В конце концов конфликт надежды и запрета все же разрешается. Это решение вписано Толкином в поэму, которая носит очень личный характер, — «Имрам» (1955). Эта поэма основана на знаменитой легенде о путешествии св. Брендана Ирландского (Брендана Мореплавателя) к неведомым западным берегам Рассказ об этом путешествии записан во многих средневековых изводах и принадлежит к распространенному ирландскому жанру imrama — «путешествий», куда входит и знаменитое Imram Brain mac Febail(«Путешествие Брана, сына Фебайла, в Страну Живущих»). В повести о Брендане, основательно христианизированной, рассказывается, как святой, прослышав, чго на Западе есть некая обетованная земля, пустился туда под парусами и попал сначала на острова, где обитали только овцы и птицы, потом на остров–кит (как в «Хвоститокалоне» (350)), потом на острова, где жили монахи и грешники, и, наконец, достиг обетованной земли, откуда ему было велено возвращаться обратно, дабы кости его упокоились в земле Ирландии. В «Имраме» Толкин сближает историю Брендана с миром своего вымысла. Толкиновский св. Брендан, рассказывая о своем путешествии, припоминает три вехи на своем пути: Облако над «затонувшей землей» (по всей видимости, речь идет о Нуменоре), Дерево, исполненное голосов, которые принадлежат не людям и не ангелам, а некому третьему — «прекрасному» — роду, и Звезду, которая указывает путь к «неведомому брегу», к «нескончаемым дням», прочь из Средьземелья. Брендан говорит, что его память еще хранит эти Облако, Дерево и Звезду, но во второй раз увидеть их ему уже не дано. В конце стихотворения Брендан мертв — как и Фириэль а конце стихотворения «Последний корабль».

Однако в поэме о Брендане все же брезжит какая–то надежда. В «Сильмариллионе» о ней говорится подробнее. В конце главы «Аккалабет» Толкин упоминает, что нуменорцы верили, будто некогда мореплаватели Средьземелья могли подплывать к берегам бессмертных земель Амана. Но с гибелью Нуменора бессмертные земли были изъяты из мира, а земля сделалась круглой. Правда, эльфийские корабли еще приходили в Серую Гавань, в Средьземелье, и покидали ее, и «хранители Человеческого Предания говорили, будто для тех, кому разрешено отыскать Прямую Дорогу, она все еще существует. И еще они учили, будто новый мир отклонился в сторону, а старая дорога и тропа памяти о Западе — не отклонились, и существует громадный невидимый мост через воздух, которым дышат и в котором летают (а путь птичьих полетов искривлен теперь так же, как и весь остальной мир), и этот мост пересекает Ильмен [447]; но без посторонней помощи плоть и кровь не могут пройти по этому мосту, ведущего в Тол Эрессею, на Одинокий Остров, а затем, возможно, еще дальше — к Валинору, где по–прежнему живут Валар/ы/, наблюдая за тем, как разворачиваются события на земле. И ходили слухи на побережьях, слухи о мореходах и о затерявшихся в волнах океана людях, которые, по воле некой судьбы, или по благодати, или из милости, оказанной им Валар/ами/, вступили на Прямую Дорогу и сподобились увидеть лик мира, уходящий далеко вниз, и так достигли осиянных светильниками берегов Аваллонэ, или даже крайних берегов Амана, и там глазам их предстала Белая Гора, ужасная и прекрасная, и они увидели все это, не вкусив смерти».

«Тем, кому это было разрешено… по воле некой судьбы, или по благодати, или из милости»… Толкин был глубоко привязан к Средьземелью и знал, что его кости будут покоиться в земле Англии, как упокоились в земле Ирландии кости св. Брендана. Его последние произведения полны печали, смирения и чувства утраты. Если же он и питал какие–то потаенные надежды, то, скорее всего, на то, что — как знать? — может быть, и ему дано будет отыскать «тайную дверь», «скрытую тропу», «утраченную Прямую Дорогу» и отыскать обетованную землю «в кругах этого мира». Случалось же это с другими! В том изводе «Жития св. Брендана», который содержится в «Сборнике южноанглийских легенд», некая дева говорит аббату Брендану, что ему следовало бы поблагодарить Христа за указание пути в Западный Рай, ибо:

(«Это та страна, которую [Христос] еще прежде конца саета дарует своим тайным избранникам на земле; именно туда прибудут они» [448]),

Эта страна свята, но в то же время принадлежит нашему миру — то есть играет идеальную посредническую роль, прямо по Толкину. Его надежду и тоску должно было еще усиливать то, что последняя строка про dernelinges(«избранников») изначально в тексте жития отсутствовала, но (как и в случае с названием «Сон Фродо») была добавлена на полях рукой более позднего переписчика — как если бы некий древний, но забытый писец получил свыше таинственное обещание, адресованное ему лично. Это обещание проступает сквозь паутину филологических подробностей; и, даже если исполнение «того обещания ожидать и не приходилось, все равно получалось, что именно филология указывает путь к истине.

Сэр Джордж Дэйсент в предисловии к переведенной им в 1851 году коллекции скандинавских волшебных сказок Асбьорнсона и Моэ пишет. «Читатель должен удовлетворяться предложенным ему супом и не требовать, чтобы ему показали бычьи кости, из которых этот суп сварен» [449]. Это предисловие относится к классическим популяризаторским текстам XIX столетия и представляет собой многое проясняющий отклик на ситуацию, описанную выше, на с. 38–39. Оно пестрит восторженными ссылками на Якоба и Вильгельма Гриммов, на параллели между скандинавской и шотландской традициями или между древнескандинавским и санскритом Ясно читается решительная попытка автора перейти от компаративной филологии к сравнительной мифологии. В этом контексте Дэйсент привел метафору о «бычьих костях» для того, чтобы читатель принял на веру его выводы и не требовал, чтобы ему показали филологические «наработки», которые к этим выводам привели. Толкин такой позиции не одобрял. Тем не менее образ ему запомнился, и в эссе «О волшебных сказках» ом его вспомнил и использовал в своих целях. Сам он вложил в него несколько иное значение:

«Под «супом», — пишет он, — я разумею сказку в том виде, как она дана нам автором или рассказчиком, а под «костями» — ее материал или источники (в тех весьма редких случаях, когда они известны)» (351). Другими словами, критикам следует изучать литературные произведения в их окончательной форме — такими, какими их «сервировал» или опубликовал рассказчик, а вникать в промежуточные стадии не следует. Когда Толкин писал эти строки (1947 г.), «Властелин Колец» еще не был опубликован, но уже закончен, а многие главы еще и по нескольку раз переделаны. То же самое и с текстами, которые вошли позднее в «Сильмариллион». Можно задаться вопросом что, если бы Толкин мог предвидеть будущее? Счел бы он, что запрет на желание увидеть «бычьи кости» следовало бы распространить, помимо собраний волшебных сказок (история которых тоже чрезвычайно сложна), и на его собственные литературные труды?

Есть некоторые причины полагать, что да, счел бы. Главная опасность в том, что, чрезмерно увлекшись изучением «костей», можно доиграться до того, что «суп» утратит вкус. Другими словами, изучение «костей» может разрушить притягательность самой истории, ее обаяние, glamourзаконченного произведения. Узнав, что какая–то особенно любимая деталь появилась в тексте по чистой случайности, можно разочароваться. А чрезмерная осведомленность о ложных путях, которыми мог бы пойти, но не пошел автор, может смазать окончательное ощущение того, что он все–таки пошел правильным путем Риск слишком велик. В случае «Властелина Колец» следует опасаться, что преувеличенное внимание к промежуточным стадиям (опубликованным в «Истории Средьземелья», тома с шестого по девятый (352)) может притупить у читателя восприимчивость к окончательному варианту, а что касается «Сильмариллиона», который вообще никогда и не достиг «окончательной стадии», то, если дотошно проштудировать тома «Истории Средьземелья» с первого по пятый и с седьмого по последний, нетрудно напрочь утратить представление об общей структуре книги.