Вечерело, и на стенах дворца кое-где зажгли факелы. Громко стуча сапогами, Ногаре спустился по парадной лестнице, и лакеи, завидев его, почтительно склонили головы. Перед дворцом его ожидал запряженный двумя лошадьми неприметный экипаж без знаков отличия, указывающих на личность странствующего в нем путника. Кучер уже сидел на своем месте рядом с начальником его личной стражи, а его помощник Роже придерживал открытую дверцу кареты.

Ногаре проворно забрался в экипаж и, удобно устроившись на сиденье, обернулся к Роже.

— В Лион.

Города разделяло расстояние в пять лье [2], и Ногаре рассчитывал быть в Лионе после полуночи. Последний участок пути им предстояло проехать при свете полной луны, которая, подобно фонарю, освещала дорогу в ночи. Ногаре отвел в сторону занавеску затянутой в перчатку рукой, и перед его глазами замелькали улицы Реймса. Вот здание тюрьмы, где сегодня утром он в последний раз видел Армана де Перигора. Довольная улыбка появилась на лице Ногаре, и он откинулся на спинку сиденья. Напротив, скрестив на груди руки, сидел Роже; мыслями он был далеко отсюда.

Поверенный короля был вынужден признать, что юный Перигор продемонстрировал удивительную стойкость при пытках. Не то что большинство рыцарей-тамплиеров, служивших для юноши примером. Они сдались на удивление быстро, признались во всем, чего добивался от них Ногаре, поверив, что так облегчат свою участь. «Как же легко манипулировать людьми! — сказал он себе. — И совершенно не имеет значения, кто эти люди — короли, папы или какая-то деревенщина. Все они простые смертные, управляемые и предсказуемые».

Ногаре был в Париже, когда ему сообщили о том, что второй фрагмент появился в лаборатории лионского аптекаря. Он распорядился немедленно и любой ценой изъять у несчастного не принадлежавшую ему вещь. Но когда его люди, ведомые одним из ночных охранников, прибыли в дом де Перигора, Арман встретил их с невозмутимым видом и заявил, что не знает ни о каком черном предмете. Дальнейшие поиски не привели ни к каким результатам.

Армана де Перигора арестовали и доставили в Реймс. Ногаре лично прибыл из Парижа, чтобы его допросить. Два дня пыток результатов не дали. Претендент в рыцари-тамплиеры сопротивлялся с решимостью, не свойственной большинству представителей человечества. Ногаре это противостояние с лионским алхимиком доставило истинное наслаждение. В какой-то момент он даже позволил оппоненту увидеть свой истинный облик. Обычно он приберегал это для тех, кого ему удавалось сломить. Он позволил взглянуть на себя великому магистру ордена Храма Жаку де Моле накануне его казни на костре.

Фавориту короля очень хотелось продолжить эту игру с алхимиком, но у него были дела поважнее. Стремясь как можно скорее заполучить черный фрагмент, он приказал арестовать и допросить помощника Армана. Это был тычок пальцем в небо, но он допускал, что тот человек может что-то знать.

Угрозы пыток и вида набитого монетами кошелька оказалось вполне достаточно, и Жан во всем сознался. От него Ногаре узнал, что к Арману де Перигору приходил в гости друг — местный врач, некто Сенешаль, который с порога предостерег алхимика, что ему угрожает арест и прошел в его лабораторию. Он был так взволнован, что у него даже голос дрожал, и хотя Сенешаль старался говорить как можно тише, находившийся в соседней с лабораторией комнате Жан отчетливо слышал каждое слово. Врач узнал это от полицейского пристава и теперь говорил что-то о доносе, о бесовских опытах и расползшихся по городу слухах о том, что у Перигора собираются изъять предмет культа поклонения дьяволу. Сенешаль посоветовал алхимику бросить все и бежать из города.

— Спасайся, — прошептал он другу. — Тебе придется иметь дело не только с правосудием. Перотт уверяет меня, что за всем этим стоит Гийом де Ногаре.

Врач ушел, и Арман позвал помощника. Жана потрясло спокойствие алхимика. Войдя в лабораторию, он увидел, как тот заворачивал в ткань небольшой предмет. Он услышал шаги помощника, поднял голову и спокойным, но исполненным решимости взглядом посмотрел ему в глаза.

— Ты идешь со мной, — сказал ему Арман. — Возьми лом, долото, молоток и веревки. И поскорее.

Когда они вышли из дома, уже начало темнеть. Жан заметил, что кроме того пакета Арман прихватил пару масляных светильников. Они шли быстро, не говоря ни слова. Жан обратил внимание, что хозяин выбирал малолюдные улицы. Когда они подошли к церкви тамплиеров, наступила ночь, хотя на западе еще виднелась узкая полоска света.

Арман остановился, чтобы прислушаться и оглядеться. Затем он сделал знак помощнику и зашагал к маленькому кладбищу, примыкавшему к церкви. Жан почувствовал, как по спине пробежал холодок, и два раза перекрестился. Он считал себя смелым человеком, но от смелости мало проку, когда приходится иметь дело с привидениями.

— Это могила моего предка Жильбера де Перигора, — сообщил ему Арман, остановившись у сложенной из серого камня усыпальницы. Он проговорил эти слова шепотом. Хотя он обращался к Жану, помощнику показалось, что на самом деле хозяин беседует сам с собой. — Я должен ему кое-что вернуть, — продолжил тем временем алхимик.

Жан признался агентам на допросе, что его хозяин, видимо, тронулся рассудком, и вначале хотел отказаться помогать. Затем подумал, а не сбежать ли ему. И наконец, еще раз перекрестившись, решил сделать то, что от него требовалось…

Представив себе эту сцену, Ногаре не удержался от смеха, что привлекло внимание его секретаря Роже: пусть ненадолго, но черный фрагмент оказался рядом с костями существа, при жизни бывшего рыцарем-тамплиером.

Ногаре откинул голову на спинку стула, закрыл глаза и мысленно перенесся в Париж, куда намеревался вернуться уже завтра. Он оставил там немало проблем и не раз задавался вопросом, не теряет ли он контроль над ситуацией, в создании которой принял самое активное участие.

— Теперь это не имеет значения, — ответил он на собственный вопрос. — Главные цели достигнуты, а изъятие фрагмента станет великолепным заключительным аккордом всей комбинации.

Он вспомнил аббатство Мобюиссон и тот сентябрьский день 1307 года, когда ему удалось запустить механизмы, которые и привели к падению ордена Храма.

Голоса, смех и топот ног по мраморным плитам холла возвестили Ногаре о возвращении короля. Он отложил документы, которые изучал, и вышел навстречу королю и его свите.

Завернув за угол широкого коридора, он увидел приближающуюся к нему группу людей. Его облаченная в черные одежды аскетичная фигура резко контрастировала с пестрой компанией, впереди которой вышагивал Филипп IV, разодетый по последней моде, которую сам так часто менял: зеленые охотничьи брюки были заправлены в высокие черные сапоги; того же цвета короткая рубашка открывала широкий пояс с серебряной пряжкой; завершала костюм шляпа с широкими полями и пером, которую король сжимал в руке вместе с хлыстом. Рослый Филипп заметно выделялся из толпы сопровождавших его людей. Его длинные волосы, не прикрытые шляпой, золотистыми локонами рассыпались по широким плечам. Лето началось недавно, но светлую кожу короля уже позолотило солнце. Ярко-синие глаза придавали ему по-юношески наивный вид. Впрочем, это обманчивое впечатление невинности, производимое королем, развеивалось очень быстро. Ногаре в который раз убедился, что прозвище Красивый, давно и прочно закрепившееся за именем короля, является вполне заслуженным.

Кавалеры и дамы из свиты короля смеялись и пытались шутить в извечной борьбе за внимание монарха, что неизменно вызывало презрение у его фаворита. Впрочем, лицо Филиппа в этот момент было серьезным, и весь его вид говорил, насколько он далек от ужимок придворных. Заметив Ногаре, он несколько оживился и взял его под руку.

— Ах, Ногаре, вы-то мне и нужны! Пойдемте. — Не обращая ни малейшего внимания на своих провожатых, он увлек его в королевские покои.

— Как поохотились, ваше величество? — поинтересовался Ногаре, пока камердинер снимал с Филиппа сапоги.