На исходе рабочего дня, за минуту до того, как мистер By нажал на кнопку гудка, Чеп нашел предлог, чтобы оказаться у дверей швейного цеха. Он дождался гудка, стал смотреть, как девушки подхватывают зонтики и сумки, готовятся уйти. Мэйпин подняла на него глаза. Он кивнул ей.

Она не направилась к нему тут же, а, проходя мимо, спросила:

— Вам меня?

Английским она владела плохо. Поняла ли она сама, что сказала? Всего два слова — и он вконец потерял голову. Конечно, на фабрике эта фраза была дежурной, ее употребляли все кому не лень: мисс Лю, мистер Чун, мистер By, и трактовки могли быть самые разные — но в устах Мэйпин этот вопрос значил только одно.

Мэйпин ушла вместе с остальными. Чеп отправил мистера By домой: «Просто спустите флаг. Я сам запру» — и уселся в кабинете, распахнув дверь, чтобы видеть лифт вот кабина едет по вызову вниз, вот загорается буква Ц — цокольный этаж, а затем все цифры поочередно вплоть до восьмерки, восьмого, где он ждет за опущенными жалюзи, поглаживая свое лысеющее темя.

Ни единого слова. Пока он запирал дверь, Мэйпин прошла к дивану и села так, как сидела всегда, сильно подавшись вперед, точно пассажирка автобуса, которая уже подъезжает к своей остановке и собирается встать. Чеп подошел к ней, осторожно опрокинул на спину, поцеловал. Потом сорвал с нее блузку — сшитую этажом ниже, отлично знакомые ярлык, ткань, фасон. Скоро Мэйпин стояла перед ним на коленях, а он сидел, разинув рот; в висках бешено стучало, глаза лихорадочно блестели. Он был в панике, потому что попался в капкан; струсил, что оказался во власти чар этой простой девушки. От слепого, перехватывающего горло ужаса Чепа удерживало только одно — его страх она принимала за какое-то другое чувство, возможно за уверенность, приличествующую мужчине и хозяину целой фабрики. Вскоре он начал повизгивать и дергать ее за волосы.

Потом отправился в Крикет-клуб, радуясь, что есть куда пойти, радуясь предлогу. К возвращению в Альбион-коттедж, к новой встрече с матерью и домом Чеп был не готов; встреча с Монти пришлась очень кстати. Благодаря Мэйпин он расслабился и прочистил мозги, да и аппетит нагулял. После секса тянет на пиво и сандвичи с беконом.

Крикетом Чеп особо не интересовался — даже за чемпионатами едва следил. В Крикет-клуб он вступил ради игры в лаун-боулинг, а также общения с хрычами-старожилами, отцовскими друзьями. Своих друзей у Чепа было раз-два и обчелся. Что до боулинга, то, несмотря на развинченную походку и рассеянность, на поле Чеп проявлял агрессивную целеустремленность, а потому считался одним из лучших игроков клуба.

Войдя в столовую — с мечтательной улыбкой на лице, чувствуя себя баловнем судьбы… «молодчина Мэйпин, до чего же с ней легко»… — он увидел Монти: тот стоял у стойки бара с каким-то китайцем. Монти принял улыбку Чепа на свой счет и как-то даже опешил, когда после оклика: «Сюда-сюда, сквайр» — Чеп внезапно посерьезнел и только тогда поздоровался. Для Чепа воспоминания были слаще, чем настоящее, а Монти вывел его из приятного забытья.

— Вот хочу тебя, Невилл, познакомить с одним из наших новых членов, — Монти потрепал Чепа по загривку. — Мистер Хун — Невилл Маллерд.

— Рад познакомиться.

— Для меня это большая честь, — отозвался китаец, как-то слишком отчетливо выговаривая согласные.

Чеп не стал продолжать разговор, тяготясь навязанным ему собеседником, досадуя, что образ Мэйпин, стоящей на коленях в его кабинете, уже стремительно тускнеет.

— Я угощаю, — заявил Монти. — Ты что будешь, сквайр?

— Пинту размягчения мозга.

— Одобряю, — и Монти обернулся к бармену.

Мистер Хун сказал:

— Вы владелец «Коулун Тонг билдинг».

Вот она, китайская тактичность. Не успев сказать «Здрасте», тут же обухом по голове.

«Империал стичинг», — подтвердил Чеп. — Раньше мы шили мужские рубашки всех моделей. Одеждой мы заниматься не перестали, но наш профиль — галуны. Эмблемы. Тесьма с надписями. Сложные вышивки. На эмблемы сейчас большой спрос. Переделываем их по случаю Передачи. — Мистер Хун пододвинулся к Чепу. — А откуда вы знаете, что я владелец?

— Это не секрет, — ответил мистер Хун.

Хороший английский мистера Хуна не вызвал у Чепа ничего, кроме раздражения. В Гонконге те, кто бегло изъяснялся по-английски, всегда оказывались самыми отъявленными мошенниками. У этих скользких людишек что ни слово, то ложь. Ох уж эти уклончивые, неискренние ёрники, чей безупречный английский означал, что они получили образование где-то за пределами колонии, а заодно научились презрительно фыркать и задирать нос. Если же акцент при этом американский — вообще караул. Чепу по душе были местные китайцы с их анекдотическим диалектом — лишь немногие выпускники гонконгских школ владели английским хорошо, и потому всякий сверчок знал тут свой сословный шесток.

— Я бы хотел поговорить с вами о приобретении вашего здания, — сказал мистер Хун.

Абсурдность ситуации вызвала у Чепа приступ смеха — нет, это надо же додуматься ляпнуть такое в первую же минуту! Опять китайская деликатность!

Услышав громкий хохот с примесью негодования — Чеп все еще досадовал, что ему не дали посмаковать воспоминание о Мэйпин, — мистер Хун поморщился. Но не отвел от Чепа глаз, словно надеясь его загипнотизировать.

Туг Монти начал расставлять бокалы, приговаривая свое «сквайр», «сквайр», и Чеп вновь заулыбался.

— Оно не продается, — сказал Чеп. Произнося эти слова, он не смог удержаться от злорадной интонации. — Я его никогда не продам. Даже думать забудьте. Не тешьте себя надеждами.

4

Когда он запаздывал, а мать, дожидаясь его, стояла в дверях, всякий раз она словно бы разрасталась, заполняла собой весь дверной проем, чтобы перехватить сына, задержать, обратиться в стену прямо перед его носом, швырнуть в лицо горсть упреков. Так она вела себя и сегодня. Ей была свойственна выматывающая душу агрессивность то ли матери, то ли жены — между женой и матерью, кстати, Чеп особой разницы не видел. Порой, когда он читал в бульварных газетах статьи о людях, совершивших кошмарные преступления, его вдруг осеняло, что у большинства из этих кровожадных психопатов были точно такие же, как у него, семейные обстоятельства: «средних лет, тихий, вежливый, не изменял своим привычкам, женат никогда не был, друзей не имел, иногда его видели выходящим из стрип-клубов, жил с матерью и был преданным сыном». Чепа эти статьи просто-таки бесили.

— Девятый час! — вскричала она. — У меня все из рук валится. Ты что, Чеп, где тебя носило?

Не покидая своего поста в дверях, мать повторила все это вновь. Путь в дом Чепу был закрыт.

Вопрос «Где тебя носило?» не вызывал у него никаких чувств, кроме скуки. Мать и сын частенько кричали друг на дружку. Чепа тревожило иное — то, что они живут синхронно, в один и тот же час едят, моются, ложатся спать и встают. Жизнь по распорядку Чепа всегда устраивала, он ничуть не боялся прослыть рабом рутины, но тут другое — камень на шее, тоска. Тебе сорок три, твоей матери — скоро семьдесят, а она заявляет, что ей кусок в горло не идет, если ты не сидишь с ней за столом. И все допытывается: «Где тебя носит?» да «Где тебя носит?»

— Засиделся над счетами, — ответил Чеп.

В глаза он ей не смотрел. Встретившись с ней взглядом, он бы сломался, но как открыть матери правду?

— Из-за всего этого… из-за Чака… я запустил дела. Сегодня весь день корпел не поднимая головы.

Чеп рассчитал верно — ложь мгновенно помогла. Мать посторонилась, пропуская его, сочувственно потрепала по щеке. Когда ее гнев остыл, Чеп ощутил прилив энергии: успешно утаенный секрет доставил ему прямо-таки физическое наслаждение. Иначе с Бетти нельзя: он знал, что слаб характером, и потому любая тайна прибавляла ему сил. Если бы мать прознала, чем он занимается днем, его жизнь стала бы невыносимой. Цель этой стратегии далеко не исчерпывалась простым утаиванием секретов. Пока он держал мать в неведении, ему самому легче было забывать о своих некрасивых тайнах.