— Мама, — произнес Чеп, и она умолкла.

Но тут же, подмигнув Чепу, начала рассказывать, что однажды на пляже Силвер-Майн-Бей, как-то в воскресенье, еще при Джордже, так вот, Чеп пустил ветры….

— Мама, — вновь прервал ее Чеп.

Соль истории состояла в том, что Чеп, повернув голову, оглянулся на свой собственный задик и сказал: «Тихо, попка!»

Склеенные в улыбке губы мистера Хуна, его молчание, нервная барабанная дробь, выбиваемая его пальцами по коробку, — все ясно свидетельствовало: он ни слова не понимает из речей собеседницы. Чеп заключил, что Хун при всех его недюжинных способностях к английскому еще пасует перед такими тонкостями, как названия блюд или южнолондонский выговор миссис Маллерд, которая к тому же не говорит, а шамкает, пришепетывает — опять вставные челюсти разболтались. И Чеп простил матери унизительные россказни о его детстве — зато она сбила спесь с Хуна, этого великого знатока английского языка.

— Господи, что ж это я разболталась, а вы, наверно, хотите спокойно пивка выпить, мистер Хун. С Чепом все заранее ясно: он без пива жить не может.

— Что ж, я выпью чашку, — произнес мистер Хун.

— Чаю?

— Пива, — пояснил мистер Хун.

Типичная для китайцев путаница в названиях сосудов.

— Чашку пива мистеру Хуну, — произнес Чеп, чтобы подколоть китайца.

Перед Бетти лежала груда подарков: коробка шоколадных конфет, кожаный кошелек, бутылка красного вина, прозрачный пластиковый кубик с живым цветком внутри. Кто их преподнес, Чеп спрашивать не стал — все и так понятно.

Бетти выбрала «шанди» [8], Чеп залпом проглотил пиво, мистер Хун практически не пил — только прикладывался к кружке. Они заказали ужин. Бетти попыталась рассказать еще одну историю («Едем на трамвае, а Чеп вдруг поднимает головку и спрашивает: „Мама, почему у дяди лот лазинут?“»), но Чеп вновь ее оборвал. Подали кушанья — как полагалось в «Толстячке», на досках и оловянных блюдах. Они приступили к ужину, и разговор на минуту прервался.

— Удачный ростбиф, — заметила Бетти.

Мистер Хун, прокашлявшись, произнес:

— Скажите ему, будьте так добры.

Чеп смерил злорадно-уничтожающим взглядом этого беспардонного субъекта, но одновременно обрадовался. На прямой вопрос нахала он даст столь же прямой ответ.

Жуя мясо, Бетти с набитым ртом пробурчала:

— Мистер Хун хочет сделать нам одно предложение.

Предвидя дальнейшее, Чеп еле удержался от ехидной усмешки.

Проглотив мясо, утирая жирные губы, Бетти продолжала:

— Он хочет купить фабрику.

— А ты ему, надеюсь, сообщила, что его предложение нас не интересует?

Теперь мать заулыбалась. И сказала:

— Погоди, погоди, это ведь еще не все предложение, правда?

Мистер Хун просиял, как бы одобряя отпор, который мать дала сыну — точно старая львица, размахнувшись, отшлепала широкой могучей лапой непокорного детеныша. Хуну было приятно, что Бетти проделала это ради него.

— Чеп, сколько, по твоим расчетам, стоит эта старая фабрика?

— Если под «старой фабрикой» ты подразумеваешь «Империал стичинг», понятия не имею, — отрезал Чеп. Его просто выворачивало от гадливости. Как только Хун разыскал мать? Он добавил: — Стоит она наверняка немало. Но это не фабрика. Это фирма. У нас большой штат, мы производим товары и получаем неплохую прибыль. Это не просто способ заработать на жизнь. Это живое существо.

— Миллиона четыре-пять?

— Я бы не удивился.

В действительности он понятия не имел, сколько может стоить фабрика, и названная матерью сумма его по-настоящему изумила. Он никогда и не думал об «Империал стичинг» как о чем-то выражающемся в долларах или фунтах. Фирма была его жизнью, а жизнь на деньги не переводится. Половинным паем в «Империал стичинг» они с матерью владели, казалось, всегда. Он еще не привык к мысли, что теперь половина мистера Чака тоже принадлежит им.

— Он нам предлагает вдвое больше, — сообщила Бетти. — Редкостный куш. Миллион гиней [9].

Чтобы ничем себя не выдать, Чеп вновь принялся жевать, хотя уже чуть ли не давился. Как же противно толковать о фабрике и деньгах в обществе совершенно чужого человека — этого пролазы-китайца. От выражения «миллион гиней» в устах матери его просто передернуло, как передергивало от крепких ругательств, слетавших с языка у отца.

— И тебя это предложение привлекает? — спросил Чеп наконец.

Бетти покосилась на мистера Хуна, который уставился на нее, словно бы подстрекая окоротить сына.

— Тут не в предложении суть, — заявила мать. Отодвинув стул, она уже вставала. — Суть в цене. Расскажите ему, мистер Хун, а я пока отлучусь — схожу потрачу пенни.

Мистер Хун улыбнулся ей:

— Когда я все слажу, у вас пойдет счет уже не на пенни.

Чеп сощурил глаза.

— Простите, что вы сказали?

5

— Ну ладно, ты ему дал понять, что даже дослушать до конца не хочешь. Но зачем так грубо-то? Зачем сразу в штыки, а?

Тут Бетти прервала свою речь, чтобы набрать в рот воздуха и, округлив покрытые легким пушком щеки, подуть на свою чашку с «Майло» [10]. Они были уже дома — в Альбион-коттедже, на окутанном туманом Пике — и пили один из множества известных Вану горячих напитков, прежде чем по очереди посетить ванную и достать из сушильного шкафа (у матери и сына были отдельные полки) свои пижамы; этот ритуал отхода ко сну всегда вызывал у Чепа чувство неловкости, особенно после свиданий с Бэби или Мэйпин. Нет, он не чувствовал себя распутником или грешником, но у него появлялось ощущение, что он изменил матери, пренебрег ею. Когда какая-нибудь женщина стягивала с него джемпер, он порой говорил себе: «А ведь этот джемпер мать связала».

— Меня его предложение не заинтересовало, — сказал Чеп.

— А ты бы еще чуточку послушал.

— Я услышал все, что хотел.

В подобных ситуациях у него пробуждались неприятные воспоминания — он сознавал, что говорит отцовским голосом, и даже чувствовал себя тщедушным старичком, которого вечно пилит властная жена. Мать он любил и иногда жалел за малообразованность — бедняжка окончила всего четыре класса. Однако Чеп был просто вынужден проявлять здоровый эгоизм, чтобы не попасться в капкан сочувствия к матери с ее ранним горем — безвременной смертью Чепа Первого — и с ее нелепой заботливостью, которой она его сковала по рукам и ногам. Он часто замечал, что ее зловещие предостережения насчет местных женщин — дескать, все они одинаковы, все только о наживе думают — лишь распаляют в нем жажду, разжигают безрассудство. Вероятно, так вышло и с его отцом, если только можно верить маме-сан.

— А вот меня оно очень даже заинтересовало.

Бетти шумно отхлебнула «Майло» и, плотно сжав губы, пропустила жидкость через свои вставные челюсти, словно просто полоскала рот, не собираясь глотать.

— Такие деньги, — продолжала она.

— От добра добра не ищут.

— Ничего ты не понимаешь, — заявила мать. — Будущее колонии крайне сомнительно.

Чеп улыбнулся этой высокопарной фразе, которую произнесла мать, старуха с мокрыми от «Майло» губами.

— С будущим уже все ясно, мама. Будет Передача.

— А после Сдачи по-китайски — что? Невесть что начнется. Смешно даже — когда наш друг мистер Хун растолковывал мне свое предложение, я прямо обзевалась со скуки. А потом вдруг до меня дошло: он нам все равно что одолжение делает.

— Ничего себе одолженьице.

— Живые деньги, Чеп.

— Фирма процветает.

— Фабрика на ладан дышит.

Она говорила «фабрика», «цеха», «гоудаун» [11]; а он — «фирма» или просто «Империал». Восемь этажей: на грех жужжит оборудование и трудятся люди, еще один занят дирекцией, еще один этаж с зачехленными машинками — на замке, на остальных — склад, экспедиция, транспортный отдел.