.

Саня вскидывается, а я...Снова засыпаю, погружаясь в горячечный бред. 

Я вижу себя птицей парящей над огромным городом, птицей, которая сбрасывает свои перья, но эти перья острые, похожие на клинки гарпий, и люди пытаются укрыться убежать от них, но невозможно укрыться, их пронзает, выламывает изнутри, и я кричу, пытаясь стать щитом от самого себя, пытаясь лечь под каждое из этих лезвий, защитить, но единственное, что я могу сделать это улететь, улететь как можно быстрее, туда, где не будет людей, и моего отравленного яда.

   - Мама...Мамочка - Можно бесконечно лгать себе, можно бесконечно себе лгать, придумывать тысячи иллюзий, поводов, призраков, на границе отчаяния человек обращающийся к богу, зовёт одну единственную ипостась.

Он кричит Мама. Потому что мама, это особенная связь, космический бог, абсолютный, существующий всегда кибер, который придёт и навешает пиздюлей всем, потому что обижают ЕЁ РЕБЁНКА!!! 

У человека может не быть матери. Это страшно жить без матери, страшно не ощущать этой связи на уроне живота, страшно расти одному, вечная борьба любви и ненависти, но когда приходит пиздец мы кричим 

Мама.

   И зовём её, даже если мы никогда её не видели, мы зовём её Вечную, любящую, единственную. Мы знаем, что она придёт. А если она не придёт. 

То мы закроем глаза, и никому об этом не скажем, мы не скажем ей ничего, стиснем зубы, даже если будет выламывать челюсть, сотрём в порошок. И наступит слепое пятно. Отрицание. Любое отрицание наполняет человека белыми слепыми пятнами. Когда пятен становиться слишком много, человек сходит с ума, а иногда, он теряет память. Но иногда...Он закрывает себя изнутри, берёт тяжёлую прочную дверь, и ставит её на ту дыру, наполненную чернотой, кладёт сверху, садиться и сидит в позе будды, счастливый и улыбающийся, и ничто на свете не заставит его, открыть эту дверь и выпустить черноту наружу. 

- Мамочка, мамочка. 

Я не помню почему я её звал, не помню, что мне снилось и зачем звал человека который для меня и не существует вовсе, заскорузлая мозоль, грамм который зарос коркой и отболел. Шрам уже знает, что всё будет так, он рационализировал измерил, и пришёл к выводу, что так для него будет лучше. Для него, для неё, для всех и всего этого грёбанного мира. 

Просыпаюсь вижу Сашкино лицо. 

- Мама? - спрашиваю я сипло. 

- Ники....

Не мама - констатирую этот факт безразлично. Мама мне не нужна абсолютно точно. Сашкино лицо. Встревоженное, озабоченное, с огромными бездонными глазами. 

- Ники. - Он сидит на кровати и смотрит на меня, гладит. 

Морщусь, хочу сказать, ему что бы перестал. Меня стошнить может. Правда может стошнить, от того что он прикасается. Мне очень противно, но снова засыпаю. 

Голос Сергей Саныча. Как же он меня достал.  Они же все здесь спелись. Одна сплошлая банда. Уроды. Я урод, они уроды. И ворон ворону глаз не выклюет, только забъёт нахрен.

От Саныча пахнет кофеем и коньяком. От него всегда чем - то пахнет, таким дорогим что - ли, но тёплым. Бывает что люди мерзкие и холодные, фальшивые насквозь, изнутри, снаружи, и от них веет холодом, неискренностью, а Саныч тёплый, такой же тёплый как Сашка.