Основные цвета в комнате — голубой и светло-розовый. Успокаивающие цвета, по крайней мере, они так считают. Они потратили тысячи долларов на исследования, которые это доказывают. Счастливые цвета — счастливые дети. Лично у меня в детстве стены в комнате были серыми. Повесь я тогда постер — и меня закопали бы живьем. А между тем я совершенно счастлив. Мог бы сэкономить этим исследователям кучу денег, если бы они сначала обратились ко мне.

— Ты считаешь, что в последний раз видела его два месяца назад? — переспрашиваю я.

— Ага, вроде того.

— А ведь ты должна была запомнить клиента, который заплатил тебе две тысячи долларов.

Она пожимает плечами.

— Поди разберись. Я больше запоминаю деньги, чем что-либо еще.

— Как его звали?

— Его имя? А что в имени его?

— Все, — отвечаю я, раздумывая, не пытается ли она процитировать Шекспира. Решаю, что не могу приписать ей подобной эрудиции, и списываю на случайность. Тем не менее чувствую себя тревожно. Может ли шлюха оказаться такой умной?

Она пожимает плечами.

— Он не сказал мне.

— А что он тебе сказал?

— Только то, что он от меня хочет.

— И что он от тебя хотел?

Она пересказывает. С такими подробностями, что я заливаюсь краской.

— И ты дала ему это за две тысячи долларов?

— Ага.

Не могу понять, была ли действительно осуществлена эта сделка. Зато я четко вижу сходство между этой встречей и смертью Даниэлы Уолкер. Тот же почерк.

— Куда он тебя взял?

— По-моему, я только что рассказала.

Я качаю головой.

— Я имею в виду, куда он тебя отвез — к себе домой, к тебе домой, в мотель, куда?

— Ах, это. Ну, это была комната в мотеле. Мы обычно к клиентам на дом не ездим.

— Помнишь название мотеля?

— Одно старенькое заведение на другом конце города. «Эверблю». Слышал?

Киваю. Никогда там не был, но пару раз проезжал мимо.

— Он снял комнату, когда приехал с тобой туда?

— Нет. Она у него уже была заказана. Мы просто подъехали и сразу поднялись в его комнату.

— Он там жил?

— В смысле?

— Ты видела там какие-нибудь чемоданы? Одежду?

— Нет, но я особо не всматривалась.

Наверное, он там все-таки не останавливался. «Эверблю» — настоящий притон, где сдаются комнаты на час как раз для таких, как Бекки, и их клиентов. Бекки как будто разговорилась. Раньше она держалась настороженно, всего опасалась. Теперь она чувствует, что заработает два косаря просто за разговоры, и после подробнейшего описания того разврата, которым они занимались с Кэлхауном, у нее не было причин что-то скрывать.

— Где он тебя подобрал?

— Там же, где и ты.

— Кто-нибудь это видел?

— Никто.

— А сутенер?

— Ты коп или кто?

Я вижу, что этот вопрос она хотела задать с самого начала. Тогда ее остановила жадность, но теперь, когда деньги у нее и, возможно, еще и в придачу раскладной ножик, чтобы их защитить, она может спрашивать все, что пожелает.

— Или кто.

— Если ты коп, то это провоцирование на уголовно наказуемое деяние.

Отлично. Какие мы грамотные.

— Я не коп.

Услышав это признание, она не показывает ни разочарования, ни облегчения.

— Так ты будешь меня трахать или как?

— Пока не знаю.

— Потому что вообще-то за такие вопросы тебе придется доплатить.

— Идет. Два косаря за ответы. Если я захочу секса, доплачу по обычному тарифу.

Похоже, ей такой расклад нравится.

— Так твой сутенер видел его?

— У меня нет сутенера.

— Серьезно?

— Ага. Был когда-то один, но он был настоящим зверем.

— Я думал, девочек, у которых нет сутенера, здорово достают девочки, у которых он есть.

— Этот парень был хуже, чем девочки.

— Так никто не знает, что ты уехала с ним?

— Только он, я и Бог.

Бог. Кхм. Забавно, что она Его упомянула. Как будто Ему есть дело до такого мусора, как она. Как будто Он будет тратить на нее время.

А ведь она носит распятие на шее, потому что является богобоязненной христианкой. Не вижу смысла. С другой стороны, она только что сообщила мне хорошую новость — что только я и Бог знает, что она сейчас здесь.

— Значит, ты даже не стала спрашивать, как его зовут. Тебе это не интересно?

— Слушай, сладенький, никто не говорит мне никаких имен, а те, кто говорят — врут. Кроме того, у меня плохая память на имена и лица. Я помню только секс.

— Ты можешь что-нибудь о нем рассказать? Какая у него была машина? Где он тебя высадил? Вообще что-нибудь, что могло бы мне помочь?

— Помочь в чем? Зачем тебе этот парень?

— Я думал, что за два косаря задавать вопросы буду я.

— Какая разница.

— Так ты помнишь марку машины?

— Типа того. Красивая. Последней модели.

— Очень информативно.

— Не будь занудой.

— Думаешь, это была спортивная машина?

— Нет. Седан. Я еще подумала, что он захочет, чтобы я трахнула его на заднем сиденье.

— И вы это сделали?

— Нет.

— А на переднем сиденье?

— Нет.

— Какого цвета была машина?

— Не помню. Но машина явно была не его.

— Да ладно?

— Ага. Я помню, как он долго возился с кондиционером. Ночь была жаркая, а у него обогреватель был включен. И он никак не мог сообразить, как его выключить.

Кондиционер. Вообще-то в нем не так сложно разобраться, разве нет?

— Мы уже полдороги до мотеля проехали, пока он наконец с ним не разобрался.

Значит, он или украл машину, или взял ее напрокат. В мотеле он зарегистрировался под чужим именем, как и в том месте, где взял машину. В любом случае я до сих пор не могу с точностью утверждать, что речь идет о Кэлхауне.

— Вместо того, чтобы отвезти меня потом обратно в город, он предложил подвезти меня до дома. Странно это было. Секс был жестоким и извращенным, а потом он начал вести себя по отношению ко мне довольно мило.

Могу себе представить.

— Ты разрешила ему подвезти себя до дома?

— Блин, нет, конечно. Я не хотела, чтобы такой псих знал, где я живу. Я попросила его высадить меня у одного кондоминиума, подождала, пока он уедет, и только тогда добралась до дома.

— Сильно он тебя поранил?

Пожимает плечами.

— Случалось и раньше.

— Сильно?

— До дома я дойти не смогла, пришлось такси поймать. Я вообще с трудом могла ходить в следующие три дня.

Да, я знаю, каково это.

— Насколько серьезными были повреждения?

— Господи, это было не так, как если бы он меня изнасиловал, если ты к этому клонишь.

Проституция и насилие. Две вещи, которые, как думают люди ограниченные, всегда идут рука об руку. Некоторые думают, что шлюхи даже этого заслуживают. Некоторые вообще думают слишком много глупостей. Некоторые даже думают, что изнасиловать проститутку — это вообще не изнасиловать. Разница только в том, потратишь ты или сэкономишь сорок баксов.

— А ты ведь знаешь в чем разница, да?

Она не отвечает. Вместо этого просто смотрит на меня, а пальцами выуживает из сумочки сигареты, да так быстро, что вот, в ее пальцах ничего нет, а в следующее мгновение пачка уже в руках.

— Не возражаешь?

Пожимаю плечами. Думаю о прокуренном воздухе, который после нас останется.

— Валяй.

Замечаю, что руки у нее слегка дрожат.

— Он сказал, что если меня будут о нем расспрашивать какие-нибудь копы, чтобы я молчала. Сказал, что если проболтаюсь — он меня убьет.

Я вообще не понимаю, почему он ее не убил. Это лучший способ заставить кого-нибудь молчать. Может, до этой точки в своей жизни он еще не дошел.

— Так почему ты мне рассказываешь? — спрашиваю я.

— У меня есть счета, по которым надо платить.

Конечно, а еще потому, что деньги всегда победят страх, верность, правду и всю остальную ерунду, которая время от времени случается в жизни проститутки. Она вытаскивает сигарету из пачки, прикусывает конец и вытаскивает зажигалку. Молчит, просто позволяя сигарете заполнить эту паузу. Пускает три дымных колечка с сухих губ.