— Да, черт возьми. В 1840 году линия прервалась. Ее продолжение, содержащее всех потомков Первого Оксфорда, больше не соединено с той частью линии, где мы находимся. Оно все еще существует, но не для нас. Для нас все, что произошло после смерти Первого Оксфорда, должно быть написано заново. Вот почему мне некуда прыгать, впереди ничего нет!
— Но ты же был в 1877 году. Это за точкой обрыва!
— Да, так оно и есть, и я размышлял над этой загадкой всю ночь. И теперь я знаю, что произошло. Я прыгнул в самый конец моего естественного жизненного пути.
— Не понял.
— Генри, если я останусь в этом времени, то в 1877 году мне будет 80 лет. И в пятницу 9 марта 1877 года я вполне могу умереть. Это естественно в таком возрасте.
— Ты хочешь сказать, что можешь путешествовать, как и раньше, в пределах выделенного тебе времени, но не можешь уйти за него, потому что тебе нужно будущее, которое уже произошло?
— Да!
— Значит, ты вычеркнул себя из жизни? Но почему, Эдвард? Почему ты убил этого человека?
— Я бы не хотел углубляться в детали. Как я уже сказал, это была случайность, несчастный случай.
— Тогда пойди и не допусти его. Если ты в состоянии отправиться в 1877 год, то уж тем более можешь добраться до 1840-го. Иди и не допусти смерти Первого Оксфорда.
— Генри, неужели ты не понимаешь? Я здесь, я убил его; никто не остановил меня; следовательно, даже если я попробую, то ничего не получится! Это бесполезно!
— Такие путешествия выше моего разумения, — ответил Бересфорд, — но в будущем ты жив и изобрел эту машину времени. А это было бы невозможно, если б кто-то убил твоего предка. Тем не менее, ты здесь. То, что ты воспринимаешь события столь неотвратимо, не означает, что ты не в состоянии вернуться назад и изменить их.
Эдвард посмотрел в пустоту.
— Да, — задумчиво прошептал он. — Да, это может быть правдой. Стоит попробовать!
Он вскочил.
— Я должен поработать над костюмом, Генри. Шлем и пульт управления повреждены, попробую восстановить их!
— Но, ради бога, отдохни хоть чуть-чуть! Ты выглядишь так, как будто не спал всю ночь!
— Я не спал! Нет времени! — крикнул Оксфорд, бросаясь к столу, где были разложены все его инструменты.
Бересфорд покачал головой.
— Никогда бы не подумал, — тихо сказал он, — что именно ты — повелитель времени.
Три года спустя Эдвард Оксфорд опять потерпел неудачу. От обоих Оксфордов он оказался дальше, чем планировал, и, когда пробегал мимо полицейского, понял, что не успевает: два человека уже сцепились, дуло пистолета было нацелено на королеву.
— Стой, стой, Эдвард! — завопил он.
Внезапно из пульта управления вылетела молния и ударила прямо в землю. Электрический разряд прошел через него, он скорчился от боли, а когда вновь поднял взгляд, выстрел прогремел, и из головы королевы Виктории хлынула кровь.
Она опрокинулась назад и начала выпадать из кареты.
Оксфорды сражались. Первый споткнулся и упал, его голова ударилась о прутья изгороди.
«Это все я, — подумал путешественник во времени. — Отвлекся — и сразу крик и вспышка. Я посмотрел на себя, стоящего на холме, и невольно отодвинул руку предка. Я направил пистолет прямо ей в голову!»
— Нет! — заорал он. — Нет!
Из пульта управления дождем посыпались искры.
Он повернулся.
Констебль почти поравнялся с ним.
Оксфорд прыгнул над его головой и приземлился обратно в 1837 год.
— Я не могу остановить это! — крикнул он Генри де ла Пое Бересфорду, врываясь в застекленную дверь. — Может, этого не случилось бы, если б я не вернулся туда!
Он уткнул лицо в ладони и застонал.
— Спи, — приказал Бересфорд. — Отдохнешь, и голова прояснится. Мы найдем выход. И помни: у тебя есть сорок лет, чтобы решить эту проблему.
— Тысяча чертей! — выругался Оксфорд. — Я не могу быть викторианским затворником всю оставшуюся жизнь. И жена ждет меня домой к ужину.
Внезапно ему стало смешно от контраста между необычным и обыденным, он потерял контроль над собой и, откинув голову назад, дико засмеялся; его хохот, грубый и страшный, заставил маркиза содрогнуться.
Эхо этого дьявольского хохота пронеслось по всем «Чернеющим башням».
И, возможно, проникло сквозь время.
Глава 17
РАЗУБЕЖДЕНИЕ
«Ничто не вечно, и менее всего та сущность, которую вы считаете мной».
Эдвард Оксфорд бушевал весь вечер, пока Бересфорд не призвал на помощь Брока; вместе они почти силой утащили путешественника во времени наверх, в спальню. Там они раздели его — оба уже научились снимать его облегающий белый костюм — и положили на кровать. Он заснул судорожным прерывистым сном, что-то бормоча, постанывая, вскидываясь и переворачиваясь.
Когда на следующий день он приковылял в гостиную, вид у него был болезненный, изможденный и жалкий, вокруг глаз темнели круги.
— Ешь, — скомандовал Бересфорд, указывая на блюда, которые дворецкий расставил на столе.
Оксфорд сел и стал машинально жевать, не разбирая, что ест, и уставившись в никуда.
— У меня вопрос, — сказал маркиз.
Оксфорд что-то невнятно промычал.
— Где твой предок сейчас, в июне 1837-го?
— Ему пятнадцать лет. Он живет с матерью и сестрой в съемной квартире на Вест-плейс, в Ламбете.
— А где он окажется, когда ты убьешь его?
— В Грин-парке.
— Так отправляйся в Ламбет, найди его и убеди в том, что он будет убит, если в 1840-м поедет в Грин-парк.
Оксфорд откинулся на спинку стула и посмотрел на маркиза.
— Да, — пробормотал он. — Если я сумею так сделать… если смогу взять себя в руки и не нервничать… может, и сработает!
— Ты знаешь, где Вест-плейс?
— Да, рядом с Императорским военным музеем.
— С чем?
— С Имп… А… подожди-ка, его еще не построили. Нет, там королевская больница. Как ее? Забыл…
— Ты имеешь в виду Бедлам?
— То самое место, где мой предок проведет двадцать четыре года, если я помешаю себе убить его.
— Он был… то есть является, я хотел сказать… сумасшедшим, да?
— Как раз сейчас, в 1837-м, у него начали появляться первые симптомы душевной болезни. Пик безумия придется на 1840-й, когда он совершит преступление. Его схватят, будут судить и заключат в этот… как ты сказал… Бедлам. За следующие двадцать лет рассудок к нему вернется, но он останется в заключении. Со временем его переведут в Бродмур, потом освободят и депортируют в Австралию, где он женится на девушке. У них будет ребенок, который и станет моим… прапра-… не знаю, сколько раз, прадедушкой.
Бересфорд наклонился, положил подбородок на руки и внимательно посмотрел на своего странного гостя.
— Так теперь ничего этого не произойдет?
— Я вернулся обратно во времени, чтобы предотвратить преступление, — ответил Оксфорд. — И вместо этого убил его.
— Теперь не будет счастливого конца в Австралии?
— В любом случае его и не было, Генри. Вот, взгляни.
Оксфорд вытащил из кармана бумажник, вынул из него сложенный листок и подал Бересфорду. Маркиз развернул его. Письмо было написано чернилами, которых он раньше никогда не видел. Он прочел следующее:
«Брисбен, 12 ноября 1888 года.
Моя дорогая!
На всем белом свете нет другой такой, как ты, и то, что я так плохо с тобой обращался, мучает меня даже больше, чем тот предательский поступок, который я совершил в 1840 году. Я не желал ничего другого, как только дать тебе и нашему сыну хороший дом, и до конца своих дней я буду сожалеть о том, что стал пьяницей и вором, а не хорошим мужем, а еще я чувствую, что дни мои сочтены и я ослабел как телом, так и душой.
Я ни в коем случае не осуждаю тебя за то, что ты сейчас делаешь. Ты еще молода и должна устроить жизнь себе и нашему ребенку в Англии, вместе с родителями, а если бы ты осталась здесь, я бы принес тебе еще больше горя и несчастий, потому что я одержим дьяволом, который выбрал меня своим подручным, еще когда я был подростком. Поверь мне, прошу тебя, именно его зловредное влияние навлекло горе на всю нашу семью, ибо моя истинная душа не желала ничего другого, кроме покоя и счастья с тобой. Ты помнишь, я сказал тебе, что отметинка у тебя на груди — знак того, что Господь простил мое преступление и даровал мне тебя, вознаградив за годы, проведенные в больнице, когда я пытался восстановить свой рассудок?
Сейчас я молю Его, чтобы Он с состраданием взглянул на мое падение, и чтобы эта отметинка, напоминающая по форме радугу, которая есть и на груди нашего сына, передалась бы и всем нашим будущим потомкам. Пусть она явится знаком того, что за страшное зло, совершенное мною, возмездие обрушилось только на меня, а не на другого Оксфорда, ибо это я нажал на курок, и никто другой. Пусть с моей смертью, которая уже недалеко, вся эта история завершится, и грязное пятно на моем имени будет стерто.
Ты была самым лучшим, что даровала мне жизнь.
Будь счастлива и вспоминай лишь наши самые первые дни.
Твой любящий муж Эдвард Оксфорд
P. S. Передай привет своим дедушке и бабушке. Они были одними из моих первых друзей и проявили ко мне, еще подростку, столько доброты, что я до сих пор вспоминаю о них с большой любовью».