После всего произнесенного на съезде возник резонный вопрос: что же делать со Сталиным, с его телом, в Мавзолее лежащим бок о бок с Лениным, с названными его именем бесчисленными городами, поселками, заводами, фабриками, колхозами? После ХХ съезда ничего не тронули, ведь тогда его преступления разоблачали формально секретно.
Не планируя заранее новой антисталинской кампании, отец сам оказался на распутье. Правда, ненадолго. «Поклоняться Сталину, обожествлять тирана — удел рабов», — повторял он, одновременно понимая, что рабское самосознание — сила страшная. И тем не менее, он решился на поступок. Незадолго до окончания съезда предложил его президиуму проголосовать решение о выносе тела Сталина из Мавзолея. Президиум съезда привычно согласился. Напомню, речь идет не об одиннадцати членах Президиума ЦК, а о президиуме съезда, насчитывающем несколько десятков весьма разных людей. Объединяло их одно — они все панически боялись Сталина: раньше боялись живого, теперь — мертвого. Боялись и те, кто продолжал его боготворить в душе, боялись и те, кто его проклинал от всей души. Боялись все и ничего не могли с собой поделать. После того как президиум согласился с отцом, наступало самое страшное: одному из них предстояло выйти на трибуну и перед съездом, перед страной, перед всем миром проклясть и окончательно низвергнуть вчерашнее божество. Одно дело — в коллективе: все «за» и я — один из них. Совсем другое — принять ответственность на себя. Такое по плечу далеко не каждому.
О том, что творилось в президиуме съезда, какие драмы там разворачивались, мы не знаем почти ничего, свидетельств не осталось. Почти не осталось. Только у Мухитдинова да у заместителя председателя КГБ генерала Николая Захарова я отыскал несколько весьма любопытных страничек.
«Вечером, после очередного заседания съезда, мне передали, чтобы я зашел к Хрущеву, — вспоминает Мухитдинов. — Захожу и вижу: у него сидят Подгорный, Микоян, Суслов, председатель КГБ Шелепин и еще кто-то.
— Давайте уберем тело Сталина из Мавзолея и похороним его на Новодевичьем кладбище, где лежат его жена, родные, — говорит Никита Сергеевич.
Общее молчание.
— Никита Сергеевич, его поместили в Мавзолей по решению ЦК, Президиума Верховного Совета и Совета Министров, — осмелился я (Мухитдинов. — С. Х.) заговорить первым.
— Всем это известно, зачем повторять? — перебил меня Козлов.
— Вряд ли народ хорошо воспримет, если мы так отнесемся к останкам покойного. У нас на Востоке, у мусульман, это большой грех — тревожить тело умершего, — продолжал я.
— Не навязывай нам на съезде свои мусульманские обычаи, — оборвал меня Микоян.
— Переносить останки Сталина на Новодевичье кладбище рискованно. Не исключено, что кто-то попробует их украсть. Вряд ли удастся предотвратить это. Получится скандал, и это в то время, когда так хорошо проходит съезд, — после некоторого молчания заговорил Шелепин.
— Ну давайте предложим съезду убрать его из Мавзолея. Ему не место рядом с Лениным. Быть может, похоронить его за Мавзолеем, в ряду известных деятелей? — подумав, произнес Хрущев.
Все согласились.
— Ты, Николай Викторович (Подгорному. — С. Х.) внесешь проект Постановления. Анастас займется перезахоронением. Товарищ Суслов подготовит проект решения, а товарищ Козлов продумает, кому выступать. Желательно, чтобы руководители крупных республик и регионов высказались в поддержку этого решения, — продолжил Никита Сергеевич.
На этом мы все разошлись. На следующий день после вечернего заседания звонит мне в кабинет Козлов и спрашивает, закончил ли я свои дела. Ответил, что заканчиваю.
— Давай поедем вместе в моей машине. Выходи к подъезду, — предложил он. По дороге Козлов жаловался на усталость.
— Пропустим по рюмочке, а хозяйка что-нибудь приготовит, — предложил он заехать к нему в резиденцию на Ленинских горах. Там мы перекусили.
— С участием некоторых товарищей, знакомых с вопросом о Сталине, договорились обсудить его 30 октября на утреннем заседании, как бы спонтанно, в ходе обсуждения проекта Устава, без включения в повестку дня, — рассказывал, пока мы сидели за столом, Козлов. — Председательствовать будет Шверник. В начале выступит первый секретарь Ленинградского обкома Спиридонов. Он расскажет о злоупотреблении властью, беззакониях, массовых арестах, от которых пострадали многие ленинградцы и, ссылаясь на старых большевиков, внесет предложение о выносе тела Сталина из Мавзолея Ленина и перезахоронении в другом месте. Условились, что от партийных организаций народов Закавказья выступит Мжаванадзе.
— Тебе, — продолжал Козлов, — признано целесообразным выступить и поддержать предложение от своего имени, сказать о репрессиях в Средней Азии, и в частности у тебя на родине, в Узбекистане. От Московской организации выступит Демичев, а затем от делегатов Украины и других республик проект постановления предложит Подгорный.
— Насколько мне удобно выступать от всех республик Средней Азии и Казахстана? И это при том, что я уже почти полчаса говорил с трибуны съезда. К тому же, я давно уже не представляю Узбекистан, работаю рядом с вами в Москве. На съезде присутствуют первые секретари коммунистических партий всех республик. Им нужно собраться и договориться, кто выступит от имени региона — Кунаев, Рашидов или другой.
— Не ломай договоренность. Поручается выступить тебе, — возразил Козлов.
— Но кто меня уполномочил на это? Тем более из секретарей ЦК КПСС больше никто по этому поводу не выступает.
— Имей в виду, “хозяин” сильно обидится, — предупредил меня Козлов».
Козлов демонстративно величал отца «хозяином», так, как когда-то приучил называть себя Сталин.
«30 октября перед утренним заседанием съезда произошел казус, — я вновь цитирую воспоминания Мухитдинова. — Вместо первого секретаря ЦК Компартии Грузии Василия Павловича Мжаванадзе пришлось срочно готовить к выступлению председателя Совета Министров республики Гиви Дмитриевича Джавахишвили. Мжаванадзе после разговора с ним Козлова пришел утром на заседание съезда с завязанным горлом и шепотом сказал, что у него начался воспалительный процесс, он охрип и говорить не может. Остановились на Джавахишвили, который, правда, сопротивлялся, но ему навязали это выступление».
Мжаванадзе выступать не хотелось куда больше, чем Мухитдинову: тот останется в Москве, а ему возвращаться в Грузию.
Тем же утром отец вызвал генерала Захарова и коменданта Кремля генерала Андрея Яковлевича Веденина и поручил им произвести перезахоронение Сталина, естественно, после принятия съездом соответствующего решения.
— Место обозначено. Комендант Кремля знает, где рыть могилу, — так, согласно воспоминаниям Захарова, наставлял генералов отец. — Необходимо произвести все без шума и работу завершить сегодня же вечером. Конкретные инструкции получите у товарища Шверника.
Еще только открывалось заседание съезда, а работа по выполнению его предстоящего решения уже началась.
«Командиру Отдельного (Кремлевского) полка специального назначения Комендатуры Московского Кремля генералу Коневу приказали в столярной мастерской сделать из хорошей сухой древесины гроб. Древесину обтянули черным и красным крепом, так что выглядел он очень неплохо и даже богато. Начальнику Хозяйственного отдела 9-го управления КГБ полковнику Тарасову поручили закрыть фанерой правую и левую стороны сзади Мавзолея, чтобы место работы не просматривалось. От Комендатуры Кремля к 18 часам выделили шесть солдат для рытья могилы и восемь офицеров для выноса саркофага из Мавзолея, — детально описывает происходившее в тот день генерал Захаров. — Всех отобранных тщательно проинструктировали и предупредили о неразглашении поручаемой им работы.
В мастерской Арсенала художник Савинов изготовил широкую белую ленту с одним словом: “Ленин”. Ею решили закрыть на Мавзолее надпись “Ленин — Сталин”.
Председателю Моссовета Дыгаю поручили подготовить десять бетонных плит для укрепления стен могилы. Последняя, одиннадцатая, мраморная плита с надписью “Сталин Иосиф Виссарионович 1879–1953” предназначалась в качестве надгробия».