– Он еще один враг, – объявила Исабель. – Я составлю полный список и разберусь с каждым.

– Роблс не враг, – сказал Сервантес. – Он печатник и деловой человек.

– Вот я и поговорю с ним о том и о другом, – сказала Исабель. – А потом изобью его до бесчувствия.

Это заявление вызвало общую овацию.

– Бог мой! – сказал Педро. – Когда вы все успели стать такими кровожадными?

– Тогда мы лишимся печатника, а ты попадешь в тюрьму, – сказал Сервантес, обернувшись к Исабели.

– Как ты можешь защищать того, кто так глубоко нас ранил? – сказала донья Каталина вне себя. – Или ты дурак? О твоей жене и о тебе самом насочиняли наихудшие клевету и ложь, а ты превращаешь это в предмет для спора? Почему ты уже не ушел из дома, избавя нас от муки этих препирательств, и не принудил подлого печатника, которого так бесстыдно защищаешь, раскаяться в своих действиях и уплатить за нанесенный тебе ущерб как положено? Почему ты не ушел, – вне себя от бешенства она указала на дверь, – и не придушил этого Роблса, чтобы он принес извинения, не заставил его кровью заплатить за его трусливые поступки?

– Потому, что он не враг, – сказал Сервантес. В кухне воцарилась тишина. – Если бы он действовал по злобе, а я знаю, что это не так, и если бы он был автором, а я знаю, что это не он, и если бы он верил в эту клевету и наветы, а я знаю, что он им не верит, вот тогда бы моей обязанностью было, как ты уже сказала, покарать его и потребовать возмещения. Но он ни в чем из этого не повинен…

– Ты защищаешь того, кто виновен, – перебила донья Каталина.

– Меня огорчает, что тот, кого я считал другом… – сказал Сервантес.

– Тебе безразличны чувства твоей семьи, – сказала донья Каталина.

– Но я должен узнать, кто стоит за этим, – сказал Сервантес, – а не просто обвинить Роблса.

– Я все еще пребываю в темноте, – сказал Педро.

– Поблагодари свою счастливую звезду, что я тебя не пристукнула, не то бы у тебя в глазах потемнело еще и не так, – сказала Исабель.

– Как вам просто находить врагов, – сказал Сервантес. – Или вы хотите, чтобы я объявил войну городу, всем его жителям, и даже не задумались, какой дополнительный вред это принесет нам сверх уже причиненного?

– Если бы хоть что-то произошло до конца утра, – саркастически сказала Констанца, – это было бы неплохо.

– Кто-нибудь скажет мне, что все-таки случилось! – возопил Педро.

Наступила свирепая пауза.

– Кто-кто, а ты-то должен знать, что случилось, – возопила Исабель в ответ, – потому что отчасти это и твоих рук дело!

Несколько минут спустя Сервантес и ошеломленный Педро под звуки кипящих споров в доме вышли со двора и отправились к печатне.

– Анонимная сатира, – объяснил Сервантес, – и сама она не более, чем забавна. Если бы я на нее обиделся, то был бы глупцом.

– Так почему же твои домашние вооружились и готовы воевать? – спросил Педро.

– Наш друг Роблс, – сказал Сервантес с некоторой болью, – получил заказ напечатать сатиру и открытое письмо якобы в качестве предисловия. Вот в этом-то предисловии и вся суть. – Сервантес помолчал. – Автор утверждает, что наставил мне рога с доньей Каталиной. Он высмеивает мою искалеченную руку, ставит под сомнение мою репутацию и отводит целый абзац под гнусные поношения в адрес моих претензий называться писателем. – Он пожал плечами. – Еще немного, и такая ненависть сама превратилась бы в предмет насмешек. Но сатира написана хорошо. А предисловие пронизано пошлыми издевательствами во вкусе многих и многих. Как тебе известно, в этих кругах во мне видят выскочку. – Он достал экземпляр сатиры и протянул его Педро. – Так что побеседуем с Роблсом, – он коротко улыбнулся, – пока до него не добралась Исабель.

Роблс, едва завидев своих друзей, понял, что они намерены потребовать объяснений. Отослал подручного и заложил дверь на засов. Сервантес с Педро прошли за ним в заднюю комнату.

– Такой погожий день для честных дел и открытости между ближними, – сказал Педро саркастически.

Роблс поднял брови.

– И в этом ты будешь нашим наставником? – сказал он.

– День достаточно непогожий, – сказал Сервантес Педро и повернулся к Роблсу. – Между друзьями иногда необходимы объяснения. Мы не настолько умны, чтобы прозревать все чужие намерения, и не настолько совершенны сами, чтобы не испытывать подозрений.

– Ты говоришь про сатиру, – сказал Роблс. – Ты хочешь, чтобы я оправдывался, что напечатал ее. И больше всего ты хочешь, чтобы я исправил вред, который она причинила.

– Маг и волшебник! – сказал Педро. – А предсказать, как выпадут кости, ты способен?

– Помочь тебе я не могу, – сказал Роблс.

– В таком случае, – сказал Педро, дав полную волю сарказмам, – нам остается стоять в сторонке и смотреть, как на тебя накинется банда женщин, спалит твою печатню и все твое имущество, продаст твою жену в рабство, а затем растянет твои кишки от одного конца площади до другого, – он радостно закивал, – а я буду продавать билеты.

– Педро, – сказал Сервантес, – это не способ. – Он снова повернулся к Роблсу: – Разреши, я тебя кое о чем расспрошу, и, может быть, мы найдем общую основу.

– Я не против, – сказал Роблс.

– Не подумал ли ты, – сказал Сервантес, – что напечатание этой сатиры в какой-то мере причинит вред тем, кого она высмеивает?

– Я печатаю книги, – сказал Роблс, – а не читаю их.

– Но этот памфлет, – сказал Педро, – который ты столь тщательно не прочел, содержит самые скверные суждения о твоих друзьях и ближних.

– К счастью, – сказал Роблс, – на мои суждения о моих друзьях и ближних этот памфлет нисколько не повлиял. Суждения эти у меня сложились давно и без всякого чтения.

– Но ты должен был прочесть ее, чтобы напечатать, – сказал Сервантес.

– Если бы я, а не другой, служащий у меня, прочел ее, – сказал Роблс, – то лишь как корректор, а не читатель. Только чтобы проверить, например, ровны ли строки или просветы между литерами.

– Но содержание злобно, – сказал Сервантес, – и убеждает читателей верить лжи.

Роблс взглянул на него с ироничным изумлением и сказал:

– Или ты лелеешь иллюзию, будто все книги содержат одну только правду? Возможно, ты говоришь так, потому что печатание книг началось с Библии. Предпосылка, будто все оттиснутое на странице тем самым уже правда, изначально неверна. Я бы сказал, что вероятнее как раз обратное, и чем дальше что-то отстоит от истины, тем раньше ты увидишь это напечатанным на странице. И, не сомневаюсь, ты прекрасно сознаешь эту иронию, Сервантес.

– Ирония в том, что среди такого множества врагов, – сказал Сервантес, – я обнаруживаю друга фальшивой чеканки. Разве ты не знаешь, что мое уважение к тебе составляет приложение к твоей профессии? Не скажешь же ты мне, что раз уж злобно-клеветнические памфлеты в моде, ты обязан печатать их елико возможно больше.

– Вижу, – сказал Роблс, оборачиваясь к Педро, – что наш взаимный знакомый тут сердит на меня за то, что я не обладаю щепетильностью в его духе. Другими словами, он бы хотел, чтобы мы отпускали одинаковые бороды, говорили одними и теми же словами и испустили дух в один и тот же день. Послушай, Сервантес, ты волен иметь меня другом и восхищаться моей профессией. Но это не значит, что ты определяешь мое обхождение с тобой или можешь оценивать его, исходя из своего неудовольствия. Наша дружба – это деловые отношения, и, на мой взгляд, поэтому одна из благороднейших, какие только бывают. Иначе каждому, пожалуй, следовало бы обзавестись одним-единственным другом, которого можно будить в глухие часы ночи в полную луну. А остальные пусть будут деловыми знакомыми. Так лучше всего.

– Ну, умей я писать и запечатлей все сказанное, – вмешался Педро, – этого вполне хватило бы для памфлетика под заглавием «Как отталкивать друзей и наживать врагов. Диатриба, записанная со слов нашего достославного и на редкость богатого печатника Роблса».

– Взгляни на Педро, – сказал Роблс, и глазом не моргнув от инвективы меняльщика. – Он подружился со всеми в этом городе ради своих целей. Всем известно, что за каждой сделкой здесь кроются обмены, подготовленные Педро. Вот человек, которого тебе стоит изучить.