— Почему? — удивился Птека.

— Потому что никогда не смогу обрасти халатом и тапочками. Или шубой и валенками.

— А вдруг? — не поверил Птека. — Помёрзнешь, помёрзнешь — и начнёшь обрастать потихоньку. Так же удобнее.

Марк посмотрел на меховую кацавейку без рукавов, появившуюся на Птеке, и засмеялся. Смеялся долго, от души, представив, как всё это будет.

Появился росомаха и, глядя то на Марка, то на Птеку, ревниво спросил:

— Чего?

— Птека обновкой хвалится. — Марк, утирая выступившие от смеха слёзы, взял у Птеки лампу и поднял так, чтобы росомахе было лучше видно кацавейку.

Росомаха осмотрел звеРрика, презрительно фыркнул и, в свою очередь, оброс роскошной шубой до пят, тёмной, блестящей, расцвеченной полосами белого меха.

— Ну ты, брат, вообще большой боярин. Горлатной шапки не хватает. Экая тут у нас демонстрация мод. Пойдёмте, други мои, наверх. Я там вами полюбуюсь.

— Шапки не хватает… — повторил росомаха, задумался, — и на голове его возникла огромная, как стог сена шапка.

Она напомнила Марку медвежьи шлемы гвардейцев у Букингемского дворца.

— Так? — требовательно спросил росомаха.

— Практически, — подтвердил, не моргнув глазом, Марк. — Невыносимое великолепие.

Росомаха утешился, зато Птека надулся.

Кацавейка его тоже обернулась шубой до пят. Он молча пошёл по коридору, волоча за собой мешок.

Росомаха, едва не задевающий меховым стогом низкий свод, подобрал полы шубы и обогнал бредущего Птеку, пихнув его, случайно или намеренно.

Марк, застывший как напольный подсвечник, с лампой в руке, высмотрел это представление и в сердцах воззвал к высшим силам:

— Ёлки-палки, ну за что мне это?! Детсад в крематории… Я сойду с ума, ей-ей, сойду с ума. Буду ещё чище крыса с лисом на всех кидаться.

Он догнал чуть не плачущего Птеку. Пошёл рядом с ним.

— Они всегда над нами так, — полувздохнул-полувсхлипнул Птека. — И звеРри, и звеРрюги.

— А вы тонкие и ранимые, — подтвердил Марк, не зная, что и сказать.

— А мы звеРрики… Хуже нас только кислые мыши…

— Но ведь есть кто-то хуже кислых мышей… — улыбнулся Марк.

— Нет, — печально ответил Птека. — Нету.

— Давай устроим сегодня пир, — предложил Марк, пытаясь отвлечь Птеку от грустных размышлений о собственной никчёмности. — Если до мельницы доберёмся. Как наварим, нажарим! Обречённость, разлитая в воздухе, достала уже. Устроим концерт. Хоровое пение под астролябию.

— Это как? — удивился Птека.

— Элементарно, Ватсон! Будем бряцать по ней металлической палочкой.

— Я испеку пирог, — утешился, наконец, Птека. — Я умею печь вкуснющие пироги, а этот задавака Графч не умеет. Никаких.

— Правильно! — поддакнул Марк, радуясь как смене настроения Птеки, так и будущему пиру. — Вот уж действительно жизнь веселее, когда ждёт пирог с пылу, с жару. Лишь бы мельницу не спалили до нашего прихода.

— Это вряд ли, — мудро рассудил Птека. — Скорее подожгут лестницу.

— Почему?

— Нижние этажи — каменная кладка, только жилой деревянный. Это ж подниматься надо, побоятся. Вдруг кто есть? Проще ступеньки и перила запалить, да скрыться.

— Ну ладно, проверим, — усмехнулся Марк. — В случае чего, пироги и у вас дома напечём.

За приятным разговором они миновали большую часть подземелья. Только теперь Марк сообразил, что идут они как по ниточке за росомахой, метущим пол боярским одеянием.

Росомаха вывел их прямо во дворец.

Марк решил для начала обойти его и посмотреть, нет ли изображений пророка, а потом вернуться в зал, где убили хранителей.

И они пошли по этажам. Свет лампы отражался в уцелевших стёклах. Там же отражались давно небритый парень в затёртых джинсах и двое его спутников в роскошных шубах.

Тяжёлый, назойливый запах пряностей остался внизу, а здесь гуляли сквозняки, пахнущие ночью, они лизали ледяными языками ноги Марка. Шубы звеРрюги и звеРрика были сквознякам не по зубам, их они почтительно огибали, лишь оглаживая мех.

Лампа скорее слепила, чем освещала, и Марк больше полагался на уши и нос.

Они прошли пустой Олений Двор, заглядывая в каждую комнату. Пыль, разруха, запустение. Нигде им больше не встретилось изображения пророка. Ни на картинах, ни на фресках, ни на шпалерах. Книг тоже не было.

Марк обнаружил обгорелые книжные останки в каминах, в разных концах дворца. Он был уверен, что это дело рук Гиса, выбиравшегося из своей берлоги на охоту за ласками.

В Зубровом Замке были мраморные статуи могучих мужей — здесь вереницы изящных портретов на картинах и шпалерах. Благородные олени ласково смотрели куда-то в неизвестность. На шпалерах они были вышиты в оленьем обличье, на картинах нарисованы в человечьем.

Королевские венцы рогов, гордые шеи самцов, трепетные ноздри самочек. Тщательно выполненные зелёные кущи и тенистые водопои. И выписанные умелой кистью мягкие каштановые локоны, чистые лбы, гордые профили, бархат камзолов, шёлк платьев, белоснежное кипение кружев в воротниках и манжетах. А глаза там и там оставались одинаковыми: тёмными, влажными, вишневыми…

Марк ярко представил, как злились горожане ЗвеРры, когда олени вот так же ласково смотрели сквозь них при встречах и церемониях, отрешённые и совершенно недоступные, погружённые в свои загадочные ритуалы по охране неизвестно чего.

— У нас тоже такие коврики с оленями любят, — пробурчал Марк, — в деревнях над кроватями вешать. И ещё с тремя охотниками на привале. Всё, спускаемся в подвал, там хоть теплее.

Они вернулись на первый этаж. Широкой парадной лестницей спустились в Зал Церемоний.

Первым ворвался туда росомаха — и вскоре раздались радостные вопли. Он нашёл кладовую с источником благовонного запаха.

— Индийское мыло, — проворчал Марк, но кладовая его заинтересовала.

Подумалось: а не могли ли убийцы подложить чего-нибудь одуряющего в ароматические вещества. Чтобы в день церемонии олени запалили свои курильницы, нюхнули дурману и свалились? И бери их голыми руками, хоть горла режь, хоть хвосты крути.

Марк прошёл в кладовую.

В деревянных, выстланных плотной, промасленной бумагой ящиках лежали ровные стопки палочек благовоний. Здесь же хранились и свечи. Царил просто-таки аптечный порядок.

Марк начал запаливать палочки из разных ящиков, чтобы сравнить запахи.

— Баловство! — осудил его действия суровый Графч и сел прямо в шубе на пол.

— Шапку в помещениях снимают, милорд, — объяснил в ответ Марк, закрепляя палочки в специальных держателях. — Вот тебе задание: нюхай и следи, не станет ли тебе хуже.

Особого разнообразия среди благовоний не наблюдалось… На лучинках, выкрашенных в густой фиолетовый цвет был нанесен более пряный состав, на тоненьких жёлтых — лёгкий, цветочный. Были ещё красные, самые длинные и толстые. И пахло от них резче, чем от жёлтых и фиолетовых.

Марк начал рассуждать вслух:

— Тыкс, господа присяжные заседатели, что мы видим… А видим мы, что…

— Что? — подхватил Птека.

— А видим мы помещения для ритуальных целей. Я думаю, им заведовал кто-то особый. Есть ящики для готовых палочек, а вот — корзина для использованных черешков. Палочка прогорела, — хвостик остался. Его вынимали, ставили новую палочку, а эти огарки сюда.

— Они очень, очень дорогие! — округлив глаза, признался Птека. — В них благодать.

— Кто бы сомневался. Несомненная благодать, — подтвердил Марк. — Графч, ты сиди, нюхай — вдруг одурманишься. А нет — так благодатью напитаешься, тоже хорошо. А мы пойдём, зал осмотрим.

В зале Марк насчитал шесть напольных курильниц. И ещё шесть — на лестнице. Они попарно стояли на первой, третьей и пятой ступенях.

В зале же четыре курильницы замерли по углам, а две — в центре, около постамента, который явно был сердцем зала. Рядом валялись два опрокинутых подсвечника, разумеется, на шесть свечей. Одна курильница в углу тоже лежала на боку.

Марк придирчивым взглядом режиссёра окинул пространство.