Мы сыграли вничью, потому что итальянцы получили право на 11-метровый, который был назначен за игру рукой Гарре. Однако я считаю, что это был лучший матч из всех тех, что к тому времени мы провели под руководством Билардо. Думаю, что именно в том матче Билардо наконец-то завершил создание команды. Он разрешил Батисте играть исключительно на позиции центрального полузащитника, он дал иные – более открытые – функции Джусти, и он освободил Бурручагу. Поэтому я говорю: там был не только я один, там была команда.
Потом, против болгар, мы допустили несколько застарелых ошибок, как, например, неправильно занимали позиции при контратаках соперника, но дело в том, что уже тогда мы были до предела уверены в себе и своих силах. К тому же нас сильно смутила их тактика; мы думали, что они будут атаковать больше. Как бы то ни было, а мы их сделали: сперва отличился Вальдано, который взлетел под небеса, чтобы замкнуть навес Куччуффо, а затем – Бурру, забивший после моей передачи, из тех, что так мне нравятся. Я прошел почти до лицевой линии как левый крайний полузащитник и, словно стоя на краю бездны, развернул ногу, чтобы послать ему мяч. Мы били всех, одного за другим. И мы уже были в 1/8 финала!
Мы были командой, обладавшей всем необходимым – и техникой, и боевым духом. Один аргентинский журналист, Хувеналь, подобрал очень подходящее определение: «Европейская динамика с креольским запалом». Такими мы и были: очень строго организованными в тактическом плане, с новым тактическим решением – либеро Брауном и двумя стопперами, Руджери и Куччуффо; двумя крайними полузащитниками, Джусти и Олартикоэчеа; центральным полузащитником Батистой, который мог тормознуть любого соперника; Энрике, который придавал нашей расстановке равновесие, и Бурручагой, который был связующим звеном. Впереди же играли Вальдано и я. Такой была основа команды. Командища!
Тота мне говорила: «Мальчик, что ты такое ешь? Ты носишься по полю так, как никогда ранее в жизни не бегал! На экране телевизора ты всегда появляешься с мячом». Я действительно был словно заведенный, больше, чем когда-либо. Я всегда любил позагорать, но тогда мне абсолютно не хотелось покидать базу, столовую, комнату. Комнату, которую я делил с Педрито Паскулли, и каждый день мы что-нибудь да добавляли в ее интерьер: картинку, фотографию, какое-нибудь украшение. Мы хотели, чтобы база стала нашим домом на месяц, до самого финала!
У нас был собственный стиль дизайна – скромный, очень скромный… Я не скажу тебе, что он был как в Вилья Фьорито, но все же в чем-то похожий: кирпичные стены, маленькие и немного жесткие кровати, только один телефон, по которому трепался Пассарелла (об этом я расскажу чуть позже). Но для нас все это было в порядке вещей; мы получали 25 долларов – 25! — суточных в день… Все это не ощущалось, так как свершилось то, о чем я мечтал, один в один, не больше и не меньше. В конце концов, я ощущал себя хозяином при Билардо – так, как чувствовал себя Пассарелла при Менотти. Билардо много делал для меня – дал мне капитанскую повязку, всячески поддерживал… В 1982 году Пассарелла был великим игроком, потому что у него было все то же самое, что и у меня четыре года спустя: капитанство, согласие, доверие… Я отправлялся с нашей базы на «Ацтеку» и говорил: «До скорого!», и это было чем-то вроде ритуала, я знал, что мы выиграем и останемся там.
У нас были свои приметы, свои привычки, которым мы следовали. Всегда, один раз в неделю, мы ужинали в ресторане «Мой старик», принадлежавшем толстяку Гремаско, выступавшему вместе с Билардо за «Эстудиантес». Также, например, перед каждым матчем мы обязательно выходили за покупками в супермаркет, который назывался «Sanborns» или что-то в этом роде. Мы сделали это перед первым матчем против Южной Кореи, и после уже не могли нарушить эту традицию. Каждый раз мы следовали нашим приметам, и чем дальше мы проходили в чемпионате, тем больше людей к нам присоединялось. Для меня все это было словно еще одной тренировкой: я проходил по дорожкам, за спиной у меня было по три сотни человек, мог зайти в какое-нибудь заведение – это мог быть магазин электротоваров или даже… женская парикмахерская – и оставался там, ощущая на себе взгляды тысяч глаз, направленных на меня с той стороны стекла. Хотите знать правду? Я был счастлив, счастлив… Это была какая-то запредельная любовь, но она меня не отягощала, нисколько. Во время этих прогулок со мной рядом всегда был «Негр» Галиндес, готовый в любой момент прийти мне на помощь, защитить меня. Я вспоминаю, как Тито Бенррос, наш помощник, всегда держал его в тонусе; к примеру, что-то кричал мне, и Галиндес выбегал как сумасшедший. Когда он был в порядке, мы заставляли его петь «болерос», и он исполнял их таким голосом, что моя собака сделала бы это лучше. Также со мной был, конечно же, Сальваторе Кармандо, массажист «Наполи», который мне всегда очень много помогал. Так что мы очень хорошо проводили время на сборах на базе «Америки». Мы уже были командой, очень хорошей командой.
Мы понимали друг друга по памяти. С Вальдано мы синхронизировали наши действия, и когда он отходил назад, я оставался впереди, или наоборот. Карлос вбил нам все это в голову, и все получалось у нас без лишних разговоров, словно на тренировке.
Но все равно это было очень непросто. В матче 1/8 финала против Уругвая в Пуэбле счет открыл Паскулли, которому сделал пас… Асеведо, их защитник. Это была не просто еще одна победа; меня достала уругвайская паранойя и, кроме того, мы не могли обыграть их на чемпионатах мира целых 56 лет! Начиная с того самого финала 1930 года. Мы шли и шли вперед, сжав кулаки, и били сильнее Тайсона. Бедняга Луиджи Аньолин, итальянский судья, ошибочно не засчитал мой гол, решив, что во время удара я опирался на Боссио. Нет, старик, нет! Я выиграл у него единоборство, потому что прыгнул выше него… Этот Аньолин был сущим кошмаром; мы хотели надавить на него с самого начала, но дядька сразу же сказал нам: «Ко мне не лезьте, срал я на вас всех». И он толкнул Франческоли, пихнул локтем Джусти… Мне нравился Аньолин, он был одним из немногих судей, что мне нравились, хотя он также ошибался, как и подавляющее их большинство.
По ходу чемпионата мне импонировала Германия, в ее составе не было ни одного разгильдяя. Моему брату Лало нравились команды, игравшие в замысловатый футбол, потому он тащился от сборной Марокко, хорошо смотревшейся на том чемпионате. Симпатии же Турко были больше на стороне Франции и Дании. Германия мне нравилась сразу по нескольким причинам: немцы неслись вперед как сумасшедшие, у них был Маттеус – на тот момент один из лучших футболистов мира, Феллер, настоящий зверь, Аллофс…
Матч испанцев с Данией получился каким-то невероятным: все выглядело каким-то сумасбродством, и это при том, что на поле были Лаудруп, Элкъяер-Ларсен и другие. Тренер датчан сошел с ума, когда они стали уступать в счете 1:2, он снял с игры одного защитника, и в итоге они получили пять мячей в свои ворота. Это случилось еще и потому, что мой друг «Стервятник» Бутрагеньо поймал вдохновение… Билардо всегда говорил: одна тактическая ошибка – и дело сделано.
Мы прошли так далеко, когда в нас никто не верил. Кто-то спросил меня, удовлетворюсь ли я тем, что Аргентина попала в восьмерку сильнейших сборных Мундиаля… Я бы напомнил им одну фразу Обдулио Варелы (я ее прекрасно помню), произнесенную им перед финалом чемпионата мира-50, перед знаменитым Мараканасо: «Все комплименты только в том случае, если мы – чемпионы».
И вот пришел черед Англии, 22 июня 1986 года. Другой день, который я никогда не забуду, покуда я жив, никогда… Тот матч с англичанами, прошедший в борьбе с первых и до последних минут, ставший настоящим сражением… Барнс, который так осложнил нам жизнь. И два мои гола. Два моих гола!
О втором у меня осталось много воспоминаний, очень много… Если о нем рассказывает какой-нибудь из моих родственников, то число обыгранных мной англичан обязательно увеличивается; если об этом рассказывает Коппола, то Билардо якобы предоставил мне отдых накануне, и я вернулся прямо к матчу, в 12 часов дня… О таком голе я мечтал еще в Вилья Фьорито, я хотел забить его «Красной звезде», а забил англичанам на чемпионате мира, да еще и в финале.