– Даже если бы можно было перевоспитать ее…

– Не имеет значения, что она будет делать или как себя поведёт. Все увидят лишь Деву Гарема!

– Как убедить дам высшего света её принять?

– Никто и насне примет, вместе с ней.

– Сомневаюсь, что Принц-Регент благосклонно приветствует её в высшем свете.

– Разве что если женится на ней.

Тут прозвучал горький смешок.

– Однако он уже женат, нравится это ему или нет.

– Может, герцог из королевской семьи?

– Присцилла, ты бредишь. Они должны жениться на принцессах.

– На дочери герцога, самое меньшее.

– Но Зоя… Предположим, что джентльмен самого высшего ранга…

– Если его титул будет достаточно высок, дамы не осмелятся его оскорбить. Им придётся принимать его супругу.

– Оскорбить такого джентльмена равносильно самоубийству. Требуется кто-то вроде мистера Браммела – действительно модный джентльмен, чьё даже десятиминутное появление определяет успех собрания.

Пока сёстры размышляли, стояла тишина.

– Однако он должен занимать поистиневысокое положение. Леди Холланд нигде не принимают, поскольку она разведена.

– Лорд Холланд всего лишь баронет. Этого недостаточно.

– Насколько высоким должен быть титул?– спросила Зоя.

– Это невозможно, – нетерпеливо воскликнула Августа. – Мы теряем время, ломая себе головы. Дворян с подходящим титулом очень мало, и почти все они уже женаты.

– Сколько не женаты?– спросила Зоя.

Доротея стала загибать свои пухлые, унизанные кольцами пальцы.

– Три, нет, четыре герцога.

– Один маркиз, – сказала Присцилла. – Это не считая титулов учтивости. Мы должны их считать?

– Тщетное занятие даже размышлять об этом, – сказала Августа.

– Прежде всего, как один из этих джентльменов познакомится с ней, если никто не пригласит ее на прием? – сказала Гертруда.

Августа и Гертруда всегда были брюзгливыми, отравляя удовольствие другим.

– О, Боже, – сказала Присцилла.

– Даже если удастся познакомить её с одним из этих джентльменов, это невозможно.

– Ты права, Августа. Ей двадцать четыре года, она жила в гареме, была или не была замужем за мусульманином, она не говорит на правильном английском и понятия не имеет, о чём можно говорить в обществе.

Зоя обнаружила, что в разговоре запрещено касаться многих тем, включая определённые части тела, самоудовлетворение, удовлетворение других, желания, импотенцию, наложниц, евнухов…

Этот список продолжался до бесконечности. Она была компетентной и разумной, но в этом окружении она была чересчур сбита с толку. Ей удалось восстановить знание английского во время путешествия домой. Однако по возвращении Зоя попала в чужой мир, как это поначалу было в гареме. Драгоценные крохи выученного в двенадцать лет крепко засели у неё в голове, так же, как и родная речь.

– Она научится, – сказал папа. – Зоя всегда была умной девочкой.

– Нет времени на учёбу, – сказала Гертруда. – Папа, если бы Вы были в состоянии отложить в сторону свои отцовские чувства…

– Надеюсь, что никогда этого не сделаю

– Это достойная надежда, папа, – сказала Августа. – Но трудность в том, что это мешает Вам объективно взглянуть на вещи. Какой дворянин, я Вас спрашиваю, захочет жениться на Зое, если он может получить свежую, юную, невиннуюневесту восемнадцати-девятнадцати лет?

Дверь малой гостиной отворилась.

– Его светлость, герцог Марчмонт, – объявил дворецкий.

Глава 2

Как он обычно делал при входе в комнату, Марчмонт остановился, чтобы оценить ситуацию. Даже теперь, после бутылки, или двух, или трёх, его взор был не таким ленивым, каким казался.

Он увидел:

Первое: Лексхэма, стоящего перед камином с видом человека, готового рвать на себе волосы.

Второе: Леди Лексхэм, трепещущую на кушетке в подражание умирающему мотыльку.

Третье: За большим столом по центру, четверых замужних дочерей Лексхэма, все были в чёрном, что выглядело особенно уныло на женщинах их комплекции. Как обычно, две старшие выглядели так, словно страдали непроходимостью кишечника. Как обычно, две младшие страдали от последствий бурной супружеской жизни. Они казались готовыми произвести потомство на свет в любой момент – близнецов или парочку пони, если судить по их выдающимся размерам.

И четвертое: А у окна…

…сидела девушка с книгой на коленях.

Девушка с золотыми волосами и поразительно голубыми глазами, самыми голубыми глазами на свете, на личике в форме сердечка, сливочно-белом с розовым…

На этом Марчмонт остановился. Он осознавал, что его глаза расширились, в груди стремительно нарастало странное ощущение, словно его, поджарив на огне, швырнули в глубокую прорубь. Он также отметил густой румянец на её щеках и то, как она развернула плечи, пока он глядел, и то, что это движение привлекло внимание к её фигуре с элегантными изгибами Венеры, статую которую он где-то видел.

Всё произошло настолько быстро, что прервалась и без того зыбкая связь между его языком и мозгом. Даже в лучшие времена ему удавалось вначале говорить и думать позже. В настоящее время, благодаря бутылке, или двум, или трём, его мозг был окутан густейшим туманом.

Герцог произнес:

– О боги, это правда. Эта ужасная девчонка вернулась!

– Марчмонт.

Мужской голос, произносивший его имя знакомым терпеливым тоном, заставил его моргнуть. Он выбрался из глубокой проруби и оказался в настоящем времени. Он оторвал взгляд от девушки и направил его на своего бывшего опекуна.

Выражение на лице Лексхэма сменилось на легко узнаваемую смесь недовольства, привязанности и чего-то ещё, чему герцог Марчмонт предпочёл не подыскивать названия.

– Благодарю, сэр, я бы действительно не отказался от бокала – или десяти – чего-либо, – отозвался Марчмонт, хотя прекрасно знал, что Лексхэм не предлагал ему выпить. Герцог различал все нюансы голоса бывшего опекуна. Когда он говорил – Марчмонт – таким образом, это означало «вспомните о манерах, сэр».

Однако его светлость настаивал, как он это часто делал, на преднамеренно неверном толковании.

– Что-нибудь покрепче, я думаю, – продолжил он. – Я ощущаю потребность в том, чтобы подкрепиться живительной влагой.

Зоя. Тут. Живая. Невозможно. Или возможно, потому что она была здесь.

Он снова глянул на неё.

Девушка рассматривала его в упор, сверху вниз и снизу вверх.

У него закололо в затылке. Он привык к пристальным взглядам женщин. Осмотр такого рода обычно происходил в собраниях полусвета или приватных уголках мнимо респектабельных приемов. Но такого не случалось в безусловно респектабельной домашней обстановке.

Он не был обескуражен. Ничто не обескураживало его. Скорее, сбит с толку. Возможно, ему стоило меньше пить перед приходом сюда. Либо он выпил недостаточно.

– Но, конечно же, ты хочешь чего-нибудь для успокоения нервов, дорогой, – сказала леди Лексхэм. – Я упала замертво, увидев нашу Зою.

Это его не удивило. Беда двенадцатилетней давности привела здоровье леди Лексхэм в серьёзный упадок. Поправившись физически, она так и не восстановила прежнего самообладания и крепости рассудка, хотя он не был убеждён в том, что она когда-либо обладала достаточными запасами того, и другого. Последние дни её лордство проводила большую часть времени в волнении, обмороках и трепете – иногда во всех трёх одновременно.

На какой-то момент он сам ощутил лёгкое головокружение.

– Зоя, в самом деле, – сказал он. – Так и есть.

Он заставил себя снова встретиться с оценивающим взглядом голубых глаз.

Девушка улыбнулась.

Эта была и не была улыбка той Зои, и почему-то ему на ум пришёл образ крокодила.

– Теперь я проиграл тысячу фунтов, – продолжил он, – поскольку был уверен, что встречу очередную принцессу Карабу в вашей гостиной.

– О, Боже! – воскликнула одна из сестёр.

– Они так говорят? – сказала другая.