— Знаешь, эти компостные кучи внутри нагреваются, — сказал он.

— Да, — ответил Ник. Он всегда об этом знал.

— Сильно нагреваются, градусов до ста. Не прикоснешься.

— Правда? — И Ник, словно усталый ребенок, потянулся к нему.

— А, какая разница! — Лео позволил Нику обхватить себя за талию, и сам, подавшись к нему, обнял его за шею и притянул ближе. — Какая разница…

Лица их соприкоснулись, неожиданно мягкие губы Лео коснулись щеки и шеи Ника. Тот прерывисто вздохнул, судорожно водя рукой вверх-вниз по его спине. Наконец губы их встретились в торопливом поцелуе — беспомощном признании своей нужды в другом, нужды, которую испытывал и Лео, как понял Ник по силе и настойчивости его поцелуя. Когда поцелуй окончился, Лео слегка улыбался. Ник задыхался, изнемогая от мучительной надежды на продолжение.

Они целовались с минуту — или две, Ник не считал, загипнотизированный благоуханным ритмом, щедрой мягкостью губ Лео, мускулистой настойчивостью его языка. Он спешил ответить тем же, и дыхание у него перехватывало от мысли о том, что он в самом деле отвечает на поцелуй. Ничто в баре, в их бесцельном разговоре, даже не намекало ни на что подобное. Об этом не писали в книгах. Ник был готов к этому, готов до боли в чреслах — и в то же время совершенно не подготовлен. Лео погладил его по затылку, ероша волосы, и Ник в ответ поднял руку, чтобы погладить Лео по голове, столь восхитительно не похожей на его собственную — крупной, угловатой, с жесткой щеткой мелко-курчавых волос. Теперь он, кажется, понял, что такое поцелуй: инстинктивное средство выражения своих чувств, способ рассказать о страсти без слов — рассказать, но не удовлетворить. Поэтому правая его рука, лежавшая у Лео на талии, скользнула — робко, еще сомневаясь в своей свободе, — ниже, к округлым ягодицам, и сжала их сквозь мягкую, потертую джинсовую ткань. В тот же миг у своего бедра Ник ощутил что-то большое, твердое, рвущееся на свободу; эрекция Лео подсказала ему, что он все делает правильно, и уже смелее он запустил руку за пояс джинсов, под тугие трусы. Средний палец его скользнул в расщелину, гладкую, словно у мальчика, нащупал сухую складку, и из груди Лео вырвалось счастливое ворчание.

— Ах ты негодник! — пробормотал он.

И отодвинулся от Ника — тот отпустил его не сразу, неохотно.

— Сейчас вернусь, — сказал Лео и исчез за углом сторожки.

Ник судорожно вздохнул, приходя в себя. Он снова остался один. Снова слышал неумолчный городской гул и шелест листьев под легким ночным ветерком. Что там делает Лео? Кажется, достает что-то из седельной сумки своего мотоцикла. Лео потрясающий, все в нем сказочно, но на мгновение Ник ощутил дрожь при мысли, что оказался один в темноте с незнакомцем. Идиот несчастный, ведь может случиться все, что угодно!..

Ощупью находя путь, вернулся Лео — тень среди теней.

— Я подумал, вот это нам пригодится, — сказал он, и безобразный страх Ника растаял, сменившись волнующим предвкушением приключения.

На следующий день Ник не раз и не два перебирал в памяти все, что произошло возле сторожки: как он принял у Лео из рук на три четверти пустой тюбик геля; как с облегчением и смущением смотрел на него в темноте; как развернул Лео к себе спиной и принялся расстегивать на нем джинсы — спокойно и ловко, словно на самом себе; как вслед за джинсами приспустил трусы, с восхищением пробежав пальцами по мощному затвердевшему члену; как подтолкнул его в спину, заставив опереться о скамью, как сам преклонил колени за его спиной и сделал губами и языком то, что уже много-много ночей мечтал сделать со многими и многими другими мужчинами. И больше всего возбуждали его не сами ощущения, не слабый, невыразимо интимный запах Лео, а сама мысль о том, что он совершает непристойное и недозволенное. Он спустил до колен собственные штаны, с улыбкой глядя, как нетерпеливый член его выпрыгивает на свободу, и запечатлел свою улыбку поцелуем на сфинктере Лео. А потом, когда они трахались — потому что, да-да, он трахал Лео, и это было потрясающе! — Ник не мог сдержать тихого счастливого смеха.

— Рад, что тебе смешно, — пробормотал Лео.

— Нет, нет! — отозвался Ник.

Ничего смешного в этом не было; просто с каждым движением по телу его — по спине, по шее, по плечам, до самых кончиков пальцев — пробегали искристые волны счастья. Он обхватил бедра Лео, затем потянулся вперед, расстегнул на нем рубашку, помог ее снять и обнял нагое тело. Все оказалось так просто! И чего он боялся, о чем беспокоился?..

— Кстати, блузку заметил? — сказал Лео. — Это моей сестры.

От этого Ник почувствовал, что любит его еще сильнее — сам не зная почему.

— У тебя такая гладкая задница! — прошептал он, жадно зарываясь пальцами в курчавую шерсть на груди и на животе.

— Ага… я ее брею… — проговорил Лео.

Движения Ника становились все быстрее и смелее, и речь его друга сделалась краткой и прерывистой, между двумя судорожными вдохами.

— Волосы спутываются… когда на мотоцикле… просто ужас…

Ник поцеловал его в затылок. Бедный Лео! На заднице волосы спутываются, на подбородке врастают в кожу… Да он просто мученик! Теперь Лео стоял, опираясь лишь на одну руку, а другой торопливо и мощно мастурбировал. Ник все более и более забывался; однако перед самой кульминацией ему вдруг представилось, что ветви и кусты раздвинулись, и все огни Лондона направлены на него: смотрите, малыш Ник Гест из Барвика, сын Дона и Дот, трахается с незнакомцем ночью в частном парке в Ноттинг-Хилле! Лео прав, он настоящий негодник! И это прекрасно, так прекрасно, что лучше и быть не может!

Позже Лео отошел на лужайку пописать, а Ник присел на скамью у дорожки. Вдали шел высокий человек в белой рубашке, видел он Лео или нет, непонятно. Лео вернулся, опустился на скамью рядом с Ником. Чувствовалось, что свидание не завершено: нужно сказать или сделать что-то еще. У Ника вдруг стало тяжело на сердце, он подумал, что не стоило так уж явно демонстрировать Лео свой восторг. И тем более не стоит показывать, что его изголодавшееся по любви тело и душа жаждут продолжения. Воздух в парке гудел от имен и образов Ника и Лео, навсегда слитых в терпкое и грустное единство меж спящих лавров и азалий. Высокий человек прошел мимо них, остановился, вернулся.

— Вам известно, что это частный парк?

— Простите?

Тусклый свет горящих окон освещал круглое загорелое лицо — лицо отпускника, мягкое, с безвольным подбородком и редеющей седоватой шевелюрой.

— Вы не имеете права здесь находиться.

— A-а… У нас есть ключ.

Лео снова что-то проворчал — на сей раз не от удовольствия, а с выражением оскорбленного достоинства, — откинулся на спинку скамьи и пошире расставил ноги. Вид у него был дерзкий и невыразимо сексуальный.

— Э-э… тогда прошу прощения. — Незнакомец принужденно улыбнулся. — Кажется, я вас раньше здесь не встречал.

На Лео, который, собственно, и вызвал его подозрения, он старался не смотреть. Еще одно банальное откровение сегодняшнего вечера: вот что о тебе думают, когда видят рядом с чернокожим.

— Я здесь часто бываю, — ответил Ник и, махнув рукой в сторону калитки Федденов, добавил: — Живу вон там, в сорок восьмом.

— Отлично… отлично…

Незнакомец прошел несколько шагов, затем обернулся:

— Подождите-ка. Сорок восьмой — это же Феддены…

— Да, верно, — тихо ответил Ник.

Эта новость поразила незнакомца, подозрительность во взгляде исчезла, лицо расплылось в широчайшей восторженной улыбке:

— Бог ты мой! Вы там живете? Замечательно! Честное слово, это просто замечательно! Меня, кстати, зовут Джеффри Титчфилд, из пятьдесят второго; домик у нас, правда, маленький, не то что… не то что у некоторых!

Ник кивнул, вежливо улыбаясь:

— Я Ник Гест.

Солидарность с Лео заставила его не вставать со скамьи и не протягивать руку.

Он, кажется, узнал этого Джеффри: именно его голос он слышал с балкона в тот вечер, когда отложил свидание с Лео, именно гости Джеффри безудержным смехом заставляли его особенно остро ощущать свое одиночество — и теперь он чувствовал, что, занявшись с Лео любовью в частном парке, одержал над Джеффри Титчфилдом тайную победу.