ГУГО ГУППЕРТ
Гуго Гупперт(род. в 1902 г.). — Поэт, переводчик и публицист. Член Коммунистической партии Австрии. Учился в Вене и Париже, в 20-х годах принимал активное участие в рабочем движении. Подвергался полицейским преследованиям. В 1928 г. уехал в СССР, где жил вплоть до 1956 г. В СССР в 1940 г. выпустил первый сборник стихотворений. С конца 20-х годов много и плодотворно работает над переводами произведений русской и советской поэзии — ему принадлежит перевод пятитомного Собрания сочинений В. Маяковского, переводы из Пушкина, а также «Витязя в тигровой шкуре» Шота Руставели, за который в 1972 г. Гупперт удостоен Горьковской премии.
На русский язык переводится с середины 30-х годов.
БРИГАДА ДВАДЦАТЬ ПЕРВОГО ЯНВАРЯ
(Кузбасская баллада)
Перевод М. Ваксмахера
Вечером в бараке бригадир сказал,
Прижавшись к печке спиной:
«Завтра — день памяти Ленина,
Завтра у нас выходной».
Ночь была черна, как базальт.
Тверд мороз, как гранит.
А в бараке — сало и чай,
Лопаты и динамит.
Люди бурили, долбили, скребли,
Проклятый грунт был острей стекла.
Тоскуя по снегу, стыла земля.
Работа была, как грунт, тяжела.
Завтра — памяти Ленина день.
Передышка завтра, привал.
«Эй, бригадир, расскажи-ка нам,
Что ты в тот год повидал».
«Нас, красноармейцев, из Петрограда
Прислали в Москву, в почетный караул.
Выходим ночью из вагона — видим:
Мороз-то уже к сорока шагнул.
Дома на улицах заиндевели,
Словно изъедены ржавчиной седой…
А еще страшней, чем мороз, чем ветер,
Великая скорбь над Москвой…
Мне не забыть детей постаревших,
Взрослых, что плачут по-детски, навзрыд.
Улицы стонут, стонут площади,
Камень слезой застывшей облит.
Гроб Ильича Москва обнимает,
Кострами греет, как мать нежна.
Как сегодня, вижу: идут и идут
Народы и племена.
Скорбное солнце в морозной дымке
Кажется не солнцем — луной.
Руки жжет горячей огня
Винтовки металл ледяной.
Поплыл над домами плач сирен.
Паровозы — в клубах дыма и пара.
Ударили пушки. Люди несли
Ленина вокруг земного шара.
Весь мир на Красную площадь пришел,
С вождем прощался народ.
Видите — у меня на партийном билете
Двадцать четвертый год…»
Люди смотрели на партийный билет
Своего бригадира. И в полумраке
До полуночи о Ленине шел разговор
В рабочем бараке.
А двадцать первого января,
Утром, в морозный туман,
Бригада лопаты взяла
И пошла в котлован.
Был этот день торжеством труда.
Сорокаградусный злился мороз.
Копали, взрывали, бурили, скребли.
Котлован на глазах рос.
«Цемент привезут — послезавтра фундамент
Класть начинаем, — бригадир кричал, —
Чтоб через год дала металл
Домна имени Ильича!»
МАЯКОВСКИЙ В БАГДАДИ
Перевод В. Швыряева
Горечь мечтает стать сладостью.
На севере лес. На юге пустыня.
А запад с востоком окружены
От соли и нефти зеленой и синей
Каймой черноморской тяжелой волны.
Неба касаются сосен верхушки.
На стареньких скрипках играют ветра.
Лесник поселился на самой опушке,
И этим довольна его детвора.
Из ясеня стол. Колыбель из каштана.
В передней сундук и восточный кувшин,
В котором когда-то пенился рьяно
Осенний подарок крестьянских годин.
Волна мятежа обвалом грозила,
Но слово, что в дар ему было дано,
Мужало, росло, набирало силу,
Как в темном подвале молодое вино.
Лесную свежесть впитало слово,
Напев пастуха, улетающий вдаль,
Усмешку лукавую басен Крылова
И сказок Андерсена печаль.
Разин и Мюнцер ему подарили
Упрямство, а старый разбойник Арсен
Горечь тех вин, что веками бродили
В душных кувшинах у каменных стен.
Он в детстве скакал на фанерной лошадке
И мог бы, как многие, преуспеть,
Копируя росчерки прописей гладких,
Но времени ветер учил его петь.
Еще до прихода войны и коммуны
Молчание рощ, и лесов, и болот
Уже разбудило в ребенке трибуна
Той бури, с которой пришел Пятый год.
Дуб у Риона в волны глядится.
В предутренней дымке пути не видать.
Но школьная юность — что вольная птица:
К синему небу так же стремится,
Как сладостью горечь мечтает стать.
РАПСОДИЯ: ХЛЕБ И РОЗЫ
(Из поэмы)
Перевод Ю. Хазанова
* * *
… Дрогнет ли рука, листая книгу
вплоть до эшафотов сорок пятого,
на той странице, где венки и флаги?
Пройдет ли ток
по мышцам и костям?
Что чувствовали мы? Что делали? Что думали?
Как мы сражались в те дни,
когда народы ленинской страны
погнали вспять жестокого врага?
Когда они проложили нам путь домой —
тебе и мне?
Когда они, послушные своему героическому прошлому,
выдержали испытание на разрыв, на стойкость?..
* * *
Мартовское утро в морозной мгле
(воздух еще бормочет и дрожит
от грома пушек),
колышется туманный рассвет
над тающими водами; передовые части
доверились наступающему дню
и зыбким понтонным мостам.
Я — сплошной силуэт,
блудный сын без лица,
но сердечная мышца
бурно нагнетает кровь,
но дыхание дымится;
я в полушубке и валенках,
с наганом в кобуре —
на сорок третьем году жизни —
через камыши и заросли ивняка
бреду, укрываясь от самолетов,
бреду, укрываясь от снайперов,
бреду по расползшейся глине,
взбираюсь на крутой склон: я
вступаю на землю Австрии.
И в обложке
моего воинского удостоверения —
как послание потомкам —
портрет Ленина.