Вернулась Мелани.

— Ник, прошу прощения, там… э-э… Розмари Чарльз хочет вас видеть, — сообщила она, гордо расправив плечи, полусоболезнующим, полуобвиняющим тоном — Мелани на свой лад была страшной снобкой.

Розмари Чарльз! Эти два слова словно преобразили женщину в приемной — теперь Ник не понимал, как мог ее не узнать. Смущенный и подавленный дурным предчувствием, он встал и вышел ей навстречу, остро сознавая, что другая, незнакомая женщина стала свидетельницей его растерянности. Улыбнулся им обеим, как надеялся дружелюбно и гостеприимно, в глубине души уже догадываясь, зачем они пришли, и чувствуя стыд за то, что притворяется ничего не подозревающим. Пожал Розмари руку, с любопытством вглядываясь в ее лицо: четыре года назад она была юной девушкой с пушистыми кудряшками и лукавыми блестящими глазами — теперь стала зрелой женщиной, статной и красивой; на пышных волосах ее блестели седые капельки дождя, а плотно сжатые губы чуть кривились в той же невольной и неохотной улыбке, с которой однажды вошел в жизнь Ника Лео.

— Добрый день, — сказала она. Нику показалось, что голос ее звучит враждебно, но, возможно, никакой враждебности не было — лишь решимость исполнить намеченное дело. Она тоже смотрела на него с любопытством — должно быть, как и он, припоминала первую встречу и оценивала, сильно ли он изменился. — Это Джемма.

— Привет, — дружелюбно сказал Ник. — Ник.

— Надеюсь, вы не возражаете, — сказала Розмари. — Мы были у вас дома. Там нам сказали, что вас надо искать здесь.

— Очень рад вас видеть! — с излишним, пожалуй, энтузиазмом сообщил Ник. Две женщины, стоящие плечом к плечу, словно солдаты в строю, наводили на него страх: он все яснее понимал, что его ждет. — Входите, входите!

Джемма огляделась.

— Может быть, мы можем где-нибудь поговорить наедине? — спросила она. Она была постарше Розмари, с голубыми глазами и йоркширским выговором, в черной футболке, черных джинсах и тяжелых ботинках «Доктор Мартенс», и волосы ее были выкрашены в чернильно-черный цвет.

— Конечно, — сказал Ник. — Пойдемте наверх.

Он снова вывел их на улицу и повел по лестнице в квартиру. Внутри ему пришлось закусить губы, чтобы дружелюбная улыбка не превратилась в дурацкую ухмылку — Ник до сих пор гордился своими китчевыми апартаментами и всякий раз, когда здесь бывали гости, словно смотрел на них новыми глазами.

Они сели за стол в «неогеоргианской» библиотеке.

— Сколько книг… — сказала Джемма.

На низком столе, словно в читальном зале, были разложены газеты. «ВРЕМЯ КОНСЕРВАТОРОВ ПРОШЛО!» — вопила «Миррор». «ПОБЕДА КОНСЕРВАТОРОВ ОБЕСПЕЧЕНА!» — возражала «Сан».

— Мы пришли из-за Лео, — сказала Розмари.

— Да, я так и подумал…

Она опустила глаза — похоже, в этой квартире ей было неуютно; затем устремила на него прямой жесткий взгляд.

— Знаете, — сказала она, — мой брат умер три недели назад.

Ник вслушался в ее слова, сказанные с мягким вест-индским акцентом. Этот акцент был ему знаком по голосу Лео; смущаясь или злясь, Лео разговаривал как лондонский кокни, но иногда, в минуты восторга и наслаждения, возвращался к ямайскому выговору, редкому и прекрасному, как румянец на его темных щеках.

— Уже почти четыре недели, малыш, — тихо поправила Джемма. — Да, шестнадцатого мая. — И поглядела на Ника так, словно эти четыре недели вместо трех — на его совести.

— Мне очень жаль, — сказал Ник.

— Теперь мы хотим сообщить всем его друзьям.

— Да, потому что, знаете… — начала Джемма.

— Всем его любовникам, — твердо сказала Розмари. Ник вспомнил, что она работала (а может, и сейчас работает) в приемной у врача — значит, привыкла иметь дело с фактами.

Она расстегнула сумочку и принялась там рыться; Нику показалось, что ее слова тяжким грузом упали не только на него, но и на нее саму, и теперь ей нужно чем-то себя занять, чтобы справиться со своими чувствами. Вспомнив о хороших манерах, он спросил:

— Как ваша мама?

— Нормально, — ответила Розмари. — Нормально.

— Она ведь верующая, — сказала Джемма.

— Да, у нее есть вера, — сказал Ник. — И вы.

— Да… — ответила Розмари, задумалась, поколебалась, словно желая сказать что-то еще, но просто повторила: — Да.

Сперва она передала ему небольшой кремовый конвертик, на которой зелеными заглавными буквами значилось имя и адрес Лео. Конверт показался Нику смутно знакомым, словно письмо, найденное в старой книге. На нем стояла дата: 2 августа 1983 года. Розмари кивнула, и под пристальными взглядами обеих женщин Ник открыл конверт: чувствовал он себя так, словно учится играть в какую-то новую игру и очень боится осрамиться. На колени ему выпало письмо, старательно написанное от руки его собственным почерком, и фотография.

— Вот так мы узнали, где вас искать, — объяснила Розмари.

Это письмо вместе с пустым конвертом он отправил в «Гей таймс», почти не надеясь на успех; но какой-то человек с зеленой ручкой переадресовал его Лео. Этот неведомый журнальный клерк стал свидетелем — нет, творцом — их любви. Ник поднял фотографию, вглядываясь в нее с тем осторожным любопытством, с каким относился к любым свидетельствам о себе прежнем. Фотография размером с паспортную была вырезана из групповой, кажется, с какого-то оксфордского сборища: юный белокурый мальчик робко улыбался в объектив, словно сообщая камере какой-то стыдный секрет. На письмо Ник взглянул мельком: оно было написано на миниатюрном листке, из тех, что Феддены использовали для поздравлений и приглашений на вечер, да много места там и не требовалось. Текст теперь казался Нику неумелым и неестественным, хоть он и помнил, что Лео понравился его стиль. Начиналось письмо со слова: «Здравствуй!» — естественно, он ведь тогда не знал имени Лео. Нижний хвостик буквы «3» загибался причудливой завитушкой, словно поросячий хвост. В списке своих интересов Ник безыскусно перечислил в столбик Брукнера, Генри Джеймса, что-то еще — зачем? — встречаясь, они никогда не разговаривали об «интересах». Наверху он прочел карандашную пометку Лео: «Ничего. Богатый? Слишком молодой?» Пометка была густо перечеркнута красными чернилами.

Ник отложил письмо и поднял глаза на женщин. Больше всего его нервировало присутствие Джеммы — незнакомки, знающей все о его письме, об их с Лео романе, о том, неуклюжем и застенчивом Нике четырехлетней давности. Перед ней Ник чувствовал себя словно рядом с самой смертью: как будто он в больнице, где нет смысла юлить или о чем-то умалчивать, где все страхи уже подтверждены и превратились в диагнозы.

— Хотел бы я снова с ним встретиться, — сказал он.

— Он не хотел, чтобы его видели таким, — ответила Розмари.

— Понимаю, — сказал Ник.

— Вы ведь знаете, каким он был тщеславным! — В голосе ее послышался добродушный упрек, словно Лео и после смерти продолжал доставлять родным неприятности.

— Да, — ответил Ник. Ему вспомнилось, что на первое свидание Лео пришел в блузке сестры. А теперь на Розмари мужская рубашка — должно быть, рубашка Лео.

— Вечно беспокоился о том, как он выглядит.

— Он всегда прекрасно выглядел, — тихо ответил Ник. Это преувеличение словно распахнуло дверь к его чувствам: Ник попытался улыбнуться, но уголки губ его дрогнули и поползли вниз. Глубоко вздохнув, чтобы овладеть собой, он сказал:

— Я, конечно, пару лет его не видел.

— Да… — задумчиво сказала Розмари. — Знаете, мы ведь не знали, с кем он встречается.

— Не знали, — подтвердила Джемма.

— В дом он приводил только вас и еще старину Пита. Ну и, конечно, Брэдли.

— Я ничего не знаю о Брэдли, — сказал Ник.

— Они с братом вместе снимали квартиру, — объяснила Розмари. — Вы ведь, наверно, знаете, что он переехал.

— Да, помню, он хотел переехать. Как раз в то время, когда мы… Знаете, я до сих пор толком не понимаю, что произошло, просто… мы перестали встречаться.

Он не мог заставить себя произнести простую фразу: «Лео меня бросил», — перед лицом смерти она казалась слишком мелочной.