Безопасность обитателей интерната обеспечивал только двухметровый проволочный забор, а вырезать дыру в таком заборе будет проще простого. Он специально для этого прихватил кусачки, и сейчас они покоились в кармане его куртки. Холодная волна страха в его душе сменилась возбуждением, в ногах неприятно закололо. Он ненавидел это чувство: оно лишало его покоя, путало карты. И приходило, как правило, ночью. Когда это случалось, то не помогали даже пасьянсы — дамы к дамам, валеты к валетам, короли к королям. Тогда он не мог ни сидеть, ни лежать спокойно. Так произошло и сейчас.

Он спрыгнул с бревна, на котором вот уже час просидел без движения, и потоптался на месте, разминая затекшие ноги. Прошлогодняя листва зашуршала под подошвами его ботинок. Подняв руку, он немного подвернул рукав куртки и посмотрел на часы. Нужно было просто нажать на кнопку, и циферблат загорался синим. Теперь, когда погасли все лампы в интернате, он подождет еще час. Час до полуночи. Какое хорошее время! Конечно, понадобятся терпение и воля, чтобы просидеть тут целый час, ничего не делая… Бывали дни, когда его воля была крепка, но случалось и так, что терпение покидало его. Видит Бог, он пытался приручить этого диковинного зверя, свою выдержку, он упражнялся в этом не раз, но, увы, тщетно.

Хорошо, что время еще есть. Ему не к спеху. Если сегодня ничего не получится, то он вернется завтра, или на следующей неделе, или через месяц. Зачем напрасно рисковать? Не нужно торопиться, это было совершенно понятно.

Он повернул голову — в одном из окон на втором этаже загорелся свет. В ееокне!

Его девчушка обладает совершенно потрясающим умением чувствовать окружающий мир, и он это знает. Может быть, она ощущает опасность? Испуганная, лежит сейчас в своей кроватке, натянув одеяло до подбородка. Она воспринимает каждый звук, даже самый тихий, может почувствовать в воздухе даже электрические разряды, от которых начинает зудеть кожа.

Мысли о том, как девочка лежит там в кровати, чувствуя его приближение, но не имея возможности увидеть его, разожгли жар в его чреслах. Глядя на освещенное окно, он приспустил ремень, расстегнул пуговицу и ширинку, стянул брюки и трусы. Вскоре его движения стали быстрее, и в тот момент, когда свет погас, он застонал и упал на колени.

Вдалеке послышался шелест крыльев и крик совы. Встрепенувшись, он оглянулся, поспешно привел себя в порядок и оделся. Мысль о том, что птица могла видеть его, была неприятна, унизительна. Кровь прилила к его голове. Украдкой оглянувшись, он вновь опустился на бревно, сунул руки в карманы темной куртки и ссутулился, делая вид, будто ничего не произошло. Повсюду глаза, повсюду его могут увидеть. Ему хотелось вернуться в свой мир, в тот мир, где только он решал, кто может видеть, а кто нет. Там он мог оставаться невидимкой, стоило только захотеть. Как же ему надоело, что на него смотрят!

Его зазнобило. Ночь была холодной, усталость и бездействие брали свое. Желание начало угасать, в душе вновь проснулись сомнения. Может быть, он не все продумал? Действительно ли все настолько просто и безопасно, как он предполагал? Возможно, стоит отложить все это, довольствуясь тем, что у него есть?

Когда на землю спустилась полночь, он уже дрожал от холода. И все же он выждал еще десять минут, просто чтобы потренировать волю. Дамы к дамам, валеты к валетам, короли к королям; десять минут — и они слушались его, выстраивались в одну линию, идеально, просто идеально!

Наконец он встал со ствола, потянулся, глубоко вздохнул и направился к краю леса. Кусты и подлесок остались позади, лишив его надежного укрытия. Остановившись, он вытащил кусачки из кармана и спокойно принялся за работу. Одну проволоку за другой — щелк, щелк, щелк… Кусачки были новыми и острыми, они справлялись с металлом, словно это было масло.

Глава 2

Макс любил последние пять минут перед боем. Это было его время. Его тренер, Конрад Ледер, которого друзья называли просто Колле, вышел из комнаты и закрыл дверь. Макс остался один — это было нужно ему для того, чтобы сосредоточиться перед боем. Эти пять минут он проводил в мире, где были только он и его противник. Правда, иногда там появлялась и Сина. Сина умела проникать во все его миры, и с этим Макс ничего не мог поделать, даже если бы захотел. Иногда ее власть над ним вызывала в нем гнетущее чувство беспомощности: от воспоминаний о ней нигде нельзя было укрыться, и порою они обрушивались на него таким грузом, что становилось трудно дышать.

Вот и сегодня он чувствовал ее крохотную ручку на своем плече, тонкие пальцы легко сжимали его шею, чтобы не соскользнуть. Раньше, когда ее рука действительно лежала там, это вызывало в Максе нежность. Он был ее сильным братиком, ее защитником, ее поводырем. «Самое безопасное место в мире — рядом с тобой, Макс!» Когда она говорила это, он самому себе казался непобедимым. Даже воспоминания о ее словах было достаточно, чтобы ощутить это вновь. Почувствовать себя непобедимым.

Величайшая ошибка его жизни стала истоком его успеха.

Расслабив руки и поставив ноги на ширине плеч, Макс остановился в центре комнаты и осмотрелся. В этой раздевалке все было так же, как и в любой другой: белая краска на каменных неоштукатуренных стенах, неоновые лампы, испускающие столь сильный свет, что его, казалось, можно было потрогать. Одна стена заставлена металлическими шкафчиками, в углу стоит потрепанная лежанка для массажа. От пота боксеров искусственная кожа обшивки стала пористой и поблекла, кое-где из-под нее выбивался пенопласт. На другой стене висело огромное зеркало. Макс повернулся к своему отражению, и чем дольше он глядел на свое коренастое мускулистое тело, на синие шорты с желтыми полосками, тем быстрее забывал обо всем, кроме боя. Он начал привычную потасовку с боксерской грушей — пара ударов левой, удар правой, немного сильнее, и с каждым ударом образ противника становился все реальнее. Сейчас Макс словно воспринимал пророческое видение, вот только он хотел не увидеть будущее, а повлиять на него.

Нужно было уложить противника в четвертом раунде. Да, в четвертом раунде, незадолго до удара гонга он отправит противника в нокаут. Максу не нужна была победа по очкам. Люди купили билеты на бокс в тяжелом весе, наиболее зрелищный из всех видов бокса. Им нужна была очевидная победа, а не решение судьи и подсчет очков, нужен был этот удар грузного тела о пол ринга. В конце один должен стоять, а второй валяться на полу, тогда зрители будут довольны и шоу пройдет идеально.

«Получат они свое шоу, — подумал Макс. — И немного крови, раз им так хочется».

Он резким движением выбросил вперед кулак, ноги исполняли привычный танец боя, а глаза видели, как «Лигурийский [1]Исполин» падает на пол, сраженный его ударами. Мощные тумаки сыпались на грушу — размеренные, ровные удары: левой, левой, правой, левой, левой, правой. Для Макса эти удары были чем-то вроде метронома, чей звук гипнотизировал его. Боксер чувствовал себя спокойным, расслабленным, сильным.

Пять минут на подготовку к бою закончились, но, прежде чем Колле постучал в дверь, Макс еще успел опустить ладони в синих боксерских перчатках на грушу и прислониться лбом к мягкой коже. Ему казалось, что он еще чувствует в груше пульсацию от своих ударов. Еще пара секунд в такой позе, последний образ из видения, еще раз призвать четкую картинку поражения и отправить ее в соседнюю раздевалку, чтобы противник знал, что его ждет… Вот только образ отказывался принимать четкие очертания. Вместо итальянца на полу ринга Макс увидел Сину. Увидел ее такой, какой запомнил навсегда, словно она стала для него образом, застывшим снимком, а не живым человеком, подвластным ходу времени. В каком-то смысле так и было. Она осталась лишь краской на бумаге, статичной картинкой, неподверженной изменениям: круглое личико с курносым носом, усыпанным веснушками, серо-зеленые глаза со светлыми ресницами — не такими рыжими, как ее волосы, а скорее желтыми, прозрачными, а иногда, когда на них падал свет, даже розоватыми. Сина!