Утренний воздух был пропитан запахом дорогих духов из магазина «Шик» и духов с запахом дешевого скандала из «Тенсенес», запахом, смешанным с разнообразнейшей похмельной вонью. Ах, гаванцы, как они любят, когда их ласкают, целуют! Ах, до чего ж хороша эта сучка Гавана, вся влажная, с такими жаркими и сладкими ночами! А то вдруг налетал чарующий порыв морского ветерка и с ним, волнами, запахи съестного: похлебки, баскского омлета с жареными колбасками или свежеиспеченного хлеба. Или он давал почувствовать чей-то запах рядом, чье-то близкое присутствие. Тогда приходилось постигать науку прикосновений, головокружительных объятий на жестком парапете Малекона. И из каждого дома, с каждой террасы неслась музыка – исступленные, умопомрачительные соло на барабанах, меланхолические гитарные переборы, дерзкие фортепианные глиссандо, поющие голоса… О, эти голоса по всей Гаване, напевающие то гуагуанко, то филин, то гуарачу, то сон, то дансонету!

Даже звуки в каждом квартале меняли свою тональность в зависимости от времени дня. По утрам шумы и голоса прохожих складывались в нежную мелодию дансона. В полдень, когда целые кварталы, казалось, испарялись в палящих лучах солнца, воздух колыхался и сладострастно подрагивал, словно сотрясаемый неслышной барабанной дробью. Вечером наступало время сона – тихое потрескивание маракас. Ночью всем заправляли филин и гуарача. Да, как же можно было забыть про ча-ча-ча, чей ритм был так к месту в обеденный час. Это его прерывистое движение гармонично сочеталось с сонной белизной развешенных на крышах простынь, с распорядком появления на столе каждого блюда – истинного праздника для утонченного вкуса. А потом эти запахи: кофе, сигарного дыма, и папоротники, сонно покачивающиеся в самозабвенной тишине сиесты… А еще позже – ночь. Гаванец всегда ждет не дождется ночи. Ночь это его алтарь. К нему он приносит себя всего, свою обнаженную распутную плоть.

Город вызывал в Куките Мартинес одновременно влечение и страх. Она сидела, прильнув к окну и стараясь не пропустить даже самое мельчайшее уличное происшествие, хотя они и представали перед ее глазами лишь на одно мгновение. Наконец добрались до «Монмартра». Новые компаньонши Кукиты бойко выскочили из машины. Я уже говорила, что по пути Иво, бывший за шофера, опустил крышку автомобиля. Кукита не обратила на это особого внимания, хотя прежде и не видала машин со складывающимся верхом, решив, впрочем, про себя, что пора привыкать к странностям мудреной городской жизни. Ей не захотелось отставать от своих подруг, и она, одним рывком распахнув дверцу, выпрыгнула наружу. К сожалению, сделала она это крайне неудачно, не с той стороны, и со всего размаху плюхнулась на задницу в преогромную лужу, полную маслянистой, вонючей воды. Ремни босоножек лопнули, каблуки отлетели, и один угодил в парик восьмидесятилетнего старикашки, похожего на священника-иезуита (священники-иезуиты всегда напоминают заплесневелые сухари). Другой, как пробка, закупорил саксофон проходившего мимо музыканта. Старикашка так и не понял, откуда свалился на него этот каблук и, как монгол, иначе говоря существо со странностями, принялся высматривать виновного на ближайших балконах. Саксофонист сообразил в чем дело лишь несколько часов спустя, когда поднес инструмент к губам. Никто не заметил злосчастного падения – все произошло с поистине космической скоростью. Едва коснувшись асфальта, Кукита, словно подброшенная пружиной, уже стояла на ногах, бледная и перепачканная, с невозмутимым выражением на лице, хотя при этом с трудом удерживалась от того, чтобы не потереть зад и не помассировать копчик, который нестерпимо ныл. Но она все-таки сдержалась: слишком уж было стыдно. Мечунга, Пучунга и Иво не успели и глазом моргнуть, как она исчезла и вновь появилась перед ними, как чертик из табакерки. Держась за животы от жизнерадостного смеха, они тут же достали все имевшиеся у них салфетки, платки, флаконы с духами и мгновенно, с любовью и тщанием отчистили бедную девочку. Однако, как бы там ни было, Кукита стала меньше ростом. И сколько бы онa по совету Пучунги ни хмурила брови, как взрослая, но перепуганное личико девочки, которую ведут к первому причастию, худые плечи и коленки выдавали ее. Лаковые сандалии превратились в домашние шлепанцы. Бармен недоверчиво оглядел Кукиту:

– Простите за нескромный вопрос – вы уже совершеннолетняя?

Мечунга, в своем золотистом переливающемся платье, сияя ослепительной улыбкой, решительно втиснулась скульптурным бюстом между насмерть перепуганной отроковицей и устыдившимся барменом. Выпирающие надушенные груди ее оказались под самым носом у бедняги, так что он не выдержал и несколько раз громко чихнул.

– Эй, послушай, это моя двоюродная сестренка. Бедняжка – карлица… Подумать только, какая подлая штука эта природа. Я выросла нормальной, да что толку – все на мужиков ушло. А она даже пописать нормально не может в свое удовольствие.

Столь остроумная шутка не могла не вызвать у компании новый приступ смеха.

Смущенный и возмущенный бармен подвел их к одному из лучших столиков. В те времена клиент, как водится, всегда был прав.

Слезы катились по пылающим щекам Кукиты. Усевшись и поняв, что на нее больше не смотрят, незаметная в полутьме. она плакала не только из-за того, что случилось, но и потому, что впервые в жизни прошла по полу, застеленному красным ковром. Сняв под столом остатки босоножек, она с наслаждением потерлась ступнями о жаркий и мягкий ворс. Кто бы мог подумать тогда, когда она бродила по каменистым бороздам родных полей, что вскоре ей придется вот так нежиться на красном ковре? По таким коврам ходят королевы, миллионерши…

– Поблядушки, надо же, и он еще называет нас поблядушка ми! Пусть лучше подумает, где взять денег на пластическую операцию, когда я ему всю рожу раскровяню. Нет, ты послушай, стоит меня завести, и я уже за себя не отвечаю! – хрипло выпалила Пучунга вслед Иво, который отошел к соседнему столику, где полненькая грудастенькая блондинка уже давно строила ему глазки.

– Да ты просто ревнуешь… Что я не вижу, что ты в этого Иво по уши втюрилась, но все тебе хочется, чтобы тебя только по шерстке гладили… Бери пример с меня, сама знаешь, я всегда ровно дышу. Он, конечно, парень ничего… Но сегодня, думаю, перепадет этой, с перманентом… впрочем, этот кот у нас – в мешке, а? – сыронизировала Мечунга.

– Ладно, поглядим… а ты, малышка, чего на меня уставилась? Я тебе нравлюсь или просто глаза девать некуда? – тряхнув черными как смоль волнистыми волосами, обратилась Пучунгита к Детке Куке. – Ладно, посмотрим, может, сама подцепишь кого-нибудь и оставишь меня в покое… слушай, да чего ты уставилась на меня, как мышь на крупу?

Детка надула губы, резко встала и с обиженным видом поспешила между столов на поиски туалета, натыкаясь по пути на всех встречных. «Это что за ураган!» – возмущено протестовали посетители бара. Когда она уже безнадежно запуталась в бесконечных коридорах, двоившихся у нее перед глазами, Детка почти упала в егообъятья. Это был молодой человек худощавого, но крепкого телосложения. Он поддержал ее, когда она чуть не ударилась виском о косяк двери. Волосы у него были гладко зачесаны и смазаны бриллиантином; он резко подхватил ее, тряхнув головой, и длинная прядь упала поперек лица. Глаза у него были ясные, как небо, просто небо, не будем сейчас уточнять, какое именно, а улыбка очень милая, хотя нижние зубы, немного неровные, налезали друг на друга. Юноша достал платок и вытер пухлые щеки Детки. Роста он был среднего, именно такого, чтобы, встав на цыпочки, можно было хорошенько разглядеть его лицо.

– Ну что, детка, потанцуем, – сказал он, и голос его прозвучал, как чечетка, отбиваемая хороводом танцующих «казино», хотя танец этот еще не вошел в моду. Позвякивающий металлом голос обещал безумства, пророчил сокровенные тайны. У Кукиты мороз пробежал по коже, и она изо всех сил вцепилась в костистую, но крепкую руку молодого человека.