Древнерусские грамоты понемногу освобождались от этого «лишнебуквия». Но только после реформы 1700-х годов в азбуке нашей остался один знак для звука « у» — известная нам «игрекообразная» буква. Она была уже в кириллице достаточно похожа на наше нынешнее У, разве только несколько более остроугольное. В послепетровские времена она подгримировалась под модные европейские формы.
Так произошло совпадение этих двух литер. Только начав с «полу-и, полу-ю», мир восточный и западный как бы разорвали один эталон на два: у нас «игрек» стал означать « у», в Западной Европе — кое-где « и» особого оттенка, а кое-где и совсем другие звуки.
Нельзя при этом упускать из виду, что и мы у себя дома переломили «ипсилон» пополам: из одной его половины мы сделали наше У, а другая долгое время жила в нашей азбуке под псевдонимом «ижицы». «Ижица» взяла на себя точную передачу тех греческих слов, в которых был «ипсилон».
Народы же, принявшие «игрек» вместе с латиницей, стали тоже употреблять его в разных случаях с разным звуковым наполнением. Во Франции вы теперь встретите Y, скажем, в названии тибетского быка — yak — як, о котором греки и представления не имели. И понятно. Воспользуйся французы здесь «йотом», у них получилось бы слово jak — «жак», которое звучало бы как имя Jaques — Жак. Неудобно. Даже особой формы крючок из инструментария стекольщиков получил название y-grec, по-видимому, как раз за свою буквообразную форму. Но появились и чисто французские слова, и даже состоящие из одной буквы Y: наречие « у», означающее «тут, там, туда»; относительное местоимение « у» — употребляемое взамен «этого, того, что»: Comment у remèdier — «Как этому помочь?».
Французское имя буквы Y— «греческое и» исторически обосновано. Совсем другие причины заставили англичан наименовать эту же букву «уай». Впрочем, как «уай» она, по-моему, очень редко произносится, если только произносится вообще. Обычно ею означается начальный «йот» в таких словах, как yankee, yard. С таким же успехом, однако, Yозначает звукосочетание « ай» в словах, подобных fly — муха, как обычный « и» он звучит в редком этнониме ynka — инка.
Букве Yвообще повезло, если так можно выразиться о букве: в польском варианте латиницы она служит для обозначения звука « ы», услышав который в ужасе бежали бы и греки, и римляне. Финны использовали ее же для передачи звука « ю» (точнее, латинского « и»): уо — ночь, yksi — один. Ленинградцы привыкли читать на бортах туристских финских автобусов завершающие ряды длинных собственных имен фирм буквы OY, которые означают «акционерное общество», и именно буква Yесть начало слова « юхтиё» — общество.
У чехов буква Yозначает долгий звук « и», если над ней стоит диакритический клинышек; и краткий звук « и», если этого клинышка нет.
Теперь про букву У«все сказано».
Следует, может быть, еще добавить, какими способами выражают народы мира звук « у»? Но тут уж всяк молодец на свой образец в буквальном смысле этого слова. Французский язык, наподобие древнегреческого и старославянского, постоянно передает звук « у» при помощи двузначного OU; это не вызывает недоумения, поскольку Uв одиночестве у них читается как « ю», а не как « у».
Англичане, конечно, как и всегда, удивляют мир орфографической находчивостью. У них буква Uпроизносится порою как « йу» — так, скажем, слово modul — «модуль» читается у них как « модйул». А « у» можно в Англии выразить либо через OO— moon — луна, а порой как OU— mousse — мусс.
Английская орфография говорит сама за себя!
«Фу» — история
Эту историю я рассказываю не в первый раз: мне она доставляет удовольствие.
Мало сказать «удовольствие». Именно потому, что она случилась в 1927 году, я в 70-х годах являюсь писателем, пишущим о языке. Как так?
В конце 20-х годов мы с приятелем вздумали написать авантюрный роман. Чтобы заинтересовать читателей, мы придумали ввести в него «зашифрованное письмо». Ввести так, чтобы оно было и зашифровано и расшифровано «у всех на глазах»: уж чего увлекательнее!
Письмо было написано: враги СССР, пробравшиеся из-за границы, извещали в нем друг друга, что надлежит уничтожить в пух и в прах три важнейшие отрасли хозяйства СССР: уголь, транспорт и нефть. Это-то письмо и надо было зашифровать.
Я шифровать не умел, но мой друг делал это великолепно. Он предложил метод, при котором текст зашифровывается при помощи шахматной доски и заранее выбранной всем хорошо известной книги. Всюду легко добываемой.
Допустим, вы выбрали бы Ломоносова, «Га и глаголь», и зашифровали свою записку по нему. Где нашел бы расшифровщик собрание сочинений Ломоносова?
А стихи Пушкина всегда легко достать. Мы выбрали средней известности стихотворение: балладу «Русалка». Не пьесу, а балладу, имейте в виду…
Мой друг, мастер шифрованья, взял у меня старенький, еще дореволюционный томик Пушкина и отправился домой с тем, чтобы к утру по телефону продиктовать результат.
Но позвонил он мне еще тем же вечером. «Да, видишь, Лева, какая чепуха… Не шифруется по этим стихам… Ну, слово «нефть» не шифруется: в «Русалке» нет буквы «эф»… Как быть?
— Подумаешь, проблема! — легкомысленно ответил я. — Да возьми любое другое стихотворение, «Песнь о вещем Олеге», и валяй…
Мы повесили трубки. Но назавтра он позвонил мне ни свет ни заря:
— Лёва, знаешь, в «Песни о вещем…» тоже нет «эф»…
— Ни одного? — удивился я.
— Ни единственного! — не без злорадства ответил он. — Что предлагаешь делать?
— Ну я не знаю… У тебя какие-нибудь поэты есть? Лермонтов? Крылов? Ну возьми «Когда волнуется…». Или «Ворона и лисица»… Нам-то не всё ли равно?
В трубке щёлкнуло, но ненадолго. Через час я уже знал; ни в «Желтеющей ниве», ни в «Вороне взгромоздясь» букву Фнайти не удавалось…
Вчера можно было еще допустить, что Пушкин страдал странной болезнью — «эф-фобией». Сегодня обнаружилось, что и прочие поэты первой половины XIX века были заражены ею…
Не представляя себе, чем это можно объяснить, я все же сказал:
— Знаешь, возьмем вещь покрупнее… Ну хоть «Полтаву», что ли?
Там-то уж наверняка тысяч тридцать-сорок букв есть. При таком множестве весь алфавит должен обнаружиться…
Мой покладистый шифровальщик согласился. Но через три дня он же позвонил мне уже на грани отчаяния: в большой поэме, занимавшей в моем однотомнике пятнадцать страниц в два столбца, страниц большого формата, ни одной буквы Ф он не нашёл.
Признаюсь, говоря словами классиков: «Пришибло старика!», хотя мне и было тогда всего 27 лет.
Вполне доверяя своему соавтору, я все же решил проверить его и впервые в жизни проделал то, что потом повторял многократно: с карандашом в руках строку за строкой просчитал всю «Полтаву» и… И никак не мог найти Фсреди тысячи, двух тысяч её собратьев…
Это было тем удивительнее, что ближайших соседок Фпо месту в алфавите — У, X, Ц, Ч— не таких уж «поминутных, повсесловных букв» — находилось сколько угодно.
Первые 50 строк поэмы. В них: X— 6 штук, Ц— 4, Ч— 4.
А уж букв Утак и вообще 20 штук, по одной на каждые 2,25 строчки.
Правда, « у» — гласный звук, может быть, с ними иначе. Но и согласных… Если букв Xв 50 строках 6, то в 1500 строках всей поэмы их можно ожидать (понятия «частотность букв в тексте» тогда не существовало, до его появления оставалось лет двадцать, если не больше), ну, штук 160–200… Около 120 Ц, столько же — Ч… Почему же Фу нас получается ноль раз?