— Я понял, что должен его купить, — рассказывал Жан. — До сих пор не очень хорошо понимаю, что вызвало у меня такой восторг, но ни на мгновение не пожалел о своем решении. И пусть теперь в течение многих лет мне предстоит возвращать деньги отцу и расплачиваться с банком, но каждый раз, когда я в него вхожу, я чувствую, что это того стоило.

Николь рассказала ему о своей работе в Лувре и о наследии Гарнье, о маленькой квартирке, которую она снимала в Париже вместе с подругой, и об импульсе, подтолкнувшем ее искать себе жилье в пригороде.

— К сожалению, я тут лишь квартирантка, — вздохнула она. — Но теперь, когда мадам Барбье уехала, мне начинает казаться, что это действительно мой собственный дом.

Они беседовали непринужденно, как старые друзья, встретившиеся после долгой разлуки. Жан и Николь обнаружили много общего во вкусах и интересах, хотя нашлись и разногласия. К примеру, Жан как архитектор отстаивал пирамиду, возведенную на площади перед Лувром, в то время как археолог Николь выразила искреннее презрение. Каждый стоял на своем, но у обоих сложилось впечатление, что собеседник как минимум прислушался к его мнению. Во всяком случае Николь пообещала себе, что попытается взглянуть на стеклянное сооружение другими глазами.

Прощаясь у калитки, они договорились на следующее утро вместе поехать в Париж. Жан приехал на машине и предложил Николь подвезти ее до музея.

— Не думаю, что это будет быстрее, чем на поезде, — засмеялся он, — зато по дороге мы сможем поговорить.

Николь закрыла калитку и пошла по дорожке к дому. Она улыбалась и была совершенно счастлива. Ее разобрал смех, когда девушка сообразила, что ни она, ни Жан даже не вспомнили о соли.

15

Париж, 2000 год

Ей показалось, что она перенеслась в свой собственный сон, и от этого холодок пополз по спине.

Египетская коллекция из наследия Гарнье прибыла в музей в первой половине дня, и Николь принялась все распаковывать. Пока для коллекции отвели часть хранилища возле реставрационной лаборатории, где Николь определила каждому экспонату место, пусть пока и временное. Она работала сосредоточенно и осторожно, помня о разбитой в ее кабинете скульптуре Сесостриса. Каждый экспонат был уникальным и неповторимым свидетельством исчезнувшей цивилизации.

Разворачивая уже знакомые предметы коллекции, Николь заново любовалась каждым, не уставая изумляться их необыкновенной ценности. Она едва успела положить на стол таблички с письменами, как вдруг ею овладело неожиданное, но мощное чувство. Эти керамические или известковые пластины, которые древние египтяне использовали для письма, были не самыми ценными экземплярами в коллекции Гарнье. Вообще-то, подобные таблички довольно часто находили на раскопках. Каждая такая пластина свидетельствовала об обычаях древних египтян, не более того. Сами по себе таблички не представляли особой ценности. А вот нанесенный на них текст порой позволял сделать удивительные открытия в области египтологии.

Судя по документам, попавшим в руки Николь, пластины из коллекции Гарнье были найдены в так называемой Птолемеевской шахте. Так называлась яма, вырытая древними египтянами в поисках воды. Но попытка оказалась неудачной, и в яму стали сбрасывать отходы. В колодце были найдены тысячи пластин, ставших ценнейшим источником информации о жизни людей, многие тысячелетия назад населявших эти земли.

Птолемеевская шахта находилась недалеко от места, где в ту далекую эпоху жили рабочие и ремесленники, возводившие гробницы фараонов к югу от горы Фивы. Найденные там таблички многое поведали об обычаях и нравах жителей города мастеров.

Николь посмотрела на разложенные на столе таблички и, как и во сне, ощутила острую необходимость их изучить. Ей показалось, что эти безмолвные свидетели ушедших эпох зовут ее, и никто, кроме нее, их голосов не слышит. Только ей было предначертано разгадать скрытую в этих письменах тайну.

Она села на табурет, взяла лупу и взволнованно протянула руку к одной из табличек. Это была тонкая известковая пластина, на которой проглядывался какой-то рисунок с подписями. И тогда ее настигло шокирующее осознание того, что именно это она из ночи в ночь видела во сне.

Бросив табличку и лупу на стол, Николь закрыла лицо руками.

— Но это же полный абсурд, — попыталась убедить она себя. — Это всего лишь сон, и нет повода для беспокойства. — Сделав несколько глубоких вдохов и выдохов, она успокоилась, снова открыла глаза и посмотрела на разложенные на столе таблички. Их было шесть, и теперь они не казались ей такими важными, как пару минут назад. Она попыталась взглянуть на них беспристрастно и непредвзято. Как бы то ни было, ей нужно их изучить, а там… кто знает? Вдруг сон и в самом деле окажется вещим, и одна из этих пластин действительно скрывает тайну, которую за три тысячи лет никому не удалось разгадать?

Николь улыбнулась, спрятала лупу в карман, собрала карточки и документы и вышла из комнаты, заперев дверь на ключ.

Во второй половине дня она вернулась в хранилище. Все утро и часть дня она была очень занята, но те шесть табличек с нацарапанными на них иероглифами никак не шли у нее из головы. Это видение всплывало перед ней, когда она меньше всего его ожидала, подобно запавшей в память фотографии.

Почти весь день Николь провела у себя в кабинете, разбираясь с документацией, сопровождающей коллекцию Гарнье. Незадолго до перерыва она решила сходить в библиотеку, чтобы навести кое-какие справки. Там ее и застал телефонный звонок вчерашнего знакомого, и она упрекнула себя за дурацкое волнение, от которого у нее учащенно забилось сердце.

— Это тебя, Николь, — Сюзанна протянула ей телефонную трубку. — Жан Массард.

Утром по дороге в Париж они договорились, что, возможно, вместе вернутся в Сен-Жермен.

— Все зависит от работы, — пояснил Жан. — Случаются дни, когда мне приходится ночевать в студии, и боюсь, что сегодня один из таких дней. Видишь ли, мой отец — настоящий рабовладелец.

Жан звонил, чтобы подтвердить свои опасения, и Николь разочарованно вздохнула.

— Но я взбунтовался, — весело продолжил он, — и заставил его пообещать, что завтра он отпустит меня, как положено. Так что, если хочешь, завтра мы могли бы вместе вернуться домой.

Николь тут же согласилась. Повесив трубку, она в очередной раз себя упрекнула. На этот раз за поспешность. Как бы то ни было, они условились о встрече, и это подняло ей настроение.

Утренняя поездка была просто изумительной. Автомобиль Жана — красного цвета спортивная «мазда» кабриолет, но они не стали откидывать верх.

Всю дорогу молодые люди непринужденно болтали, как будто продолжали вчерашний разговор. Вместо приветствия при встрече оба воскликнули одно и то же слово: соль! Отсмеявшись, Жан рассказал ей, что жарил яичницу без соли, и она оказалась очень даже ничего.

Оба узнали что-то новое о жизни собеседника. Например, что Жану исполнилось тридцать, у него есть сестра и он холост. Николь не осмелилась поинтересоваться, есть ли у него невеста, да и не хотела она этого знать. Она сказала себе, что предпочитает неизвестность утвердительному ответу.

Жан подвез ее к музею за семь минут до начала рабочего дня, и Николь дала ему номер телефона отдела египтологии, чтобы он сообщил ей, смогут ли они сегодня вместе вернуться в Сен-Жермен.

В течение дня ее несколько раз настигал образ молодого архитектора. Это было приятное воспоминание, без той категоричности, с которой перед ее внутренним взором появлялись древнеегипетские таблички.

В конце концов настойчивость этого видения преодолела ее нежелание уступать ему, и Николь спустилась в хранилище.

Она сказала себе, что хочет еще раз взглянуть на коллекцию, хотя в глубине души знала, что обманывает себя.

Таблички, невзрачные и совершенно безобидные, по-прежнему лежали на столе, там, где она их оставила.