Дрянная штука, вот что я вам скажу. Это была не книга, а прямо какое-то средоточие зла. Вы бы ни за что не согласились держать ее у себя в доме. Но мой молодой хозяин, мастер Мингуилло Фазан, с его-то дурной кровью и червивым сердцем, уж он бы с радостью заполучил бы эту книгу, разве нет? А потом использовал бы ее каким-нибудь жестоким манером и отправил бы нас всех прямиком в ад. Вместе с собой, конечно.

Но тогда, в 1781 году, у нас впереди еще оставалось несколько славных денечков. Венеция еще слыхом не слыхивала о Наполеоне Бонапарте, а Наполеон Бонапарт и мечтать не смел о том, дабы давить великие империи своей маленькой ножкой. Головы королей и дожей еще крепко сидели на плечах, и думать не думая о падающих лезвиях.

Эта ревер… революция, правильно? Так вот, эта революция в Неру наконец закончилась, и серебряным рудникам Фазанов снова ничего не угрожало, равно как и складу Фазанов в Арекипе. [9]Здесь же, в Венеции, дворец Палаццо Эспаньол не испытывал недостатка в питьевой воде, но печальная правда состояла в том, что к нему подступали волны гнили.

Изнутри.

Несколько достойных мужей, вроде моего старого хозяина, мастера Фернандо Фазана, по-прежнему процветали. На имприходилось поддерживать остальные веточки своих семей на плаву постоянными денежными подачками, предоставляя им огромные апартаменты. Подумать только, целая свора всяких там тетей-дядей-кузенов-племянников рождалась, росла и помирала без всяких забот, кроме одной – как потратить незаработанные дукаты. Этим паразитам и в голову не приходило позаботиться о жилье, доставшемся им даром. Глисты и то больше думают о человеке, в котором живут. Да у моих ночных рубашек больше характера и чувства долга, чем у этих, с позволения сказать, родственничков моего хозяина, мастера Фернандо Фазана.

Вот так и вышло, что в нашем дворце Палаццо Эспаньол просторные комнаты, некогда гордые и разукрашенные, мало-помалу превращались в мрачные пещеры. А когда комната умирала в тучах плесени, эти благородные постельные клопы просто запирали дверь наглухо. И таких комнат становилось все больше, пока целые этажи не оказывались в плену у влаги. Да что там говорить, весь наш город гнил на корню, и его, как язва, разъедали скупость, убожество и праздность.

Но мы ничего не замечали, потому что не хотели замечать.

Не было звезды в небе, чтобы предостеречь нас; не было ни знаков, ни чудес в воздухе, которые сказали бы:

– Берегитесь! Конец близок!

Чтобы добавить:

– Ничто не вечно – ни счастье, ни Венеция.

Единственное, что мы знали, – это что моя хозяйка, госпожа Доната Фазан, снова на сносях, а кожа ее так покрылась венами и рубцами, что глядеть было страшно. Клянусь» это была несчастная беременность. А тут еще Анна рассказала нам очень странную вещь: ребенок внутри моей хозяйки толкался так сильно и больно, что весь ее живот покрылся синяками.

Доктор Санто Альдобрандини

Книга о человеческой коже – это толстый том, на страницах которого записаны многочисленные злодейства и мерзости. Есть такие люди, которых иначе как болезнью и назвать невозможно.

Совершая обход пациентов, я то и дело слышу разговоры – так утверждают даже жертвы, – что в этом мире никто не рождается явным злодеем. Дескать, это всего лишь неверно понятые несчастные души. Дескать, в детстве с ними обошлись несправедливо, вот они и превратились в монстров, причем против своей воли.

Бинтуя колотые и резаные раны и прикладывая примочки к синякам избитых жен, я часто спрашиваю себя: почемумы столь снисходительны и терпимы к отвратительным и гнусным человеческим существам и при этом единодушно выступаем против рака или, скажем, черной оспы? Победив болезнь, мы радуемся. И не испытываем угрызений совести, когда она отступает.

А теперь ваш человек-хищник идет по миру с таким же видом, с каким черная оспа бушует в крови или пожирает кожный покров. Он причиняет боль. Он уродует тело. Он убивает. И он сделает это снова, если его не остановить. Так почему же мы колеблемся и раздумываем, а стоит ли «лечить» его зло? Или мы пытаемся понять мотивы струпьев, образующихся из-за черной оспы? Или мы сдабриваем вонь лопнувших гнойников черной оспы надуманными оправданиями?

Есть люди, которых иначе как болезнью назвать невозможно, и только наша снисходительность позволяет им превратиться в чуму и мор.

Никто не говорит о подобных вещах вслух. Но мне всегда нравилось записывать их, чтобы они составляли компанию прочим моим рассуждениям.

В Перу есть монахини, которые держат блох в бутылке, чтобы иметь рядом с собой хоть какое-нибудь живое существо в своей унылой келье. Точно такую же службу на протяжении вот уже многих лет мне оказывают записанные мысли, подобные этим. Не имея матери, отца, сестры или брата, я всегда был благодарен перу и трепету бумаги под своими пальцами, особенно в те одинокие часы, когда у меня не оставалось пациентов, которых следовало бы навестить. И в те годы боли и тоски, когда я был лишен общества той, чьи мысли стали моей книгой и чье сердце превратилось для меня в гостию, тело Христово.

Сестра Лорета

Я начала зачитываться житием святой Розы из Лимы, и сердце мое трепетало в экстазе. Святая Роза стала первой святой Нового Света. В отличие от меня, она несла на себе проклятие физической красоты. Ее назвали Розой, потому что цвет ее лица напоминал нежные лепестки этого растения, а на щеках у нее цвел восхитительный алый румянец. На ее прекрасном личике отражалась вся тяжесть земных амбиций ее семьи: она должна была выйти замуж за состоятельного мужчину.

Все восхищались ее красотой, которая самой Розе причиняла лишь страдания, поскольку она не желала становиться чьей-либо невестой, кроме Господа.

Она почти не спала, постоянно постилась, отказалась от всех плотских желаний. Она умерщвляла свою нежную кожу постоянным бичеванием и носила власяницу. Ее семья упрекала и наказывала ее, и даже попробовала остановить, прибегнув к суровым эдиктам. Но подобные действия подвигли Розу лишь на то, чтобы усилить свое религиозное рвение.

Она первой додумалась до того, чтобы втирать щелок в ладони, а перец – в кожу лица. Она обрезала свои вьющиеся волосы, надев на стриженую голову венок из роз. Под цветами она спрятала пластинки с железными шипами. А чуть позже она осмелилась проткнуть себе голову длинной заколкой.

Наконец, когда ей исполнилось двадцать и красота ее погибла окончательно, семья уступила ее желаниям. Она стала членом третьего ордена монахов-доминиканцев. Принеся обет нестяжания, она оставила свою роскошную спальню и поселилась в маленьком гроте в саду. Там она стала совершать добрые дела для бедных христиан и лечить достойных больных собственными руками.

Она почти ничего не пила и не ела, если не считать глотка желчи, настоянной на горьких травах, отбивавших всякие вкусовые ощущения у нее во рту. Даже ухаживая за своими цветами и плетя кружева для продажи в пользу бедняков, она повсюду таскала за собой тяжелый деревянный крест, привязанный к спине. Вскоре она заговорила о видениях, божественных посещениях и голосах, звучавших у нее в голове. Однажды она в экстазе несколько часов кряду рассматривала картину Христа, отчего Его лицо увлажнилось от пота.

Люди потешались над ней. Ее семья заявила, что ее постигло помешательство. Но даже эти тяготы она переносила с похвальной стойкостью, с радостью принимая насмешки общества как очередное наказание, которое лишь приблизит ее к Святому Новобрачному.

В конце концов Роза лишилась возможности ходить или хотя бы стоять, выпрямившись во весь рост. В последние недели она перенесла на брачное ложе, которое соорудила собственноручно, острые осколки глиняной посуды, битого стекла и тернии.

Господь позволил ей распоряжаться собой таким образом, пока ей не исполнился тридцать один год, и тогда он забрал свою самую благочестивую девственницу к себе. Жители Лимы тут же пожалели о своих насмешках над Розой и поспешили к ней, дабы в последний раз лицезреть ее чистое надломленное тело. В соборе столпилось столько людей, что прошло несколько дней, прежде чем ее удалось похоронить. И очень скоро те, кто издевался над ней, начали сознавать чудо, которое явила собой жизнь Розы. Ее канонизировали, сделав святой покровительницей Лимы, всего Перу, садовников и цветоводов, всех тех, кто подвергается осмеянию за свой религиозный пыл и рвение. Она обрела известность во всем мире, и ее изображения украсили большие храмы в самых отдаленных уголках и таких нечестивых городах, как Венеция.