Морган, девушка, которую привел с собой Полли, приблизилась к группе Джеральда, когда там обсуждался последний скандал: Оксфорд отказался дать госпоже премьер-министру почетную степень. Джон Тиммс, свято веривший в ритуалы, полагал, что это возмутительно; но Барри Грум, которому на Оксфорд и всех его обитателей было наплевать, громко и отчетливо произнес: «Ну что тут сказать? Дол…бы!» Морган покраснела, а затем старательно засмеялась. Она, бедняжка, была новенькой в этом мире и еще не разобралась, что здесь считается смешным, а что нет.
— Они, похоже, считают, что ученых женщин не бывает! — проговорил Джеральд, и все захохотали, а Морган изумленно и сконфуженно вглядывалась в их смеющиеся лица.
На балконе чувствовался теплый июльский вечер, сады утопали в зелени. Удивительно, сколько зелени в летнем Лондоне. В нежном сумеречном воздухе она как будто светилась изнутри, озаряя мягким сиянием деревья, и траву, и пару, расположившуюся на траве. Солнце уже зашло: допевали свои песни и замолкали последние птицы, сумрачная темная синева поднималась вверх по небу на востоке, и зелень покорялась ей, претворяясь в тысячу оттенков серого и черного, а пара на траве все блекла и меркла, пока не растаяла тенью среди теней.
— Эй, привет!
— О, привет, Джаспер!
— Как жизнь, приятель? — и чувствительный дружеский тычок под ребра.
— Отлично. А у тебя как?
— Ну, неплохо. Устаю, правда…
— М-м… Ты где сейчас был?
Джаспер был, по-видимому, не моложе Ника, однако выглядел вчерашним школьником: быстрый в движениях и неторопливый в повадках, с открытой и теплой улыбкой. Он только что занимался сексом с Кэтрин, думал Ник, у нее на кровати или, может быть, даже на полу — странным образом казалось, что от этого Джаспер становится равен ему, старому и близкому другу Кэтрин, получает одинаковые с ним права. Джаспер, разумеется, не мог знать, что наверху их подслушивали, но усмехнулся так, словно намекал на что-то непристойное, и облокотился на балюстраду рядом с Ником. Судя по всему, он был сильно под хмельком.
— С Кэтрин все в порядке?
— Ага… Она устала и вырубилась. Такие вечеринки не для нее.
— У вас с ней все хорошо? — осторожно поинтересовался Ник.
— Ну да! — моментально нахмурившись, протянул Джаспер. — Она отличная девчонка, точно!
Ник покачал головой, подумал и наконец проговорил так мягко и осторожно, как только мог:
— Джаспер, ты понимаешь, что о ней нужно… заботиться?
— Дядюшка Ник дает советы, — насмешливо отмахнулся Джаспер.
— Я хочу сказать, сейчас с ней вроде бы все нормально, но, если она снова перестанет принимать лекарства, это будет катастрофа.
Джаспер помолчал и сказал уже совсем другим, куда более «взрослым» голосом:
— Я думаю, она сама с этим разберется.
Он провел рукой по перилам, затем сунул ее в карман, оставив снаружи большой палец: Нику подумалось, что это — профессиональные жесты торговца недвижимостью, призванные что-то внушить клиенту.
— Знаешь, Ник, — сказал он, — она только о тебе и говорит.
С балкона появился Полли Томпкинс и, приметив Ника рядом с красивым Джаспером, скорчил ревнивую гримасу. Ник представил их друг другу слегка ироничным тоном, как бы предупреждая, чтобы оба не строили особых иллюзий.
— Ты, кажется, нас избегаешь, — добавил он.
Джаспер спокойно и прямо смотрел на Полли, должно быть стараясь определить, кто этот толстяк в огромном двубортном пиджаке, которому с равным успехом может быть двадцать пять и пятьдесят — нормальный парень или еще один участник гейского заговора.
— Ты так порхаешь по дому, что за тобой не угонишься, — ответил Полли. Он откровенно изучающе таращился на Джаспера, раздумывая, сможет ли найти ему применение.
— Наверстываю упущенное за студенческие годы, — улыбнулся Ник.
Полли тоже улыбнулся и вытащил пачку сигарет.
— Ты, кажется, очень сблизился с нашим другом мистером Уради. О чем ты с ним разговариваешь, хотел бы я знать?
— Ну, знаешь… о кино… о Бетховене… о Генри Джеймсе.
— М-м… — Полли задумчиво смотрел на пачку, не открывая ее. — Нам, должно быть, скоро придется называть его лордом Уради.
Ник, стараясь сохранять на лице бесстрастие, пытался понять, зачем Полли понадобилось его дразнить.
— Я бы не удивился, — ответил он. — В наше время прежние социальные условности потеряли смысл. Теперь человек может достичь всего, чего захочет.
— Что ж, Бертран этого заслуживает больше, чем многие другие, — проговорил Полли и, так и не закурив, сунул сигареты обратно в карман.
— Но он ведь не англичанин? — возразил Ник, желая напомнить, что именно Полли в свое время именовал его «ливанским бакалейщиком».
— Думаю, это проблема решаемая, — с быстрой улыбочкой превосходства ответил Полли. — Ладно, нам пора. Я, собственно, хотел попрощаться. Морган завтра рано вставать, она летит в Эдинбург.
— Что ж, дорогой мой, — ответил Ник, — тебя в последнее время совсем не видно, но я продолжаю занимать для тебя местечко в «Шефтсбери». — Сентиментальный жест дружбы, которой между ними, собственно, никогда не было.
И тут Полли сделал нечто необычное — хотя, казалось бы, и пустяковое.
— Имей в виду, Ник, — сказал он, — с тем, что ты сейчас сказал — насчет получения титула — я категорически не согласен.
Он не подмигивал, не хмурился, не гримасничал, но круглое жирное лицо его на миг затвердело в отрицании и угрозе.
Он повернулся и пошел прочь — и Джаспер, словно завороженный его загадочным безобразным обаянием, сухо кивнул Нику и двинулся вслед за ним.
Черная лестница в доме у Гестов совсем рядом с парадной, отделена всего одной стеной — но какая между ними разница! На черной лестнице ступени узкие, крутые, без перил, на каждой — вытертая ногами за десятки лет серая выемка, из единственного окна наверху сочится на это убожество тусклый дневной свет; парадная — настоящее чудо, сад сходящихся и расходящихся кронштейнов, по стенам — портреты епископов, тяжелые медные шишечки налитых перилах вздрагивают, когда проходишь мимо. Такая лестница может вести только к утонченным наслаждениям; по такой лестнице нужно подниматься на высоких красных каблуках, чуть подрагивая завитым париком. Однако на каждой площадке имеется дверь, соединяющая это великолепие с предательским мраком черной лестницы; достаточно ее открыть — и нырнешь, как Белый Кролик, в иное, беспросветно мрачное измерение… На дворе стоял ясный летний день, звонили колокола, горожане уже потихоньку подтягивались к парку, где сегодня открывалась ежегодная барвикская ярмарка; и Ник, проснувшись от света, бьющего в окно, повернулся на непривычно узкой кровати, протер глаза и с умиротворенной улыбкой вспомнил, что он дома.
Лежа на спине и щуря глаза на льющиеся сквозь занавеску солнечные лучи, он невольно предался старой домашней привычке. Уани, конечно… да, Уани… в машине… на этот раз — с Рики, бурно, яростно… прежде постель в отцовском доме была для него святилищем Тоби, но теперь эти фантазии почти померкли, возвращаясь лишь в минуты эротической ностальгии… и все же, может быть… Тоби три года назад… в Хоксвуде… наутро после… смятая простыня вокруг бедер, бледное с похмелья лицо… «Черт, ну и ночка!» — и вдруг стрелой в ванную… простыня спала, и в первый и последний раз Ник увидел его обнаженным… крепкая, тугая, девственная задница… только представить, что могло бы, если… если… и Уани… в ту ночь… на лестнице… в зеленом смокинге… если бы тогда… о боже, Уани у себя, распятый на королевской кровати… Уани! Уани! Уани!
Из сада доносились голоса — мать и с ней, должно быть, миссис Крили. Говорят о машине, элегантной маленькой «Мазде» Ника — «недурной экипаж», назвал ее отец, пряча за шуткой очевидную обеспокоенность тем, как сыну досталась такая красавица. Номер «НГ 2485»: миссис Крили в восторге, но миссис Гест отвечает ей без особого энтузиазма. («Должно быть, ты очень хорошо зарабатываешь, милый», — проговорила она таким тоном, каким обычно говорит: «Что-то ты не очень хорошо выглядишь, милый».) Самозабвенно воркуют за окном голуби; в их перекличке слышится тревога и, быть может, упрек. Женщины идут по дорожке прочь, и птичье пение заглушает их голоса: кажется, речь идет о ценах на землю, но слова далеки и неразборчивы, они звучат, как музыка, в такт развевающему занавески легкому ветерку. Можно поваляться в постели — совсем как, бывало, в свободные от школы выходные, а затем — в редкие приезды домой из Оксфорда. Отец, должно быть, уже отправился в магазин. Миссис Крили зашла навестить маму и застала ее в саду: на маме рабочие брюки и старая блузка, какую не жалко. Сегодня приезжает Джеральд, и мама приводит в порядок весь дом, сверху донизу… Откуда-то издалека донесся неторопливый ритм лошадиных копыт, абстрактный и успокаивающий, словно стук ракеток по теннисному мячу дома… в другом доме Ника. Странно, думал он, но, кажется, так и есть — все четыре копыта у лошади стучат по-разному, и бег ее звучит странным синкопированным ритмом. Стук затих вдали — лишь одно, самое громкое копыто еще некоторое время доносилось до Ника.