Несомненно, что за спиной бунтовщиков стояли Тетекава из генерального штаба, Итагаки из Квантунской армии, а возможно, и люди более высокого положения. Предполагали устранить всех, кто не поддерживает позицию военных в Маньчжурии. Эту страну, столь необходимую для обороны Японии, как утверждали экстремисты, нужно отделить от остального Китая, сделать монархическим государством, благо уже есть на примете подходящий монарх — последний китайский император Цинской династии, вот уже сколько лет живущий в Тяньцзине без дела.
Министру внутренних дел стала известна даже такая деталь: командующий Квантунской армией генерал Хондзио направил в Токио полковника Итагаки, чтобы заручиться согласием Араки возглавить правительственный кабинет. Ходили даже слухи, что, если кабинет откажется сотрудничать с армией, Квантунская армия объявит о независимости своей политики.
Положение складывалось трудное. С армией нельзя ссориться! Решили пожертвовать одним Хасимота — его арестовали на двадцать пять суток и отчислили из генерального штаба в линейный полк.
Старший секретарь лорда хранителя печати Кидо записал тогда в своем дневнике:
«Узнал о крупном заговоре в Маньчжурии, участниками которого являются военные круги. По этому поводу посетил лорда хранителя печати — и сообщил ему о полученной информации. Решимость военных в отношении Маньчжурии столь сильна, что возникают опасения, будут ли правильно поняты приказы центральной власти, расходящиеся с мнением военных кругов. Политика военных кругов — продвижение на север континента — лично у меня вызывает скорее беспокойство за успешное осуществление этой политики, чем огорчение».
Однако гауптвахта, куда отправили Хасимота, не запугала офицеров из общества «Сакура-кай». Оккупация Маньчжурии расширялась, японские войска заняли Харбин, вышли к берегам Амура на советской границе. Китай обратился в Лигу наций с жалобой на японскую агрессию, и в Маньчжурию выехала международная комиссия лорда Литтона для изучения обстановки. Премьер Вакацуки в этих условиях высказался за то, что нужно хотя бы временно приостановить дальнейшее продвижение японских войск в Маньчжурии. И этих слов оказалось достаточно, чтобы через несколько дней на него было совершено покушение. Покушение на второго премьер-министра за какие-то два года! Вакацуки остался невредим, но, перепуганный террористами, предпочел заявить о своей отставке.
А в Маньчжурии события развивались своим чередом. На штабном языке это могло бы звучать так: операция развивается в соответствии с планом… Так это и было.
Полковник Доихара, освободившись наконец от обременявшей его должности мэра города Мукдена, выехал в Тяньцзинь, чтобы выполнить деликатное поручение Итагаки. Предвидя возможные осложнения, полковник заблаговременно отправил в Тяньцзинь несколько ящиков старого оружия, отбитого при ликвидации хунхузских шаек, — кремневые ружья, зазубренные мечи, кинжалы, старые гранаты, сохранившиеся со времен Боксерского восстания. Всю эту рухлядь, собранную в интендантских складах, отправили в Тяньцзинь под видом контрабандного опиума, хранившегося обычно в длинных резиновых мешках с персидскими надписями, эмблемами торговых фирм, непонятными гербами, изображавшими желтых львов, охраняющих спящих курильщиков. Обычно эта контрабанда, наоборот, шла из Тяньцзиньского порта в другие города Китая, но Доихара не придал этому значения. В ящиках под мешками опиума лежало оружие.
Целью таинственной поездки Доихара в Тяньцзинь было уговорить китайского экс-императора Генри Пу-и занять престол будущего маньчжурского государства или, в крайнем случае, просто украсть Пу-и и доставить его в Мукден. Первоначально задуманную операцию предполагалось осуществить местными силами.
Первое время из Тяньцзиня шли неблагоприятные вести: начальник японского гарнизона майор Кассиа действовал грубо и неуклюже, как слон в посудной лавке. Доихара просто кипел от негодования, когда ему доложили о назревающем провале всей этой затеи с учреждением новой монархии.
Кассиа явился в резиденцию бывшего китайского императора и начал пугать его: в Тяньцзине его величество подстерегают опасности, в городе вот-вот вспыхнут беспорядки, чернь очень возбуждена, и неизвестно, во что выльются начавшиеся волнения. Могут быть грабежи, убийства, поджоги… Его величеству лучше всего уехать из города, предположим в Порт-Артур или Дайрен. Там под охраной японских войск ему будет спокойнее.
Робкий по натуре экс-император Пу-и заподозрил неладное — не хочет ли этот грубоватый японский майор завлечь его в западню? Пу-и ответил — он не желает покидать Тяньцзинь. Здесь у него жена, слуги… Наконец, куда он денет свое имущество… Бросать его? Нет, нет, он не желает подниматься с насиженного места…
— Кто советники императора, — спросил Доихара, — сколько они будут стоить?
Полковник Доихара был уверен, что в Китае все продается и покупается, дело только в цене. Но на свой вопрос Доихара не получил ответа. Он вскочил с кресла и нервно забегал по комнате…
Надо действовать, действовать прежде всего через людей, окружающих Генри Пу-и, через вдовствующую императрицу, через жену, слуг, сторожа, который стоит в воротах… Это ведь задача для детей младшего возраста!
Доихара приказал немедленно разузнать все, что касается окружения бывшего императора, и очень подробно, вплоть до склонностей характера — азарт, алчность, женщины, честолюбие…
В конце октября Доихара уехал в Тяньцзинь. Ему понадобилось несколько дней, чтобы уяснить обстановку. Он долго сидел и ломал голову над списком придворной челяди, обслуживающей свергнутое императорское семейство. Пока он остановился на двух лицах — на матери Пу-и, тщеславной, выживающей из ума старухе, и слуге Чэн Сяо, беззаветно преданном экс-императору, — управляющем дворца в Тяньцзине.
Накануне полковник Доихара отправил во дворец визитную карточку с приложением вежливейшего письма, в котором выражал надежду, что его величество император Сюань-тун, как величали экс-императора, соблаговолит принять полковника японской армии Доихара Кендези, находящегося здесь проездом и желающего отдать императору визит вежливости.
Доихара умышленно не употреблял в письме слова «бывший» или «экс-император» и называл его Сюань-туном, будто он оставался действующим представителем Цинской династии.
На прием Доихара явился во всех регалиях, их было у него предостаточно: ордена «Священного сокровища», «Золотого коршуна», «Двойных лучей восходящего солнца»… Мундир сиял золотыми галунами, на поясе висел парадный меч самурая. Доихара торжественно прошел во внутренние покои. Его сопровождал пожилой китаец с хитроватым лицом — управитель дворца. Дворец выглядел мрачно, в узкие окна едва проникал тусклый свет, анфилада комнат, через которые проходил Доихара, напоминала антикварный магазин, в беспорядке загроможденный старинными вещами.
Генри Пу-и встретил полковника в маленькой гостиной, управляющий оставил их вдвоем. Перед Доихара сидел молодой близорукий китаец в громадных роговых очках, таких больших, что казалось, они закрывают его щеки. Растянутый, несоответственно большой рот при мелких чертах лица придавал Пу-и выражение болезненности и безволия. Когда Пу-и говорил, он обнажал высокие десны, из которых торчали крупные неровные зубы.
— Я прибыл сюда, ваше величество, чтобы засвидетельствовать глубокое уважение к вам со стороны Квантунской армии, офицером которой имею честь состоять.
— Благодарю вас! — тихим безразличным голосом ответил Пу-и.
Вначале разговор не клеился. Пу-и отвечал односложно.
— Я должен принести извинение за необдуманные слова майора Кассиа, — сказал Доихара. — Он, несомненно, сгустил краски, говоря об опасности пребывания в Тяньцзине для вашего величества.
— Вы так думаете? — оживляясь, спросил Пу-и.
— Несомненно… Конечно, лица высокого происхождения всегда находятся в некоторой опасности, тем более такой человек, как вы, которого ждет трон маньчжурского государства, трон ваших предков, ваше величество. Но мы сделаем все для вашей безопасности.