— Когда же погиб Ахилл? — спросил гость.

— Ах, мой Поликсен, — ответил Клеон, — после тех двенадцати дней скорби по Патроклу лишь считанные часы оставалось ему жить.

— Что же, сразу после этого была взята Троя?

— О нет, конечно! Только через полгода нам удалось ее взять... Не понимаю, почему ты спрашиваешь?

— Но я слышал... Я слышал — именно при взятии Трои погиб Ахилл.

— Да, — вздохнул Клеон, — теперь, когда столько лет прошло, чего только не наслушаешься! Что он и Трою брал, и Елену пленил! Пройдет еще немного времени — и, глядишь, станут говорить, что он и поход аргонавтов возглавлял, и лернейскую гидру обезглавил...

В этот миг к ним снова приблизились слепцы.

— А, вот и вы, почтенные! — сказал Клеон. — Ну-ка, что там у вас поется про то, как славный Ахилл участвовал в захвате Трои!

Ответом ему был перелив струн лютни и воинственное, громогласное пение:

Троя пылала! Ахилл был подобен Аресу!

Скольких троянцев твой меч,

о Ахилл, обезглавил!

В страхе бежали одни, укрывались другие, —

Всех их твой меч поразил,

словно молния Зевса!

— Довольно, довольно! — крикнул Клеон. — Умерьте ваш пыл, почтенные!.. Звучит неплохо, не правда ли? — спросил он, обращаясь к своему гостю. — Только, видишь ли, видишь ли, Поликсен из Тиринфа, — не было ничего такого!

Да и подумай — ну как такое могло быть? Можешь ли ты поверить, что после всего случившегося Ахилл вдруг снова стал на сторону Агамемнона и вместе с ним, как ни в чем не бывало, участвовал в покорении Трои?

Нет, конечно!

И воинская слава ему была теперь не нужна. Да что какая-то слава, если и самой жизнью он уже тяготился!

Каждый день без оружия подходил он теперь к стенам Трои и подолгу смотрел на этот величественный город, отобравший у него все, что было ему дорого. Длилось это до тех пор, пока не поразила его стрела, пущенная со стены.

Потом уже говорили, что стрелу эту пустил в него ни кто иной, как Парис. Не знаю, не знаю. Мало ли было в Трое лучников!

Стрела была отравленная, поэтому умирал он в муках — наши боги умеют жестоко наказывать.

Когда мы его внесли в свой лагерь, он закусывал губы, чтобы не стонать. Лишь два слова сорвалось с его уст прежде, чем он навсегда затих. Эти два слова были:

— Патрокл... Брисеида...

Ах, встретится ли он с ними в Аиде. Он, из-за них проклявший богов!

Вот как оно все было, Поликсен из Тиринфа! Так что совет мой тебе: порою не слишком-то доверяй тому, что у нас поют.

НОЧЬ

Одиссеев конь. — Гибель Трои. — О том, что войной не вернешь любовь. — Разоблачение гостя. — О памяти людской. — Звезда Ахилла.

Клеон долго молча смотрел на звезды, коих были мириады в эту безлунную ночь. Наконец гость нарушил его молчание.

— А Троя в самом деле была взята благодаря тому коню, о котором говорят? — спросил он.

— Да, — отозвался Клеон. — Однако до той поры прошло еще время.

Сразу после того, как отполыхал погребальный костер Ахилла, царь наш Агамемнон вернулся на берег со своего корабля и тотчас ощутил себя сполна царем. Теперь чуть ли не каждый день он гнал нас на штурм Трои, — благо, троянцы, лишившись Гектора, изрядно поутратили свое мужество и больше не выходили навстречу нам из-за стен.

Каково, однако, взять приступом такие стены! При каждом штурме наши потери исчислялись сотнями, и постепенно мы начали терять надежду на успех. Вот тогда-то Одиссей и придумал этого своего коня, который прославил его на весь ахейский мир.

...Трудно себе вообразить, что, наверно, делалось в Трое, когда однажды утром они увидели со своих стен, как отплывает от берега наш флот. Их возгласов мы не слышали с кораблей, но видели, как они пускают в небо горящие стрелы, празднуя победу после столь долгой и кровавой войны.

Потом уже они увидели стоявшего перед стенами деревянного коня, а возле него двух наших престарелых жрецов бога Посейдона.

Жрецам было велено сказать, что этого священного коня, когда-то дарованного нам самим Посейдоном, теперь мы передаем в дар Трое, ибо, как видно, на стороне троянцев оказались боги в этой войне.

И ликование было на лице Агамемнона, когда он увидел с корабля, как троянцы втаскивают коня в свой город.

Дальше наши корабли, заплыв за горизонт, свернули в сторону, после недолгого плавания снова направились к берегу, и здесь мы высадились. Стен Трои отсюда было не видно, ибо теперь мы находились в полутора сотнях стадий от нее.

Лишь к ночи наши передовые отряды неслышно приблизились опять к городу и замерли в ожидании.

И вот заскрипели, открываясь, городские ворота. С этого мига Троя была обречена!

Ну а почему открылись ворота — конечно, ты уже догадался.

— Да, их открыли воины, сидевшие внутри коня, — кивнул гость. — Мудро это придумал Одиссей!.. Я слышал, там, внутри, сидело пятьдесят воинов!

— Уж у нас напридумывают! — усмехнулся Клеон. — От некоторых я слыхал, что и две сотни там сидело! А сам этот конь был будто бы размером с большой корабль!..

Когда б мы его построили?! Как бы троянцы его, такого огромного, так легко втащили в город?! Да и пятьдесят, а тем более двести воинов были не нужны для того, что замыслил Одиссей, — только лишнего бы шума понаделали.

Конь был разве что немного побольше и пошире настоящего коня, такой, чтобы внутрь могло кое-как втиснуться три человека. В него влез сам Одиссей и с ним еще двое из его итакийцев, таких же ловких, как он сам. После нашего отплытия в городе устроили пир по случаю победы, а затем троянцы впервые за долгое время уснули спокойным сном, — тогда-то эти трое и вылезли из коня. Их троих вполне хватило, чтобы переколоть мечами задремавших стражников и распахнуть городские ворота, — а дальше уж было наше дело.

О, не дайте боги кому-нибудь еще раз увидеть такую страшную резню, какую мы устроили в спящем городе! Наши воины, загрубевшие душой за время этой жестокой войны, врывались в богатые троянские дома и рубили всех, даже малых детей, моливших о пощаде. Успевшие выбежать из домов метались по улицам в ночных одеждах, прятались в храмах, но ничто им уже не могло помочь, в любых закоулках, в любых погребах, даже в храмах, у алтарей богов — всюду их находили наши мечи. И город их, один из красивейших, богатейших городов мира, уже полыхал.

— Они поплатились за свои огненные шары! — воскликнул один из слепцов.

— А мы, — ответил на это Клеон, — мы, которые были в ту ночь хуже диких кентавров, — мы поплатились за свою бессмысленную жестокость. Ибо — что может быть бессмысленнее разрушений, творимых лишь ради самих разрушений?

Мы, опьяненные этим безумством, крушили и предавали огню все! Огонь уносил в небо богатства, те, что могли бы стать нашими. Все, что потом нашли на пепелище, — это бесформенные куски золота и серебра, которое недавно было великолепными украшениями, какие умеют делать только ионийские мастера. Да и того нашли не так уж много, остальное золото и серебро наверняка так и осталось под золой. А все прочее — драгоценные шелка, прекрасные ионийские одежды, жемчуг, драгоценные каменья, несметные запасы пшеницы и лучших вин — все в ту ночь пожрал беспощадный огонь!

Ты видишь нынешнее богатство Микен. Недаром нам завидуют все соседи. Даже того золота и серебра, что мы потом нашли, хватило, чтобы стал так богат наш город. А каков бы он был, если бы мы в ту ночь не уподобились неразумным варварам!..

— Ну а Парис, Елена, Приам? — спросил гость. — Что стало с ними?

— Тело старца Приама, — ответил Клеон, — я увидел потом перед храмом Аполлона. Лицо было обезображено, опознал я его лишь по драгоценным перстням на руках, — прежде я видел эти перстни, когда старец в шатре у Ахилла молил не осквернять прах Гектора. И вот теперь какой-то наш воин, оскверняя прах самого старца, отрубал у него пальцы, чтобы забрать перстни себе.