Чиун немного помолчал, потом протянул трубку Голденсону. Тот поправил жилет своей тройки и откашлялся.

— Да, мама, — сказал он. — Никакой он не милый человек, мама. Я веду очень важное дело, и мы выступаем по разные стороны. Они на все способны, лишь бы отвлечь... Мама... Он не милый человек... Ты его не знаешь... Ты никогда его не видела... Между прочим, я ношу то, в чем в Калифорнии ходят многие бизнесмены, потому что это удобно... Да ты знаешь, кто носит спортивную обувь в суде? Тебе знакомы эти имена — ...

Голденсон залился краской и стиснул трубку. Он ни на кого не мог глаз поднять. Наконец он протянул трубку Чиуну.

— Она еще хочет с вами поговорить.

— Да, миссис Голденсон. Надеюсь, я не причинил вам беспокойства. Да ради бога, и спасибо, я буду счастлив познакомиться с вами лично, если мне доведется побывать во Флориде в Бойнтон-Бич. Нет, я со своим сыном уже ничего не могу поделать. Сокровище погибло, но он продолжает считать, что пропавший у кого-то бесполезный металл имеет большую ценность, нежели фамильная история. Что тут будешь делать?

После этого Чиун протянул трубку Голденсону и спросил, не хочет ли тот еще что-нибудь сказать своей матери? Голденсон помотал головой. Он открыл портфель, быстрым росчерком выписал чек и протянул его Брустеру.

— Потом уточним окончательную сумму, — объяснил он.

— Куда вы?

— Туфли. Поеду куплю пару черных туфель. Благодарю вас, мистер Чиун, — с горечью сказал он.

— А я? — спросил Брустер. — Кто позаботится обо мне?

— Может, ваша бывшая начальница — мисс Боннер?

— Вот это я понимаю — хороший мальчик, — одобрительно сказал Чиун, проводив Голденсона взглядом.

После ухода адвоката Консуэло понадобилось минут семь, чтобы заставить Брустера вспотеть от страха и начать придумывать себе алиби. В конце концов ей пришлось предупредить его, что все, что он скажет в дальнейшем, может быть использовано против него и чтобы он не покидал Ла-Джоллу: она сегодня же добьется ордера на его арест.

Перед уходом Римо еще раз бросил взгляд на странно неподвижный отблеск света в океане. Он был на месте. Другие окна яхты качались в такт нежным тихоокеанским волнам, но это отражение оставалось неподвижным. И тут Римо догадался, в чем дело.

На яхте, под палубой, Франциско Браун сидел за большим гироскопическим прицелом. Тяжелый гироскоп удерживал электронный объектив в абсолютно статичном положении, как если бы он был установлен в лаборатории. Яхта могла вздыматься и опускаться на волнах, но прицел не двигался с заданного уровня.

В этот объектив можно было за две мили детально рассмотреть отпечаток пальца. И он мог служить прицелом.

Теперь Франциско Браун видел все, чего не разглядел в Мак-Киспорте. Этого оказалось достаточно, чтобы определить свое слабое место. Несколько сот ярдов — слишком малое расстояние между Франциско Брауном и его добычей — белым и этим древним азиатом. Эти двое обладали фантастической реакцией, что делало их опасными даже на таком расстоянии. Но если запустить снаряд в домик на берегу с яхты, болтающейся далеко в океане, никто никогда не узнает, откуда он взялся. А если они не будут видеть источника опасности, то не смогут и уклониться от нее. Не видя, они ничего не смогут сделать. Значит, это уже достаточное расстояние.

Он навел прицел на кондоминиум и наращивал увеличение, пока не разглядел обветренные на морском воздухе доски. Тогда он поднял объектив на балкон третьего этажа и квартиру Джеймса Брустера. Консуэло и те двое сейчас должны быть там.

Браун навел объектив на перила балкона. На них лежала чья-то рука. Рука мужчины. Запястья широкие — точь-в-точь как у того, в Мак-Киспорте. Позади него раздувалось на ветру кимоно. Кимоно находилось в комнате. Значит, азиат там.

Браун поднял объектив еще выше. Он разглядел пуговки на рубашке белого. Кадык. Подбородок. Рот. Губы улыбались. Улыбались ему. Как и глаза.

Франциско Браун не стал стрелять.

Глава седьмая

Консуэло Боннер связалась с комиссаром полиции, который позвонил судье и получил ордер на арест, после чего она, Римо, Чиун и полицейский с ордером в руках поехали к Джеймсу Брустеру, чтобы ознакомить его с его правами, а затем заключить под стражу. Все по закону.

— Вот это и есть торжество правосудия, — сказала Консуэло.

Полицейский позвонил в дверь. Камера с яхты нацелилась на четверку.

— Торжество правосудия, — обратился Чиун к Римо по-корейски, — это когда ассасину за его работу платят. Торжество правосудия — это когда сокровище, которое погибло из-за того, что ассасин занимается всей этой ерундой, возвращено, вот что такое торжество правосудия. А то, что мы делаем, — это беготня с бумажками.

— А мне казалось, ты говорил, что главное сокровище Синанджу заключено в хрониках Мастеров — то есть наше богатство не в золоте или бриллиантах, а в том, кто мы есть и как мы стали такими, — тоже по-корейски ответил Римо.

— Не могли бы вы оба помолчать? Производятся официальные следственные действия полицейского управления Ла-Джоллы, — сказал инспектор.

— Нет более жестокого удара, чем получить свои же слова назад, но в передернутом виде.

— И каким же образом они передернуты?

— Недостойным, — ответил Чиун.

— А конкретней?

— В хрониках будет записано, что сокровища были утеряны в то время, когда Мастером был я, Чиун. Но будет записано также и то, что ты, Римо, отказался помочь их возвратить. Более того, в дни кризиса, постигшего Дом Синанджу, ты служил себе подобным.

— Да весь мир на грани катастрофы! Не будет мира, разразится ядерная зима — чего тогда будут стоить все сокровища Синанджу?

— Они будут стоить еще дороже, — не смутился Чиун.

— Для кого?

— Я не вступаю в спор с глупцами, — подвел черту Чиун.

Решив, что ему не добиться тишины и не дождаться, пока кто-нибудь явится на звонок, полицейский, действуя в строгом соответствии с законом и правами, данными ему ордером, вознамерился проследовать в означенное местожительство вышеупомянутого Джеймса Брустера.

Дверь оказалась заперта. Он собрался было послать за помощью, чтобы взломать упомянутое местожительство, но тут Римо схватился за ручку двери и повернул ее. Раздался скрежет ломающегося металла. Дверь открылась.

— Дверь слабовата, — заметил полицейский. По ту сторону порога валялся кусок сломанного замка. Он нагнулся, чтобы его поднять, но отдернул руку — металл был горячий.

— Что вы сделали с дверью? Что тут произошло?

— Я дал вам войти, — ответил Римо. — Но это все равно бесполезно. Его здесь нет.

— Не будьте столь категоричны. Если я что-нибудь понимаю в криминалистике, так это то, что категоричность в суждениях ни к чему не приводит. Надо быть гибче.

— Как не кричи: “Халва, халва!” — во рту сладко не станет, — усмехнулся Римо. — Его там нет.

— Откуда вы знаете? Как вы можете утверждать, что его здесь нет? — набросилась на него Консуэло Боннер. — Как вы можете это знать, если вы еще не вошли в квартиру? Хоть я и женщина, но в компетенции не уступаю мужчинам. И не надо поливать меня грязью.

— Его здесь нет. Я не могу вам этого объяснить, но я знаю, что это так. Поверьте мне на слово, о’кей? — сказал Рим о.

Он и вправду не знал, откуда у него эта уверенность. Он понимал, что другие люди не чувствуют присутствия постороннего за дверью. Он не мог ей сказать, как он это чувствует, это было все равно, как если бы объяснять, как работает свет.

— Дай я объясню, — встрял Чиун. — Мы все — частицы единой сущности. Мы только думаем, что мы сами по себе, потому что наши ноги не растут из земли. На самом деле мы все взаимосвязаны. Некоторые люди уничтожили в себе ощущение этой связи, но Римо и та комната, откуда ушел этот человек, едины по своей сути.

— Мне более понятно, когда он говорит “не знаю”, — ответила Консуэло.

— Вы что — из какой-нибудь секты? — спросил полицейский.

— Кто эти ненормальные? — спросил Чиун.