Я был убежден в том, что мы не сможем пробудить в людях энтузиазм… Скорее мы были причиной возникновения ссор между ними! Но никто не мог понять, что нам не хватало времени, что в команде было много ценных футболистов. Но меня не удивляло подобное отношение к нам; таков уж аргентинский болельщик – даже Менотти сделали жизнь невозможной перед мундиалем-78. Я уважал чужие мнения, но меня бесило то, что критиковавшие нас тогда станут первыми, кто залезет на машину с победителями.

Мы уже привыкли к тому, чтобы вести борьбу в одиночку. Но мы уже были повязаны друг с другом и знали, чего мы хотим. Та сборная была преследуемой, гонимой… Были люди, много людей, которые уже ничего не хотели слышать: для них Борхи уже не являлся перспективным игроком, Паскулли не мог никому забить, а Марадона был себе так, левым игрочком… Нас гнобили вовсю, у меня в этом не было никакого сомнения. Но мы были едины как никогда, наша солидарность была нерушимой.

Тот апрель 1986 года был ужасным. 30-го числа мы проиграли Норвегии, и нас хотели сравнять с землей; единственное приятное воспоминание о том матче – дебют «Негритенка» Эктора Энрике. Мы отправились в Тель-Авив на матч с Израилем, и все наши пушки были наготове; правительство хотело убрать Билардо! Рауль Альфонсин, который в ту пору был нашим президентом, обмолвился, что сборная ему не нравится, Родольфо О'Рейлли, секретарь Министерства спорта, организовал лобби, и земля зашаталась у нас под ногами… Это было ужасно, правда… Выходило, что для политиков футбол был чем-то серьезным, и сборная в мгновение ока стала вопросом государственной важности. Можно в это поверить? Да, можно! И я сказал: «Если уйдет Билардо, уйду и я». Дай Бог, если это на что-то повлияло, потому что если бы аргентинское правительство сняло бы тренера сборной, это было бы глупостью и посмешищем мирового масштаба… 4 мая мы разгромили Израиль 7:2, и я был убежден: за эти 30 дней, что оставались нам до старта мундиаля, мы успеем подготовиться так, чтобы его выиграть. Чтобы его выиграть! И я также был убежден, что у всех остальных начнется спад.

Эту сборную я любил по-особенному. И тогда, и сейчас это легко понять: в нее входила целая группа исключительных игроков, и я был ее капитаном. Я чувствовал, что удача нам не помогает, но что потом это нас сплотит еще сильнее. Я также чувствовал, что нас не уважают, что это уважение полностью отсутствует.

Когда, наконец, мы прибыли на тренировочную базу «Америки», в столице Мексики, в сознании у меня молнией промелькнуло, что все, о чем я думал, не было сном. И мы станем чемпионами мира.

Мы сыграли с местным клубом и проиграли, затем отправились в Барранкилью и сгоняли вничью с «Хуниором» 0:0. У нас было собрание, в Мексике – очень серьезное, на котором мы говорили обо всем… Так шли день за днем, собрание за собранием, и на одном из них я сцепился с Пассареллой, но об этом я расскажу чуть позже, в деталях, потому что оно того стоит.

Так мы пришли к выводу, что нам противостоит весь мир, и потому нам лучше всем быть заодно… Меня всегда утомляли сборы, всегда меня сковывали, но на этот раз все было иначе, так как мы были искренними друг с другом, говорили все друг другу в лицо. И, начиная с этого момента, наша сила стала расти.

Мне бы очень хотелось, чтобы мои дочери увидели бы меня играющим на чемпионате мира в Мексике. Я знаю, что они получили бы истинное наслаждение! На том мундиале все мои мысли были о том, как показать аргентинцам, что у нас есть команда – не знаю, для того, чтобы стать чемпионами или нет, но она есть, и она займет достойное место в мировом футболе.

Я уверен, что первый матч против Южной Кореи 2 июня 1986 года, на Олимпийском стадионе в Мехико – не на «Ацтеке» – половина аргентинцев смотрела вполглаза. Они даже не знали, кто играет за сборную… Тем временем ушел Пассарелла, вышли на замену Кучуффо, Энрике… Мы верили в себя, верили, но для того, чтобы нас поддерживали болельщики, мы не показали никаких хороших результатов. Но мы выходили из раздевалки убежденными – вот то верное слово, убежденными. Мы были готовы разорвать на части кого угодно. Мы излекли уроки из наших предыдущих неудач, особенно относительно игры крайних полузащитников, и применили наш опыт в матче с Кореей. И похоже, что корейцы дико разозлились… Мамочка моя, как они меня лупили! Как они меня лупили! Они сделали на мне 11 фолов – наверное, все, что вообще имели место в том матче. Я говорю «одиннадцать», и это кажется немного, но после некоторых из них у меня шла кровь, без прикола… И знаете, когда их защитник получил первое предупреждение? На 44-й минуте, 17-й номер, увы, я не помню его имени, но я окрестил его «Кунг Фу». Другой же въехал в меня ногами так, что у меня слезла повязка. А повязки я в то время использовал такие, что могло показаться, будто они гипсовые.

Там, в Мексике, началась моя борьба с ФИФА: из-за фолов и… из-за времени. Очевидно, что, с одной стороны, судьи никак не защищали ловких игроков, они позволяли просто измываться над ними, а, с другой, — матчи по требованию телевизионщиков начинались в полдень, утром, в любое удобное для них время. Вы знаете, что это такое – жара в высокогорной Мексике в 12 часов дня!? Это время для равиоли, [28]но никак не для футбола… В преддверии игр я всегда ложился поздно и вставал в 11 утра, но если матч был назначен на 12, это означало, что подниматься мне нужно в 8. Это было моей привычкой на протяжении всей жизни, а поскольку я вынужден был отправляться в кровать рано, то никак не мог заснуть. Но ладно, помимо личных привычек были куда более серьезные вопросы. Поэтому мы организовали одно дельце вместе с Вальдано. Вальдано и я.

Все спрашивали меня, не слишком ли я открыто идут против власти, незащищенный, за пределами поля?.. Что они имели в виду?! Что я был политиком?! Нет, нет и еще раз нет: я никогда им не был и никогда не буду! Даже Авеланж, Жоао Авеланж, сам президент ФИФА, бывший ватерполист, сказал мне, что нужно с уважением относиться к тем, кто наверху, к сильным мира сего. На мой взгляд, они либо перевирали мои слова, либо я оглох; я не собирался срывать их телевизионные контракты, я всего лишь просил о том, чтобы они проконсультировались с нами, с игроками – с подлинными хозяевами спектакля, потому что без нас они никто. Без Марадоны, без Румменигге и без последнего запасного сборной Марокко… Они никто без любого из нас. И я говорил, что если вдруг кто-нибудь возьмет и помрет в 12 часов дня, я бы очень хотел посмотреть на них в тот момент – что тогда с ними будет? По крайней мере, мою грудь сдавливала дикая боль в груди по ходу первых матчей турнира.

И другая проблема – умышленные удары. Не знаю, так это на самом деле или нет, но мне казалось, что корейцы били меня по ноге с большей злостью, чем остальных. И они еще хотели, чтобы я хорошо отзывался о судьях! Как я могу говорить о них хорошо, если они позволили одному из корейцев ударить меня безнаказанно целых двадцать раз? С Зико происходило то же самое. Платини лупили не так сильно, потому что француз делал передачу и оставался на месте. Стал бы я хорошо отзываться об арбитрах!

Два других матча группового турнира были против Италии (1:1 5 июня в Пуэбле) и Болгарии (2:0, через пять дней на том же самом Олимпийском стадионе). Итальянцам я забил очень красивый гол, настолько красивый, что он занял место в моей галерее. Они смешали с дерьмом Галли, вратаря, даже не поняв, что я просто не оставил ему времени для какого-либо действия, потому что выпрыгнул навстречу мячу после удара Вальдано. И вместо того, чтобы ждать вместе с Ширеа за спиной, мир его праху, когда мяч упадет на землю, я пробил по воротам с левой…. Да, я сделал это, я закрутил мяч в дальний угол; это я оказался очень быстрым, а не Галли – медленным! Я ощущал поддержку остальных, так как Билардо вдалбливал им, что они должны помогать мне по всему полю. И я, в свою очередь, также не бросал их на произвол судьбы; если требовалось прессинговать защитников, я не считал, что это ниже моего достоинства.