— И я тоже. — Он снова закашлялся. — Послушай, ты сейчас живешь с Хайди и видишь ситуацию однобоко…

— Хайди хочет, чтобы ты вернулся домой.

— И я хочу того же самого, только это не просто сделать.

Раздвинув вешалки в шкафу и выбрав пустую, я аккуратно повесила платье и стала перебирать наряды.

— И в чем же дело?

— Что ты имеешь в виду?

Вынув черное платье с юбкой-плиссе, я полюбовалась им и повесила обратно.

— Ты каждый раз повторяешь, что это не просто. Так объясни, наконец, в чем сложность?

Папино удивление чувствовалось даже на расстоянии, будто каплями просачиваясь сквозь трубку. Он же привык, что я приму любое решение, основанное на его своеобразной логике, которая оправдывает любой поступок, даже не очень порядочный! Ведь он — писатель, склонный к частым переменам в настроении, и законченный эгоист. Ему, видите ли, нужны полноценный сон, тихое помещение для работы и свободное время для творчества. Получи папа возможность жить вдали от беспокойного мира, и никто бы не пострадал! Но в том-то и дело, что он общается с людьми. Одних любит, других — нет. Время от времени женится, заводит детей, которые пищат по ночам и, даже повзрослев, не дают покоя. Однако жизнь есть жизнь, и ее нельзя переключить одним нажатием кнопки, как канал в телевизоре. А манипулировать чувствами вообще очень опасно, как я убедилась на собственном горьком опыте. И если уж живешь в мире людей, играй по правилам и не жульничай. Что тут сложного? По-моему, одна из самых очевидных истин!

— Видишь, — наконец выдал папа, — значит, все-таки злишься. Наслушалась Хайди и приняла ее сторону.

— Нет, дело в другом.

Оказывается, так приятно греметь вешалками, перебирая разноцветные платья. Розовое, голубое, красное, оранжевое, желтое… Каждое как раковина, вторая кожа или маска, которую можно надеть хотя бы на несколько часов или даже на весь день.

— А в чем? — опять удивился папа.

Черное, зеленое, черное в горошек…

— Жизнь дает тебе второй шанс! — объяснила я.

— Второй шанс?

— Вот именно. — С коротким рукавом, с длинным, с узкой юбкой, а вот с юбкой в складку… — Но ты даже воспользоваться им не желаешь. Просто умываешь руки.

В наступившей тишине слышалось только шуршание платьев на вешалках. До конца ряда осталось всего несколько платьев, а значит, все меньше и меньше шансов подобрать наряд по душе.

— Тебя волнует, что я отдаляюсь от тебя? — спросил папа.

— Не от меня.

— Тогда от кого?

И вдруг я нашла то, что искала, — черное платье с крошечными бусинками на юбке и вокруг выреза на груди. Элегантное в своей простоте, удобное для танцев, идеальное во всех отношениях. Стоило больших трудов его отыскать, но долгие поиски того стоили, поверьте. А самое главное, в голову сам собой пришел ответ на папин вопрос, и с ним стала понятной причина, по которой нынешним летом обострились все проблемы.

— От Изби!

Перед глазами мелькнуло крохотное личико сестрички, всегда такое разное: плачущее, забавно гукающее, сонное и улыбающееся. Она лежала крошечным свертком на руках Хайди в первый день приезда и всего несколько секунд назад проводила меня из комнаты осмысленным взглядом. Маленький человечек — кем она станет или может стать — не так уж важно. Главное, у нее впереди вся жизнь, и, надеюсь, Изби никогда не понадобятся вторые шансы, потому что, в отличие от нас, все получится с первого раза.

— От Изби? — не понял папа. — Ты говоришь о ребенке?

— Я называю сестренку Изби, — пояснила я. — По-моему, так лучше.

После секундного замешательства папа выпалил на одном дыхании:

— Оден, я люблю Фисбу и ради нее, как и ради тебя, сделаю все на свете. Тебе ли не знать?!

Те же самые слова, только чуть раньше, прозвучали из уст мамы, и я поверила ей. А вот папиным клятвам что-то не слишком верится. Наверное, потому, что мама пришла ко мне сама. Она проделала долгий путь, который дался нелегко. Наверное, пришлось вернуться в прошлое и задуматься над совершенными ошибками, и все только с единственной целью — встретиться на перекрестке, где наши пути когда-то разошлись. А папа не желал сдвинуться с места и привык ждать, когда прибегут к нему, да еще попросят прощения за его же грехи.

— Докажи, что не лукавишь, — попросила я.

Он опять замолчал, потом уточнил:

— И каким образом?

Иногда желания исполняются с первого раза, порой нужна вторая попытка, а вот на третий раз, говорят, происходят чудеса. Мне не узнать этого самой, пока опять не сяду на велосипед, если, конечно, не хочу навсегда потерять любимого человека.

Сняв с вешалки черное платье с бусинками, я разложила его на кровати, а отцу посоветовала:

— Догадайся сам, а мне еще надо кое-куда еще успеть.

Нет, я честно решила, что поеду на машине. Даже ключи захватила. Но когда, шурша платьем, выбежала из дома и у самого крыльца заметила скромно притулившийся новый велосипед… через секунду уже садилась на черное сиденье. Поставив ноги на педали, я попыталась вспомнить все, чему в течение последних недель меня учила Мэгги, и осторожно тронулась с места, пока не передумала.

Как ни странно, пока я ехала по дорожке на шатком, но пока — к счастью — не падающем велосипеде, все мысли вертелись вокруг мамы.

Повесив трубку после разговора с отцом, я надела платье, быстро подобрала к нему босоножки и схватила сумку. Оставалось уложить Изби в коляску — и в путь! Не тут-то было! Стоило пристегнуть ее страховочными ремнями к люльке, как малышка сначала недовольно захныкала, а потом и вовсе издала оглушительный рев.

— Ох, нет, — сокрушалась я, поглядывая на покрасневшее личико — самый верный признак того, что плач продлится не пять минут. — Это плохо.

— Ей не нравится в коляске? — спросила мама из-за спины.

— Обычно нравится. Не знаю, чего она вдруг завелась. — Я склонилась, поправляя ремни, но Изби заревела еще громче, яростно суча в воздухе маленькими ножками. — Лучше останусь. А то она не скоро успокоится.

— Чушь! — Мама жестом отстранила меня от коляски, расстегнула ремешки и взяла Изби на руки. — Я присмотрю за ней, а ты иди и веселись.

Помимо воли на лице отразилось недоверие, смешанное с удивлением, и мамане преминула обиженно заметить:

— Оден, я вырастила двоих детей, и меня можно смело оставить на пару часов с младенцем.

— Конечно, — быстро согласилась я. — Просто… страшновато бросать ее в таком состоянии.

— В каком состоянии? — удивилась мама, крепче прижимая малышку к груди и легонько похлопывая по спине. Странно, когда Изби спокойно лежала на руках, маме было не по себе, а теперь, слушая оглушительный рев, она выглядела вполне уверенно. — Просто ребенок таким образом общается с нами. Ведь говорить она пока не умеет.

— Действительно хочешь остаться? — спросила я, перекрикивая громкий плач.

— О чем разговор? А ты езжай по своим делам. — Мама прижала малышку к плечу, продолжая легко похлопывать по спинке и приговаривать: — Вот так, вот так. Расскажи, расскажи мне все-все.

Мама размеренно шагала по кухне, укачивая Изби. Шажок-хлопок, шажок-хлопок. Из-за ее плеча выглядывала недовольная сестричка: глаза заплаканы, рот от крика перекошен. Но постепенно она стала успокаиваться, и плач становился все тише и тише, пока не прекратился совсем, и стали слышны лишь звуки маминых шагов и шепот:

— Ш-ш-ш, ш-ш-ш, все будет хорошо.

Меня поразил тихий, обволакивающий сознание голос, произносящий такие знакомые слова! Так это был не сон и память воспроизводила в голове мамин голос!

«Все будет хорошо!» — повторяла я вполголоса, с глухим стуком съезжая с тротуара на улицу. Хорошо, что на дороге отсутствуют машины, и очень жаль, что рядом нет Мэгги, которая всегда бежала следом, в трудную минуту поддерживая велосипед сзади, и отпускала в нужный момент, когда я чувствовала себя достаточно уверенно.

Я осторожно крутила педали в свете уличных фонарей, вслушиваясь в бодрое поскрипывание колес. За поворотом передо мной вытянулась длинная дорога до самого пляжа с одиноким огоньком впереди.